Амальгама

Один из людей Четверикова решил попробовать покончить с этим странным персонажем быстро, без лишних разговоров. Он сунул руку в карман, выхватил ТТ с глушителем, но направить его на нежданного гостя не успел. Страшный человек метнул нож. Причем в кинофильмах подобные броски ножа всегда сопровождаются трогательным свистом, а бросающий принимает при этом какие-то эффектные позы. Здесь ничего подобного не было. Выхвативший ТТ уже в следующее мгновение сползал по стенке, а во лбу его торчал нож, вошедший по рукоятку. Тот же, кто этот нож метнул, вообще, казалось, даже не шелохнулся.

– Так это ты? – странным голосом заговорил Четвериков, отступая к арке. – Ты – тот самый архиепископ Кельна? Ты действительно существуешь?

Райнальд фон Дассель не мог ответить на этот вопрос в силу отсутствия языка.

Но даже если бы он мог ответить Четверикову, он не стал бы этого делать. Он справедливо считал профессора исчадием ада и менее всего хотел с ним разговаривать, он хотел просто задушить этого человека, разорвать на куски или свернуть ему шею. Слишком долго Райнальд фон Дассель следил за уникальной двойной жизнью почтенного профессора в той самой комнате с мониторами, транслирующими сигналы со спутников. И ничего, кроме отвращения, Четвериков не мог внушить бывшему архиепископу Кельна.

Фон Дассель сам много грешил и много убивал, но своим действиям он мог найти сотни оправданий, которые, правда, никто и никогда бы не услышал. Бывший архиепископ когда-то спасал своего императора, защищал свою страну, отбивал обозы у многочисленных разбойников, рубил неверных в Святой земле, похищал для родного города святые мощи из Милана. Потом он убивал уголовников, сворачивал головы насильникам и ворам в законе, выживая на русской зоне, бессмысленной и беспощадной. Позже он пошел по следу таинственных зеркал, поражаясь тому, сколько проходимцев, лжецов и предателей столпилось у пьедестала великой древней тайны.

Средневековый рыцарь глубоко презирал и ненавидел успешного преподавателя химического факультета Московского государственного университета. И прямо сейчас намеревался сломать хребет проклятому сластолюбцу. Архиепископа останавливала только одна мысль: очевидно, что добраться до жертвы он сумеет уже смертельно раненный. Очевидно было и то, что минимум трое подельников Четверикова останутся в живых – а у них в руках эти два сопляка и девушка-Хранитель, чьи жизни ему было поручено сохранить. Фон Дассель на несколько секунд задумался.

Четвериков тоже на мгновение растерялся, явно читая в стальных глазах пришельца не только свой смертный приговор, но и какую-то заднюю мысль, мешающую этот приговор привести в исполнение. Он понимал, что нужно говорить не останавливаясь – любые сказанные слова оттягивают страшный финал и делают возможным изменение ситуации. Рудольф Михайлович продолжил говорить. Медленно и по возможности спокойно.

– Кельнский архиепископ, раз ты существуешь, значит, ты должен понимать, как тебя обманывают. Ты стал игрушкой в руках КГБ, их послушным, глупым и верным орудием. Они твоими руками решают свои проблемы, каждый раз отправляя тебя на верную погибель!

Многочисленные подручные Четверикова боялись пошевелиться, уж больно хорошо этот горбоносый кидал ножи. В то же время собранные беглым профессором люди имели за плечами солидный опыт уличных драк и прекрасно понимали, что их – явное большинство и при общем нападении внезапно появившийся странный персонаж справиться с ними со всеми одновременно не сможет, но кому-то за победу над ним придется заплатить жизнью. И было понятно, что с жизнями расстанутся как раз те, кто бросится на него в числе первых. Остальные окажутся победителями. Замерли и Сергей с Иваном, которых по-прежнему крепко держали Гоша и еще двое, приставив к горлу острые ножи. Глафира, туго скрученная обрывками сетей и веревками, лежала абсолютно недвижима и с закрытыми глазами.

– Перейди на сторону добра, – продолжал не очень убедительно вещать Четвериков, пятясь к спасительной арке.

Профессор Четвериков знал, что говорил. Все двадцать пять лет, что он занимался изучением зеркальных амальгам, он постоянно натыкался на обрывки фантастической истории о безжалостном архиепископе Кельнском, каким-то невероятным образом попавшем в наше время из Средневековья. Сначала этот архиепископ боялся зеркал, считая их силу божественным чудом, и даже распорядился вложить одно такое древнее зеркало в золотой саркофаг с мощами волхвов, который отправил к себе на родину в Кельн из Милана. А потом этот архиепископ, уже в нашем времени, вдруг начал активно изучать тайны этих зеркал, но какими-то безбашенными силовыми методами, убивая свидетелей и сворачивая головы тем, кто что-то знал, но отказывался ему говорить. А прикрывали демарши этого фантастического пришельца почему-то высокие чины из КГБ. Четвериков не очень верил в эту байку, но сейчас был вынужден признать, что она оказалась правдой. Одного взгляда на архиепископа было достаточно, чтобы согласиться: легенды не лгали.

Средневековый рыцарь уже не знал, что ему предпринять, ситуация явно выходила из-под контроля, а Четвериков между тем оказывался все ближе и ближе к арке, за которой так легко было прошмыгнуть на спасительную Ратушную площадь Вильнюса, ведь пробежать для этого надо было всего-то несколько метров!

Но тут совершенно неожиданно для всех присутствующих ситуация опять резко изменилась. Со стороны арки, за спиной у Четверикова, раздался свист. Все обернулись на этот свист и застыли в удивлении.

Глава XXIV Старые счеты. Константинополь, апрель 2014 года

Прошло несколько дней с того момента, когда безжалостное войско крестоносцев ворвалось в Константинополь. За это время город приобрел вид жуткий и страшный. Улицы были заполнены обезображенными трупами, на площадях горели костры и пьянствовали счастливые победители, повсюду дымились сожженные дома, разрушенные и оскверненные церкви. Прямо по валяющимся на улицах трупам ехали многочисленные подводы, нагруженные разнообразным награбленным добром. Там были какая-то домашняя утварь и золотые сосуды для причащений, иконы в богатых окладах и древние скульптуры, отполированные до блеска мраморные плиты, содранные со стен вельможных дворцов, и сверкающие драгоценными камнями затейливые емкости с мощами разнообразных святых, мешки с зерном и чаем. Ко многим подводам были привязаны молодые девушки, которые плелись за ними грустно и покорно, – все свидетельствовало о страшном разгроме, которому была подвержена когда-то великая столица Византийской империи.

Назначив командующим армией крестоносцев маркграфа Бонифация Монферрата вместо трагически погибшего при неизвестных обстоятельствах Тибо Шампанского, Энрико Дандоло поселился в бывшем дворце византийского василевса, отошел от дел и подолгу задумчиво сидел в кресле на большой императорской террасе с видом на море, подставляя свое морщинистое лицо порывам солоноватого ветра и вдыхая запах пожарищ униженного города.

Сегодня он сидел так же, ощущая величие морской стихии, хотя и не видя ее, терзаемый смутной тревогой и каким-то странным беспокойством.

Очень скоро выяснилось, что беспокоится венецианский дож не зря. На террасу без всякого приглашения вдруг вошел невысокий сгорбленный старик в темном одеянии и высокой шапке, похожей на монашеский клобук. Из-под лохматых бровей старика по-молодецки грозно сверкали черные глаза. Если бы Сергей Анциферов каким-то чудом мог оказаться в византийских покоях Энрико Дандоло, он бы очень удивился, потому что этот старичок как две капли воды был похож на его старого венецианского знакомого, навсегда оставшегося лежать с перерезанным горлом на тихой ночной улице Calle Galiaza.