Алжирские тайны

Едва войдя в квартиру, Нунурс орет на Сафию, веля ей вставать с кровати, и они принимаются поспешно бросать вещи в чемоданы и вязать из простыней узлы. Нунурс отправляет Сафию во Мтиджу, где у нее есть родственники. Сафия в последний раз с едва заметной укоризной в томном взгляде смотрит на Нунурса. Что на сей раз натворил ее Тарзан? Мы задерживаемся в квартире не больше пятнадцати минут, да и то главным образом потому, что Нунурс решает сбрить бороду — насухо, опасной бритвой.

— Идем, капитан Наркоман! — кричит Нунурс. — Или хотите подождать и выяснить, кто придет за нами раньше — флики или команда палачей из ФНО?

Выйдя в ночь, мы направляемся к предместью Бельвиль, и по дороге Нунурс приступает к непростому объяснению.

— Это Жаллу подал мне мысль бросить тело вниз из ложи, но когда эта мысль пришла ему в голову, он предполагал, что тело будет ваше. В тот первый день, когда мы с Жаллу вышли прогуляться вокруг дома, помните? Именно тогда он приказал мне вас убить. Тогда он предполагал поручить мне устроить вам несчастный случай в плавательном бассейне, но потом, когда вы задумали пойти в оперу, Жаллу решил, что будет эффектнее, если вас, неопознанного европейца, убьют во время спектакля. Да-да, Жаллу сидел и делал вид, будто слушает музыку и разыскивает эту женщину, Шанталь, но на самом деле он сидел и ждал, когда я незаметно проникну в ложу и тихо подберусь к вам сзади со своей удавкой.

Нунурс весело хрустит пальцами.

— Да, для него это был большой сюрприз! Я скажу вам, какого он был о вас мнения. Это было его мнение, а не мое. Только без обид, ладно? Понимаете? Мы прогуливались тогда вокруг дома, и он говорил мне: «Нунурс, этот капитан Филипп Руссель — просто бешеный пес. А как мы поступаем с бешеными псами? Правильно, Нунурс, мы их усыпляем. Этот Руссель — просто психопат. Вы же знаете, что такое психопат, не правда ли? Больше всего этот человек заинтересован в том, чтобы убивать людей. Революции такие, как он, не нужны. Вы же знаете, Нунурс, мы с вами — и Аит Ахмед, Абу Миссум, Хадир и все остальные — мы не марксисты, а мусульмане. Конечно, мы сражаемся с французами, но не находим такого удовольствия в убийстве, как этот человек. К тому же я не верю, что этот Филипп — настоящий марксист. Он просто любит авантюры и насилие, а о простых людях ничего не знает. У этого Филиппа бывают в голове идеи, но откуда они берутся? Они не соответствуют ни политике коммунистической партии в Алжире, ни политике Москвы. Это просто безумные идеи, тараканы в голове», — и Жаллу сказал, что вы опасны, потому что у вас жажда смерти — вашей смерти.

Слова Жаллу меня, конечно, очень удивляют, но спорить с ним я не собираюсь, ведь он мой командир. Потом Жаллу говорит: «Каково ваше мнение, мой славный Нунурс, о том, что он рассказывает нам об этой мадемуазель Шанталь де Серкисян? Вы еще об этом не думали? Я скажу вам, каково мое мнение. Я думаю, что эта женщина — самый большой таракан в голове у бешеного пса. Разумеется, он злится, потому что она разоблачила его как предателя в присутствии офицеров, однако не думаю, что это делает ее фашисткой. Я никогда не считал коллекционирование марок фашистским занятием — даже если марки немецкие. Я не позволю, чтобы средства нашей организации попусту тратились на осуществление безумных замыслов этого авантюриста и ренегата. Ему нельзя доверять. Избавьте меня от этого бешеного пса, Нунурс».

Я молчу и только киваю, как будто соглашаюсь с Жаллу. Но парень-то я хитрый, себе на уме. По правде говоря, я думаю, что убивать французов, пока они не уберутся из моей страны, — благое дело. По-моему, все, что вы сделали для нас, достойно восхищения. Потому я и решил тогда, что вы мне нравитесь, капитан Наркоман. Если вы — бешеный пес, тогда пускай среди наших товарищей будет побольше бешеных псов. «Вы знаете, что такое психопат, мой славный Нунурс?» — говорит Жаллу, но сам-то он что об этом знает? Он всего лишь студент, то есть не настоящий доктор.

На этом Нунурс умолкает до тех пор, пока мы не добираемся до квартиры Жаллу в Бельвиле. Свои мысли я оставляю при себе. Теперь, когда я поразмыслил, действия Жаллу меня уже не удивляют. На его месте я и сам мог бы отдать такой приказ. Его жестокость достойна уважения. В конце концов, он был так же безжалостен, как я, но ему недоставало моего везения — или того, что арабы называют «барака». И как это ни странно, будь я убит, мой призрак вряд ли стал бы возмущаться по этому поводу. Я служу делу революции отнюдь не из корыстных соображений. Как раз наоборот. И когда революция в Алжире победит, я не удивлюсь, если вместо благодарности мне сразу достанется участь жертвы политической чистки. История доказывает, что в любой стране после победы коммунизма одними из первых чистке подвергают членов авангардной партии. Из-за работы в авангарде у таких людей зачастую складывается преувеличенное представление об их положении в обществе, и они отказываются признавать необходимость партийной дисциплины. Эти люди являются продуктами определенного исторического момента. По прошествии этого момента пролетариат вполне сможет обойтись без их помощи. Если когда-нибудь мои товарищи решат, что меня надо устранить, думаю, я спокойно с этим примирюсь. Но что касается мысли Жаллу насчет моего желания умереть, то я все еще жив, а он — нет, и это очевидный факт, да и по поводу Шанталь Жаллу был не прав…

Когда мы подходим к квартире Жаллу, Нунурс ногой вышибает дверь, а потом забирает из тайников деньги и оружие. Нунурс хочет вынести все это раньше, чем будет опознано тело Жаллу и квартиру начнут обыскивать другие заинтересованные стороны. Меня огорчает то, что в комнате не удается обнаружить морфий. Наконец, уложив завернутую в джемперы добычу в бумажные пакеты, мы выходим и направляемся в одну из двух больших восточных бань Бельвиля. Уже за полночь, и все же Нунурс ухитряется найти человека, который берется хорошенько побрить его в фойе. Для посетителей баня закрывается, но нам предстоит ночевать здесь, на еще теплом кафеле парилки. Укладываясь спать, я вижу надвигающуюся на нас сквозь рассеивающийся пар процессию изнуренных призраков в изодранных белых одеяниях. Они молча движутся вокруг нас в поисках удобного места. В этой и других банях принято проявлять милосердие по отношению к местным нищим и холодными зимними ночами пускать их ночевать на полу.

Нунурсу не спится. Он поворачивается на другой бок и шепчет мне на ухо:

— «Вы знаете, что такое психопат, мой славный Нунурс?»

Тут Нунурс пытается изобразить нервное хихиканье Жаллу.

— Жаллу обычно говорил со мной так, точно я просто чурбан с мускулами. Я это в его голосе слышал. Неотесанный чурбан, который годен только на то, чтобы тяжести поднимать, славный старик Нунурс! Но я отнюдь не простак. Я большой хитрец. Нас с вами еще ждут великие дела, капитан Наркоман. Мы еще схватим этот город за горло!

Нунурсов шепот перерастает в привычный гул, и некоторые нищие робким ворчанием выражают недовольство, однако Нунурс еще не договорил:

— А слыхали бы вы, какие гадости говорил Жаллу о Маргарет, принцессе английской!

Несколько минут спустя раздается храп. Мне жаль нищих, но я сам очень устал и тоже быстро засыпаю. Наутро Нунурс встает первым и оглушительным ревом зовет брадобрея. Это обязательное бритье стало для него тяжким испытанием. Его репутация была тесно связана с его бородатой физиономией. Перестав быть берберийским корсаром, он стал больше похож на того человека, которым, в сущности, и является — на умственно неполноценную жертву обстоятельств. Безусловно, есть определенная доля иронии в том факте, что в целях маскировки ему пришлось лишиться бороды, тогда как я был вынужден бороду отпустить. С бородой я немного похож на Ландрю, мрачного убийцу женщин, орудовавшего в двадцатых годах, но меня это не особенно огорчает. От бритья я отказался с огромным удовольствием, и по мере роста бороды у меня возникает странное ощущение возврата к истокам коммунизма — подальше от этого бывшего «кулака», а ныне «аппаратчика», гладко выбритого Хрущева с его гнусными обвинениями в адрес Сталина, мимо Ленина с его жидкой бороденкой и назад к Марксу, к безмерной щедрости истого гения.

Днем Нунурс снимает для нас в этом районе комнату, воспользовавшись услугами одного уголовника, с которым был знаком до своего вступления в ФНО, и расплатившись с ним деньгами ФНО из квартиры Жаллу. Пару дней мы не выходим из дома. По нашим расчетам, через пару дней полиция утратит интерес к инциденту, связанному с убийством в оперном театре. В конце концов, в настоящее время в районе Бельвиль происходит двадцать убийств в день. Другое дело — ФНО. Трудно предположить, сколько времени им потребуется, чтобы выяснить, что Жаллу убит и кто убийца. К счастью, помимо Нунурса, только трое других членов ячейки знают меня в лицо. Ни в одной из прочих ячеек обо мне вообще ничего не известно. Мы с Нунурсом сходимся во мнении, что, когда представится возможность, ходить по магазинам и производить рекогносцировку для следующих наших актов насилия лучше всего мне. Нунурс развлекается отжиманиями от пола — сто раз подряд — и бегом: на месте в тесной комнатенке. Потом он садится и предается размышлениям, скрючившись, точно огромный джинн, угодивший в маленькую бутылочку. Теперь я его господин, однако до поры до времени у меня нет для него приказаний.

Собеседники мы никудышные. Я, как и он, места себе не нахожу, поскольку вынужден наконец-то «переламываться». Я испытываю чудовищные головные боли, то и дело вижу перед глазами яркие вспышки и постоянно обливаюсь потом, то холодным, то горячим. Все кажется очень пасмурным и пыльным. Даже когда я выхожу на улицу и поднимаю взгляд на голубое, как мне известно, небо, оно видится мне пасмурным и пыльным. Такой же серой — и безвкусной — кажется еда. Часто переходить с места на место нелегко, потому что меня то и дело самым мучительным образом подводит желудок. Чтобы заглушить боли в животе, приходится непрерывно болтать всякую чушь, и на улицах все, похоже, смотрят, как я болтаю сам с собой о боли у меня в желудке. Необходимо разрабатывать планы, однако сейчас мне трудно ясно мыслить. Мысли то и дело куда-то ускользают, к тому же мои идеи отнюдь не вызывают у меня энтузиазма. Это пройдет. Я знаю, но не могу этого себе представить.