Америка — как есть

На этом культура Испании кончилась. Не то она, Испания, растеряла потенциал в бурных водах колонизации, не то арабы все-таки на пассионарности испанцев сказались, выпили из Испании все культурные соки к свиньям, но приуныла Испания. И к концу девятнадцатого века гордая Армада жила деяниями великого прошлого. Южноамериканские колонии попросили испанцев удалиться в пределы бывшего Халифата. Теперь Испания держалась за Кубу и Филиппины, не желая верить в окончательное падение, угрожающе щелкая кастаньетами по адресу Гаваны.

Где, к слову сказать, в бурные семидесятые состоялась десятилетняя Война за Независимость, перешедшая в партизанскую войну.

А тут вдруг президентом США избиратели сделали некоего Уильяма МакКинли.

Происхождение у МакКинли было ирландско-шотландское. Происходил он из относительно большой семьи (шесть сестер и братьев), недоучился из-за недостатка средств, участвовал в Гражданской Войне на стороне северян и там геройствовал (доставляя под огнем провиант и оружие со своей командой). До больших чинов не дослужился. Стал конгрессменом. И неожиданно избрался в Белый Дом, куда переехал вместе с любимым попугаем по имени Вашингтон Поуст (так называлась и называется по сей день газета, известная либеральной истеричностью — такая у нее, газеты, бюрократическая функция).

Умница Шерман, прозорливый Шерман, тот самый зловещий генерал, именем которого до сих пор пугают младенцев на территориях бывшей Конфедерации, переживший и повидавший многое, будучи сенатором от штата Огайо написал и выдвинул «Акт Шермана», самый первый антитрестовский законопроект. МакКинли ознакомился с законопроектом и понял его важность. Было уже поздновато, но по ратификации нового закона правительству Соединенных Штатов удалось разбить Standard Oil. Эта корпорация, тем не менее, перегруппировалась, и многие ее обломки стали впоследствии отдельными большими корпорациями. Закон был применен еще раз и еще раз, но корпорации были сильны. Увы.

Затем появилось кубинское дело. Оказывается, в Кубу были вложены некоторыми предприимчивыми американцами немалые средства, а с дивидендами оказалось туго — из-за партизанской войны. Тогда главе кубинских повстанцев было выдано сто пятьдесят миллионов долларов, чтобы он передал их Испании, с тем, чтобы она шла домой. Не то деньги до Испании не дошли, не то глава повстанцев взял их себе и купил на них сигары для своих соратников, не то Испания оскорбилась — кто ж разберет. Вкладчики науськивали газетчиков, газетчики объясняли американскому народу, что нужно Испанию с Кубы выбить, и что это будет легко. Армия, недавно покончившая с остатками индейского сопротивления, сидела без дела и желала проявить себя. К тому ж недавно переоснащенный военный флот ни разу не побывал в сражении, а попробовать хотелось. Все были за интервенцию.

Кроме МакКинли. Бывший вояка сопротивлялся и уверял всех подряд, что все это ерунда, что незачем начинать войну по таким пустякам, как пропажа инвестиций каких-то авантюристов. И войны бы не было никакой, если бы не случай.

Глупость человеческая не знает пределов. Посол Испании в Вашингтоне переписывался с кем-то из своих, наследники Пинкертона за перепиской в связи с кубинскими конфликтами следили, и некоторые письма вскрывали. И одно из писем показали МакКинли.

Сперва он отказывался читать, поскольку чужие письма читать неприлично. Но ему объяснили, что это вовсе не частное письмо, а политическое. Он прочел. Письмо как письмо, вполне враждебное, но мало ли какие у кого враги бывают. И опять никакой войны не было бы, если бы не один аспект, а именно — в письме этом испанский посол имел глупость презрительно отозваться об американском президенте. Мол, что он понимает, этот МакКинли, деревенщина, чего с ним считаться, что ему скажут, то он и сделает, поскольку туп и малокультурен.

МакКинли помрачнел, поразмышлял, и принял решение. Испании была объявлена война.

Война эта длилась с перерывами, но общее количество действий и их продолжительность были смехотворны. Было несколько сражений — за Кубу, за Филиппины, за Гоам. Грозная Армада оказалась ни на что не способна — старая и дряхлая, она была разгромлена, потоплена, окружена, взята в плен, взорвана — все это одновременно. Затем по старой американской традиции в Париже был подписан мирный договор и испанцы удалились с Кубы, из Венесуэлы, и еще откуда-то. Испанская Империя перестала существовать. Все это произошло в 1898-м году, на заре Бель Эпокь.

Раз уж к слову пришлось:

Бель Эпокь, также известная как Париж-1900, была действительно блистательной эпохой. Слава французских импрессионистов еще не потускнела. Веристы в лице Джакомо Пуччини написали «Тоску» и были на пике популярности. Вскоре последовало второе рождение венской оперетты. Английский театр переживал очередной ренессанс.

Весь этот блеск свободно умещался в нескольких центральных кварталах Парижа. Кварталы эти тонули в океане повальной, частично спровоцированной Индустрией, нищеты. Нищета начиналась в километре от Лувра и распространялась дальше сферически. Тут и там светили оазисы блистательности, парижские отголоски — тоже по нескольку кварталов — в Берлине, в Лондоне, в Санкт-Петербурге, в Нью-Йорке, в Сан-Франциско. Очаги респектабельности в кучах индустриального мусора, в столпотворении трущоб, в упадке морали. Мусор давал о себе знать — беспорядками, огнестрелом, бомбами, демонстрациями.

Леон Чолгош, двадцати семи лет от роду, сын русско-польских иммигрантов, недоучился — как и президент МакКинли — работал на заводе, заводил долги, и так далее, и почитывал соответствующую литературу. Более всего его интересовала концепция анархии. Особенно большое впечатление произвела на него лекция некой Эммы Голдман, одной из главных феминистических анархисток эпохи. Он встретился с нею лично один раз и она его окончательно убедила.

На фоне индустриальной нищеты в городе Баффало, у самой Ниагары, решено было провести Всеамериканскую Экспозицию — нечто вроде выставки достижений. В частности, на этой выставке демонстрировался первый в мире рентгеновский аппарат. Президент МакКинли прибыл на выставку, надев красивый костюм. Чолгош приблизился к президенту, прикрывая револьвер носовым платком, и выстрелил два раза.

МакКинли стал первым американским президентом, прокатившимся на авто — мотор скорой помощи. Пули искали хирурги, одну просмотрели почему-то, рентгеновский аппарат стоял невостребованный. Вскоре начался сепсис, после чего наступил паралич и президент умер.

На суде Чолгош выразил, что, мол, ни о чем не жалеет, и сделал бы все тоже самое еще раз. Его казнили, посадив на электрический стул и три раза подав напряжение в 1700 вольт.

Несколько лет спустя английский драматург Джордж Бернард Шоу в предисловии к одной из своих пьес описал эти события таким образом:

«Леон Чолгош сделал Президента МакКинли героем и мучеником, убив его. Соединенные Штаты сделали Чолгоша героем и мучеником. Тем же способом».

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ВЕК

Еще в бурные семидесятые Марк Твен (по традиции в России из возможных вариантов произношения этого псевдонима выбрали галлицизированный) написал, в соавторстве с Чарльзом Дадли Уорнером, сатирическую повесть «Позолоченный Век». В повести этой рассказывается о городе, который с большого расстояния выглядит так, будто сделан из золота. А на самом деле он просто покрашен дешевой краской, имитирующей золотой цвет. Сатира в представлении современников Марка Твена изображала Вашингтон и его политику, но, как водится, суть ее была гораздо шире и относилась к эпохе вообще.

Двойственность творчества Марка Твена из сегодняшнего далека представляется неизбежной. Южанин Самьюэл Клеменз не мог не симпатизировать разгромленной Конфедерации. Журналиста-странника Клеменза не могла не раздражать повсеместность отголосков недавнего конфликта Севера и Юга. Писатель Марк Твен не мог не тяготеть к Северу, где ему предоставлялись любые возможности, и не презирать Юг, где не было ни издателей, ни типографий, способных создать кому бы то ни было мировую известность.

Поэтому главный герой романа «Янки при дворе Короля Артура» конечно же северянин. Из Коннектикута. Точнее, из Хартфорда, штат Коннектикут.