Альвийский лес

Да и Харран, как видно, в полном недоумении.

Дорант глубоко задумался. Он, конечно, мог просто промолчать или отшутиться, Харран бы не только не обиделся, но и почувствовал бы себя виноватым, что полез в дела друга. И это, наверное, было бы правильно — учитывая, что за поручение было у Доранта, и что за люди Ронде, с которыми у Харрана теперь не просто легкое знакомство. Но, с другой стороны, примес Йорре почти наверняка попал к альвам. И хочешь — не хочешь, надо вытаскивать его. Лучше всего живым, или уж, если не повезет, получить надежные доказательства, что он умер.

Так уж вышло, что из шести или семи посланных по разным дорогам за отрядами, якобы сопровождающими примеса, только Доранту удалось напасть на след настоящего отряда.

Он не стал брать с собой людей, кроме двух своих самых доверенных боевых слуг, Калле и Сеннера. Во-первых, не хотелось тратить время: на то, чтобы собрать людей, ушло бы самое меньшее дня три. Во-вторых, больше людей — меньше тайны, а дело было более чем деликатное.

Когда стало ясно, что именно он идет по следу настоящего примеса, Дорант и обрадовался, и немного пожалел, что людей у него всего двое. Но он был уверен, что справится — до тех пор, пока не убедился, что, скорее всего, примес — у альвов.

Если даже с десятком или полутора людей Аттоу он бы договорился или справился (кому охота быть обвиненным в мятеже?), то с альвами про "договариваться" даже и думать не следовало, а насчет "справиться" — были очень и очень большие сомнения.

Так что теперь Доранту нужны были люди, и срочно. А у Харрана люди были. Вон они, во дворе. Вон они, в комнатах на втором этаже. Вон они, чистят лошадей позади конюшни. Два, а то и три десятка можно было получить сразу — да и сам Харран, в бою стоящий двоих, очень пригодился бы.

Но Маисси осложняла всю картину. Дорант не мог решить, может ли он доверить Харрану не свою тайну — теперь, когда тот почти в родстве с родней вице-короля, то есть — с людьми семейства из Аттоу. Ставить своего друга, человека, к которому он относился если не как к сыну, то как к племяннику, парня, которого он сам учил фехтованию, в положение, когда тому надо делать выбор между другом и учителем — и любимой девушкой?

Дорант был человек дела. Он никогда не тянул, когда надо было принимать решение. Он не боялся брать на себя ответственность — но очень не любил, когда приходилось делать выбор за других, а тем более, за тех, кто был ему не чужим.

Но тут он поступил так, как поступают люди обычные, боящиеся решений и ответственности: он не предпринял ничего. Он отложил решение, подумав, что время покажет.

Он сказал:

— Харран, ну конечно же, я пойду с тобой к Ронде. Только, если можно, сделай так, чтобы меня там не расспрашивали про альву — мои дела не моя тайна, ты же понимаешь!

Это была ошибка, в чем Доранту пришлось убедиться тем же вечером.

4

Несмотря на ранние сумерки, особняк Ронде был ярко освещен: факелы у входа, сальные свечи в вестибюле, где сходились у парапета две лестницы — у парапета, где встречали гостей гильдмайстер Ронде, его жена (по любви, не забывайте!) и обе дочери, и восковые свечи в большом зале на втором этаже, в котором уже настраивали инструменты музыканты местного оркестра.

Дорант с Харраном поднялись, поприветствовали главу семейства, его (по любви) знатную супругу и дочерей и проследовали в бальный зал.

Там было уже довольно много народу. Харран пояснил, что сегодня у Ронде бал — по случаю храмового праздника (чем этот предлог хуже другого?). Судя по всему, гильдмайстер Ронде решил использовать хоть какой повод для того, чтобы развлечь своих дочек (ага, сам решил. Не дочки настояли — съязвил Дорант.). Харран же, впрочем, объяснил ещё раз: серьезные семьи в Кармоне дают балы по строгой очереди, так, чтобы бал проходил не реже, чем раз в три месяца.

Друг повел Доранта по периметру бальной залы, знакомя с присутствующими. Похоже, здесь были все мало-мальски благородные и (или?) состоятельные семейства Кармона. Дорант учтиво здоровался и старался запомнить всех. Кое-кого он знал по прочим приездам — но не их дочек и сынков, разумеется. Раньше ему не случалось попадать на городской бал. Знать местных сильных людей было полезно, поэтому Дорант старался каждому найти пару любезных слов, внутри же себя придумывая для всякого мнемоническую зацепку, дабы не забыть при следующем появлении. Ситуацию несколько осложняла необходимость запоминать не только глав семейств и их супруг разной степени дородности, но и молодежь — хотя для Доранта как раз молодежь была интереснее взрослых. Ну, понятно, не та, которой ещё в куклы играть — но таких было в зале немного, приглашенных, по-видимому, в компанию младшей дочке Ронде.

Дорант, обходя зал, дивился старомодным костюмам и платьям, многие из которых годились в коллекции собирателям старины. Дорант подумал, что, пожалуй, кое-кто из присутствующих блистал бы модной одеждою в те поры, когда он родился (он, разумеется, был неправ). Другие отстали от жизни не на столько, но могли бы форсить лет пятнадцать назад. Хуже всего было то, что именно Дорант был назначен гвоздем вечера, и все так или иначе давали ему это понять. Разумеется, три из четырех вопросов касались его приобретения. Всех снедало любопытство: зачем столичному каваллиеру альва, что он собирается с ней делать и насколько это неприлично.

Он то отшучивался, то делал многозначительный вид, то попросту пропускал вопросы мимо ушей — понимая, что все это дает в лучшем случае отсрочку, но не избавит его от вопросов и недоумений в ближайшее же время.

Дорант, ожидавший, со слов Харрана, очередного камерного званого ужина на несколько персон и попавший на бал общегородского масштаба, чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, он был неподобающе одет: в один из трех своих костюмов, с каваллиерской лентой на шее, то есть так, как и в прошлый визит к Ронде. Только сейчас-то намечался бал — а на бал одеваться надо было совсем иначе, но у Доранта попросту не было с собой подходящей к балу одежды.

Во-вторых, он не ожидал такого к себе внимания (а собственно, почему? Не так уж часто в Кармон заносило столичных каваллиеров. В предыдущие приезды он попросту был слишком занят своими делами, чтобы включаться в местное общество. А тут вот пришлось). Местные девы на выданье не то, чтобы сверлили его взглядами — они его взглядами раздевали.

Про некоторых матрон уж и говорить не приходилось.

Дорант с Харраном неторопливо обходили по периметру, по ходу часов, бальную залу, освещенную шестью огромными многосвечными люстрами. По левую руку серели тяжелыми портьерами большие окна, выходящие в квадратный двор особняка, по правую симметрично им сверкали вставленные в такие же переплеты тусклые зеркала. Дорант с трудом сдерживал нетерпение и раздражение, ему хотелось обратно, в особняк Харрана, говорить через Асарау с альвой. Но надо было проявлять вежество — и не обижать Харрана, для которого бал этот, по-видимому, имел большое значение.

Вдруг, в углу, когда они с Харраном раскланялись уже с малой компанией молодых людей, окружавших уже знакомого Доранту армано Миггала, сзади, от этой компании, донеслось до слуха нашего каваллиера сказанное почти в полный голос:

— Видите, армано, как далеко зашел разврат в светском обществе? Этим двоим мало уже утех, кои доставляют они друг другу, они ещё и альву приобрели в расчете на противоестественное её участие в их забавах.

Люди в ближайших семейных кучках начали оборачиваться. Дорант тяжело вздохнул. Явно было, что его провоцируют. Но спускать такое невозможно, потом на люди не покажешься.