Алый знак доблести. Рассказы

Взгляд у Скалли был холодный.

— Значит, не трогали? — повторил он.

Джонни крепко выругался.

— Да я таких полоумных в жизни не видал. Мы ничего ему не сделали. Сидели играли в карты, а он…

Не дав сыну докончить, отец повернулся к приезжему с востока.

— Мистер Блэнк, — спросил он, — что они с ним сотворили?

Приезжий с востока подумал, прежде чем ответить.

— Я ничего плохого не заметил, — медленно проговорил он наконец.

Скалли прямо-таки взвыл:

— Так как же прикажете это понимать? — Он свирепо уставился на сына. — Ты у меня получишь, голубчик!

Джонни вскипел.

— Да что я такое сделал? — заорал он на отца.

III

— Языки проглотили? — сказал под конец старик Скалли, обращаясь ко всем троим — к сыну, ковбою и к приезжему с востока, и с этим язвительным замечанием вышел из комнаты.

Наверху швед второпях затягивал ремни на своем большом чемодане. Очутившись ненароком вполоборота к двери, он вдруг услышал за ней какой-то шорох и, громко вскрикнув, вскочил с пола.

Скалли вошел в комнату с маленькой лампой, и в ее свете его морщинистое лицо имело вид довольно страшный. Желтый огонек, тянувшийся вверх, освещал его скулы, и нос, а глаза прятались в таинственной тени. Убийца! Как есть убийца!

— Мил человек! — воскликнул Скалли. — Что вы, совсем рехнулись?

— Э-э, нет! Э-э, нет! Не вы одни тут умные, другие тоже кое-что смыслят, понятно? — ответил швед.

Минуту они молча смотрели друг на друга. На мертвенно-бледных щеках шведа горели, как нарисованные, два четких ярко-красных пятна. Скалли поставил лампу на стол и опустился на край кровати. Он заговорил медленно, будто думая вслух:

— Вот честное слово, первый раз в жизни этакое вижу. Чепуха какая-то! Разрази меня господь, не понимаю, откуда вам это в голову пришло. — Потом он поднял глаза на шведа и спросил: — Вы и вправду подумали, что они хотели убить вас?

Швед пристально вглядывался в лицо старика, пытаясь прочесть его мысли.

— И вправду подумал, — сказал он наконец.

Он, видимо, решил, что после такого ответа ему несдобровать. Рука его, затягивающая ремень на чемодане, задрожала, локоть затрепыхался, точно это был лист бумаги.

Скалли ударил кулаком по спинке кровати, чтобы придать больше веса своим словам:

— Слушайте, мил человек! К весне у нас в городе будут ходить электрические трамваи.

— Электрические трамваи… — оторопело повторил швед.

— А из Брокен-Арм сюда проведут железнодорожную ветку. Я уж не говорю о четырех церквах и о большой школе — не какой-нибудь там, а кирпичной. И фабрика у нас тоже не маленькая. Да, года через два наш Ромпер будет столицей штата.

Справившись со своим багажом, швед выпрямился.

— Мистер Скалли, — спросил он, вдруг осмелев, — сколько я вам должен?

— Ничего вы мне не должны, — сердито ответил старик.

— Нет, должен, — отрезал швед. Он вынул из кармана семьдесят пять центов и протянул их Скалли, но тот лишь презрительно щелкнул пальцами в знак отказа. Три серебряные монеты остались лежать на ладони у шведа, и они оба почему-то не сводили с них глаз.

— Не надо мне ваших денег, — буркнул наконец Скалли. — Особенно после того, что случилось. — И вдруг его осенила какая-то новая мысль. — Стойте! — крикнул он и, взяв лампу со стола, шагнул с ней к дверям. — Стойте! Пойдемте-ка со мной.

— Не пойду, — испуганно сказал швед.

— Нет, пойдем! — не отступал старик. — Ну, пошли, пошли! Я хочу показать вам одну картину… через коридор… у меня в комнате.

Швед, видно, решил, что жить ему осталось считаные минуты. Челюсть у него отвисла, оскал зубов стал как у мертвеца. И все же он вышел в коридор следом за Скалли, но такой походкой, будто на ногах у него были кандалы.

Высоко подняв лампу, Скалли осветил ею правую стену комнаты. Из темноты выступила нелепая фотография девочки. Она стояла, облокотившись о балюстраду, на фоне пышных декораций; в глаза прежде всего бросалась ее низко подстриженная челка. Эта фигура могла поспорить грациозностью с поставленным стоймя санным полозом, к тому же и цвет у фотографии был какой-то свинцовый.

— Вот, — с нежностью проговорил Скалли. — Это портрет моей покойной дочки. Ее звали Керри. А какие у нее были волосы! Я души в ней не чаял, она у меня…

Оглянувшись, он увидел, что швед и не смотрит на фотографию, а пристально вглядывается в темные углы комнаты.

— Мил человек! — вырвалось у Скалли. — Это портрет моей покойной дочки. Ее звали Керри. А вот мой старший сын, Майкл. Он у меня видный адвокат, живет в Линкольне. Я дал ему самое лучшее образование и не жалею об этом. Полюбуйтесь на него! Вон какой молодец! Живет в Линкольне — настоящий джентльмен, всеми уважаемый и почитаемый. Всеми уважаемый и почитаемый джентльмен! — повторил Скалли для большего форсу. И с этими словами весело хлопнул шведа по спине.

Швед вяло улыбнулся.

— А теперь, — сказал старик, — мы еще вот что сделаем.

Он вдруг опустился на четвереньки и сунул голову под кровать. Швед услышал его приглушенный голос:

— Если б не этот щенок Джонни, я бы ее под подушкой держал. Да и от старухи моей… Где же она? Каждый раз приходится перепрятывать в новое место. Ну, куда ж ты запропастилась?

Через минуту-другую Скалли неуклюже выбрался из-под кровати, волоча по полу свернутую узлом старую куртку.

— Нашел все-таки, — пробормотал он. Потом стал на колени, раскутал сверток и извлек из его сердцевины большую, желтоватого стекла, бутылку виски.

Прежде всего он посмотрел бутылку на свет. Убедившись, что виски в ней не уменьшилось, он широким жестом протянул ее шведу.

Трусливый швед так и потянулся к этому источнику мужества и, вдруг отдернув руку, с ужасом уставился на Скалли.

— Пейте, — ласково сказал старик. Он поднялся с колен и теперь стоял лицом к лицу со шведом.

Наступило молчание. Потом Скалли повторил:

— Пейте.

Швед дико захохотал, Он схватил бутылку, поднес ее ко рту; когда же губы его безобразно присосались к горлышку и кадык заходил вверх и — вниз с первыми глотками, он горящим ненавистью взглядом так и впился в лицо старику.

IV

После ухода Скалли трое мужчин долго не могли прийти в себя от изумления и, по-прежнему держа игральную доску на коленях, молчали. Потом Джонни сказал:

— Ну и швед! Я такого паршивца в жизни своей не видел.

— Какой он швед! — презрительно бросил ковбой.

— А кто же? — удивился Джонни. — Кто же он тогда?

— Надо полагать, — не спеша ответил ковбой, — что он из немцев. — По давней почтенной традиции в этих местах считали шведами всех блондинов, говоривших так, будто у них каша во рту. Следовательно, суждению ковбоя нельзя было отказать в смелости. — Да, сэр, — повторил он. — Надо полагать, что это какой-нибудь немец.