Америка-Ночки

Серый в яблоках дог, ужинавший вместе с нами, разлегся в знак расположения возле моих ног и беспардонно портит воздух. Юдит настораживается, нервно поводит ноздрей, но по первости не улавливает источник и, мужественно улыбаясь, продолжает нашу светскую беседу. Лишь на третий раз дог выдает себя пуком, и Юдит облегченно вздохнув, подносит к его заду горящую спичку:

– Фу, Булзи, как некрасиво...

Не знаю, как Булзи, а я все равно краснею.

Вино все не кончается. Я надираюсь под завязку и выхожу в садик, где мне предлагают освежиться в надувной джакузи. Может, пошутили, но я уже лезу в воду. Прохладно, ветер, небо в сумасшедших звездах. Вдали – огни Лос-Анджелоса. А вода теплая, бегут по телу горячие пузырьки. Или это пальцы Юдит, которая почему-то оказывается рядом со мной. Видит бог, я ее не звал.

По-моему, мы занимаемся сексом, однако помню только ее груди, прыгающие передо мной на воде рыбацкими шарами.

Потом едем со Стефани домой. Я протрезвел и молчу, как провинившийся школьник. Впрочем, совершенно напрасно. Ко мне никаких претензий.

Пора бы мне понять, кто такая Стефани.

* * *

В другой раз мы приезжаем к знаменитой журналистке, написавшей бестселлер на тему, как все вокруг примечательно сдвигается к знаку Водолея: экономика, политика, семья, бизнес, медицина, наука, сам человек и человеческий разум, высвобождающий себя для новых инвенций и интервенций в область незнаемого. Фантастическая осведомленность, тысячи имен и цитат. Национальная премия. Переводы на десяток языков. И как результат – дом, в котором нас принимают. Куплен на заработанные денежки. Двухэтажный холл, где я сижу за столом напротив этой неистовой накопительницы фактов. Она вся в черном, лет сорока пяти, железная как хирург и логичная как скальпель. Мужские мозги. Ко мне снисходительно-равнодушна. Это Стефани, которая служит у нее помощницей-секретаршей, попросила о короткой встрече с питерским журналистом.

Оказывается, европейские языки рвут на части наше сознание, лишая гармонии и целостности мироощущения.

Кто бы мог подумать!

Увы, от авторессы не ускользает мое шалопайство. Видимо, полагала, что заикающийся от восхищения посланец страны вечных снегов робко спросит у нее рецепт, как их растопить. Потом появляется муж, типичный трутень, с деревянной коробкой, в которой по желобу туда-сюда с гулом катаются шарики.

Повисает пауза, и я понимаю, что нам пора сваливать.

– Пойдем, покажу тебе вид на Лос-Анджелос! – выручает Стефани и, взяв за руку, как завсегдатай этого дома тянет куда-то наверх. Нет, мы ведем себя совершенно несообразно с нашим крошечным статусом.

Внизу, на оранжевом закате стоят в кучку несколько темных небоскребов, как судьи в мантиях.

* * *

Через три дня Стефани объявляют, что она больше не секретарша. Итак, минус тысяча долларов. Стефани кусает губы, чуть не плачет. Я, как могу, пытаюсь ее успокоить. Увы, даже прорицательницы не знают своей судьбы.

Зато я знаю. Поскольку виноват.

Жизнь продолжается, но деньги кончились. В садике я подбираю несколько маленьких лимонов, упавших с лимонного деревца. Вполне съедобные. Но кофе у Дороти в банке больше нет. Стефани жалуется, что та совсем скурвилась. Естественно, из-за меня. Если он здесь живет, пусть платит. Интересно, чем платить.

Переспать с ней?

– А тебе хочется? – читает мои мысли Стефани.

– Нет, – отвечаю я.

– Вообще-то у нас с ней был однажды секс втроем, – вдруг вспоминает она, глядя в сторону, как бы нехотя опускаясь на миг до себя прежней.– С мужчиной...

– Лучше продать одну почку, – бормочу я.– Двадцать пять тысяч долларов...

Дальше – хуже. Вечером – скандал на кухне, пока я спускаю на дорогу черный пластиковый мешок с мусором. К моему возвращению – тяжелое молчание. Вызывающе громкая музыка за захлопнутой дверью Дороти. Заплаканные глаза Стефани.

Сижу на крыльце, курю, глядя во тьму. Кто-то копошится под палой листвой, упорно роет землю.

Может, умереть? Больше не надо будет есть, зарабатывать, надеяться на что-то, да и вопрос с жильем решится сам собой.

В воскресенье едем со Стефани на мессу в знакомую Новую церковь. Меня вдруг начинает колотить дрожь. Ну да, понятно, из-за Кристины... Последнее время я только о ней и думаю. Однако непонятно, почему я так волнуюсь. На стоянке узнаю ее серебристый «линкольн». Говорю Стефани, что лучше пока погуляю на ветерке.

– Ты что, не пойдешь? – слегка удивлена она.

– Я еще не готов.

Она кивает – для нее такие вещи не пустой звук.

Солнце, птицы поют. Из раскрытой двери слышен органчик и нестройных хор прихожан. Надо радоваться каждому цветочку, каждому ручейку. На светло-охристой стене церкви качается тень пальмы, похожая на водопад. Нет, это мое сердце куда-то падает.

Наконец просветленная паства начинает вытекать на крыльцо и я, не выдержав, сажусь в машину. Мне кажется, что вот-вот я увижу Крис. Но все ее нет. Может, там не ее «линкольн»?

Появляется Стефани, и мы наконец уезжаем.

– Тебе привет от Каролины, – говорит она. – Спрашивала про тебя.

– Спасибо, – отвечаю. – Где она сама теперь живет?

– Там же, у Кристины Тилни.

Я хочу спросить, была ли в церкви Кристина, но рот мой не открывается.

* * *

И снова утро. Дотти почему-то вдруг подобрела. Не закрыла на ключ свою комнату – а в ней телевизор. Заходи, Петер, – смотри. Показывают Парад Роз в Пасадене. Колесницы в цветах. На одной – настоящий мини-бассейн. Пара загорелых идиотов в плавках поочередно сигают в него с искусственной пальмы. А я сон видел. Зима в моем городе Питере. Тихо падают маленькие серебристые снежинки. Сенная площадь. Масленица. Мужик на гармошке играет. Праздничная толпа. Говорят по-русски. И у меня от этой клюквы слезы на глазах...

Вышел на крыльцо – вдыхаю горчащий воздух. Слышу, звонит телефон – возвращаюсь, снимаю трубку, по-русски говорю «алло», чтобы не задавали мне лишних сложных вопросов, но в трубке молчание, а потом гудки. Сделал себе растворимый кофе – спер вчера в очередных гостях одноразовый пакетик. Сижу на крыльце, жадно прихлебываю, отгоняя от губы корочку доморощенного лимона. Рядом уселся кошарик – задрав веслом ногу, вылизывает себе что-то. До сих пор никто точно не знает, он это или она. Слышу, как внизу, на нашей улице остановилась машина, тихо хлопнула дверца, кто-то поднимается по нашим ступенькам. Кроме Дороти или Стефани больше некому. Готовлю шутливую рабскую фразу, типа «давненько не виделись», вытягиваю шею и вижу... Вижу Крис. Она поднимается навстречу и лицо у нее такое, будто сейчас упадет в обморок. Я медленно встаю с чашкой в руке...

– Здравствуй, Петр, – говорит Крис, – рада тебя видеть.

– Здравствуй, Крис, – говорю. – Я тоже рад.

– Ты один?

– Да, – говорю. – Стефани на работе. И Дороти.

– Дороти?

– Ее подруга. Они тут вместе живут.

– Можно войти?

– Конечно, – говорю я.

Крис сама открывает дверь, входит. Я следом. Поставил чашку на стол. Стою и жду. Или просто стою. И не жду.

– Я пришла... – говорит Крис, и трет руки, будто они у нее замерзли. – Я пришла, чтобы сказать... Чтобы извиниться... Нет, не извиниться... – она с мольбой смотрит на меня, чтобы я помог ей закончить фразу, или чтобы ей не надо было заканчивать.

Меня бросает в жар, а потом в холод, и вдруг я начинаю видеть то, что еще минуту назад не видел никогда. Я вдруг вижу, как просто и понятно устроен мир – он держится на человеческой приязни, сердечном тепле и участии в жизни друг друга. Как я мог прожить столько лет и не понимать этого. Потом я вижу самого себя, все свои жалкие озлобленные мысли, которые, как бесы, облепили меня и таскают туда-сюда без цели и продыха...

– Крис, – тихо говорю я, будто очнувшись после тяжкого безумия, бреда, болезни. – Крис, я ждал тебя.