Алый король

Открыв глаз, Гамон понял, что обломки с оглушительным шумом врезаются в подрагивающий над ним псионический щит. О преграду разбивались и куски кладки размером с легионные бронемашины, и осколки стекла, похожие на громадные лезвия гильотин. Барьер не пропускал ничего, и части строения лишь рикошетили от него беспрерывным потоком. Так продолжалось неописуемо долго, но в конце концов рев обвала умолк и толчки колоссальной мощи прекратились.

— Что?.. Как?.. — забормотал Лемюэль.

Боковым зрением он различил силуэты воинов. Окровавленные и избитые, они глухо стонали от боли и тяжких усилий. Зазвучало низкое рычание и отрывистые, лающие фразы. Откуда-то донеслись женские голоса, но собеседницы плакали, поэтому Гамон не разбирал их слов.

Кое-как поднявшись, летописец задохнулся от приступа невыносимой боли в изувеченном теле. Его плоть словно бы превратилась в один громадный синяк, а кости — в трубки, наполненные битым стеклом.

— Фенрис хьольда! Ты не ошибся, рунный жрец, — сипло и растянуто проворчал кто-то за спиной у Лемюэля. — Он жив! А я готов был поспорить на мое копье, что помер.

Гамон хотел обернуться, но заскорузлая рука вцепилась ему в загривок. Что-то ярко сверкнуло, и летописец ощутил прикосновение острого клинка к шее.

— Тогда прикончим его, — предложил владелец меча.

Лемюэль узнал голос Ольгира Виддоусина.

— Нет, — запретил Бъярки. В тоне рунного жреца сквозила невыразимая изможденность: именно он воздвиг ментальный щит и спас всех имперцев от обломков. — Выпусти Гамона. Как бы мне ни хотелось, чтобы он умер здесь, у него иной вюрд.

Летописец открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ольгир перегнулся ему через плечо и покачал головой. Лицо Волка покрывали ожоги и потеки крови.

— Тебе позволено жить, но не говорить, демонхост, — сказал он, толкая Лемюэля наземь.

Тот упал на живот и вскрикнул от боли. Перекатившись на спину, Гамон огляделся в поисках дружелюбных лиц, но не нашел таковых.

Трое фенрисийцев стояли прямо, неумолимые и несломленные, тогда как Дион Пром лежал на полу в залитых кровью доспехах. Оплавленная броня местами прикипела к телу воина, на одном из наплечников трепетала обгоревшая клятвенная лента, закрепленная восковой печатью. Казалось чудом, что библиарий выжил после таких ранений, однако Лемюэлю доводилось видеть, как легионеры переносят и более страшные повреждения.

Мечник Нагасена лежал без сознания на краю воронки. Несмотря на кошмарно обожженные руки, он крепко сжимал блистающий меч. Камилла и Чайя, как могли, оказывали агенту первую помощь.

Гамон всем сердцем обрадовался их воссоединению. Он помахал женщинам рукой; увидев это, Парвати что-то прошептала на ухо Шивани. Бывшая коллега летописца воззрилась на него с такой опаляющей ненавистью, что все надежды Лемюэля на возобновление дружбы тут же угасли. Он отвел взгляд.

Рядом с ним опустился на одно колено Бёдвар Бъярки.

Волк протянул руку, и Гамон вздрогнул в ожидании новых мук, но воин просто положил ладонь ему на сердце. По телу летописца разошелся леденящий холод Фенриса, а рунный жрец изумленно покачал головой.

— Этот смертный больше не вместилище демона, — произнес Бёдвар. — Душа Алого Короля ушла, и отныне ни одно исчадие не завладеет его плотью. Теперь он — вюрдовый морок, и его внутренний свет вечно будет отгонять темных созданий Подвселенной.

Выпрямившись, Бъярки подошел к Прому и поинтересовался:

— Можешь встать?

— Встать? — отозвался Дион искаженным от страданий голосом. — Зачем?

— Затем, что при ответе на следующий вопрос ты должен будешь смотреть мне в глаза.

Библиарий медленно кивнул и начал подниматься, опираясь на расколотый болтер. На лице воина отразилась такая боль, что Лемюэль невольно поморщился.

У Прома отсутствовала правая ступня, и встать он не сумел. Охнув, легионер вновь повалился наземь.

Бёдвар движением подбородка указал на него Виддоусину. Нагнувшись, Волк поддержал Диона, и тот благодарно кивнул фенрисийцу, опираясь на его руку.

— Какой вопрос? — уточнил Пром, встретив холодный и суровый взор Бъярки.

— Это правда?

— Что именно?

— То, что ты убиваешь своих родичей, — сказал рунный жрец. — То, что ты отнимаешь жизни братьев-легионеров, верных Всеотцу.

— О чем ты говоришь?

— Не лги мне! — потребовал Бёдвар, подступив к Диону.

Хотя фенрисиец был на полголовы ниже раненого воина, Гамону показалось, что Бъярки возвышается над Промом.

— Существо, пришедшее с багряными колдунами, рассказало нам о твоих делах, — продолжил рунный жрец, положив ладонь на грудь библиарию. — Оно почуяло, что ты виновен в смертоубийстве.

Дион насмешливо улыбнулся.

— Порождение варпа? Ни единому слову таких созданий нельзя верить.

— Йа, я мог бы согласиться с тобой, но известно, что лучшие лжецы — те, кто переплетают обман с правдой. Ты врал мне с первой нашей встречи, Дион Пром. Теперь говори честно, чем ты занимаешься на службе Малкадору.

Бёдвар постучал пальцем по рваной клятвенной ленте библиария. На броне ее удерживал кружок воска с печатью Сигиллита.

— Я знаю, что мы исполняем для него, — добавил Волк, — но просто обязан услышать, ради какой великой цели воин Ультрамара отказался от цветов своего легиона.

— Ради цели, которой тебе никогда не постичь.

— Ну да, потому что я — всего лишь дикарь из мира смерти?

— Нет. Твоя верность генетическому прародителю просто не позволила бы тебе совершать то, что из необходимости делаю я.

Бъярки едва не захохотал, но вместо этого гневно скривился.

— Ты понятия не имеешь, на что способен Шестой легион. Опыт Просперо тебя ничему не научил?

— Научил, и тому, чего ты сам не знаешь.

— Хорошо, ответь прямо: то существо сказало правду? И помни: я почувствую ложь.

Пром взглянул Бёдвару в глаза, и Лемюэль понял по лицу библиария, что тот не сомневается в способностях фенрисийца. Бъярки расплел бы любую завесу обмана за один удар сердца.

— Это правда, — признал Дион. — Я отнимал жизни братьев-легионеров, лояльных Императору.

От ужаса у летописца перехватило дыхание. Даже Бёдвар, явно ждавший такого ответа, пришел в изумление и сумел лишь отрывисто спросить:

— Зачем?

— Я не скажу.

— Почему?

— Потому что я поклялся никогда не раскрывать сути моего долга, — с тяжелым сердцем произнес библиарий. — Этот обет связывает меня крепче присяги, данной лорду Жиллиману в Преториуме, и я никогда не нарушу его, даже перед лицом палачей.