Американец

И затем, отвечая на расспросы своего собеседника, он вкратце рассказал о том, как жил все то время, что они не виделись. История была в духе Дикого Запада, и речь в ней шла о разнообразных предприятиях, подробно знакомить с которыми наших читателей нет никакой нужды. Ньюмен закончил войну в чине бригадного генерала — честь получить внеочередное звание выпала на сей раз — не станем проводить никаких обидных сравнений — на долю человека, в высшей степени ее достойного. И хотя Ньюмен в случае необходимости безбоязненно бросался в атаку, военную службу он ненавидел, от четырех лет, проведенных в армии, у него осталось чувство горечи и досады, он считал, что за это время были без толку растрачены главные ценности, которыми владеет человек, — жизнь и время, деньги и «деловая хватка», ясная юношеская целеустремленность. Вот почему он со всем пылом и энергией взялся использовать возможности, предоставляемые мирным существованием. Разумеется, когда он снял погоны, он не имел за душой ни гроша, точно так же, как в ту пору, когда их надевал, и единственным капиталом в его распоряжении были упорство, решимость и умение в один миг оценить цель и средства ее достижения. Неутомимо трудиться, постоянно напрягать все силы было для него столь же естественно, как дышать. На благодатную почву Запада еще не ступала нога смертного, наделенного столь могучим здоровьем. Его опыт был так же разносторонен, как и его способности; ему едва минуло четырнадцать, когда судьба схватила нашего героя за хрупкие юношеские плечи и вышвырнула на улицу, где ему надлежало заработать себе на ужин. В тот вечер он не заработал ничего, зато заработал в последующие, и если после этого ему случалось оставаться без ужина, то лишь потому, что он предпочитал потратить деньги на что-нибудь другое, стремясь получить большее удовольствие или больший доход. Он прилагал руки и ум к великому множеству дел — занимался предпринимательством в буквальном смысле этого слова, шел на риск, зачастую безрассудный, познал блестящий успех и горечь поражения, но, будучи прирожденным экспериментатором, умел извлекать радость даже из сознания необходимости, хотя нередко она так же досаждала ему, как власяница средневековому монаху. Одно время казалось, что поражения — его неизменный удел, неудача сопутствовала ему постоянно, и чего бы он ни коснулся, все обращалось не в золото, а в прах. Как-то, когда упорно преследовавшие его беды достигли апогея, он с необычной ясностью осознал, что делами на земле заправляет некая сверхъестественная сила, куда более могущественная, чем его собственная воля. Такое таинственное вмешательство могло исходить только от Дьявола, и Ньюмен возненавидел эту наглую силу как личного врага. Он испытал, что значит полностью исчерпать кредиты, когда и один-то доллар взять неоткуда, и каково на ночь глядя очутиться в чужом городе без гроша в кармане, гроша, который мог бы сделать этот город более радушным. Именно при таких обстоятельствах Ньюмен впервые оказался в Сан-Франциско — городе, где ему предстояло пережить самые счастливые повороты колеса судьбы. Его лишь потому нельзя уподобить доктору Франклину, [26] который, бродя по ночным улицам Филадельфии, жевал одноцентовый хлебец, что даже этого одноцентового хлебца, необходимого для полного сходства, ему купить было не на что. В самые мрачные дни им двигал один простой практичный принцип — сам он назвал бы его стремлением «выдюжить». Прошло время, и ему это удалось — он проложил себе путь в спокойные воды, и деньги потекли к нему рекой. Не будем скрывать, что в те дни Кристофер Ньюмен считал добывание денег единственной целью в жизни; по его собственному убеждению, он для того и пришел в этот мир, чтобы отвоевать у строптивой судьбы богатство, и чем больше оно будет, тем лучше. Эта цель поглощала все его мысли и занимала воображение. О том, как использовать эти деньги, что можно получить от жизни, в русло которой удалось впустить золотой поток, он до тридцати пяти лет вряд ли задумывался. Жизнь казалась ему свободной игрой, и в этой игре он делал высокие ставки. Наконец он выиграл, забрал свой куш и задумался — чем же заняться дальше? Он принадлежал к людям, которые рано или поздно задаются этим вопросом, а ответ на него как раз и является содержанием излагаемой нами истории. У Ньюмена уже появились смутные подозрения, что ответов может быть больше, чем допускал тот взгляд на жизнь, которого он до сих пор придерживался, и пока они с Тристрамом болтали, сидя в этом блистающем красками уголке Парижа, сие подозрение понемногу крепло и даже согревало душу.

26

Бенджамин Франклин (1706–1790), американский философ, писатель, государственный деятель. Уже сделав карьеру и добившись положения в Бостоне, бросил все и уехал искать счастья в Филадельфию.

— Должен признаться, — вдруг сказал он, — что здесь, в Париже, я вовсе не чувствую себя таким уж ловким. Здесь мои замечательные способности ни к чему. Здесь я будто дитя малое и любой ребенок может водить меня за руку.

— Этим ребенком буду я, — весело отозвался Тристрам. — Я буду водить тебя за руку. Доверься мне.

— Я хороший работник, но, вероятно, в бездельники не гожусь. Уехал за границу развлечься, но вряд ли знаю, как это делается!

— Ну, этому научиться нетрудно.

— Может, я и научусь, только боюсь, безделье никогда не станет моей второй натурой. Уж как я к этому стремлюсь, но мои таланты, видно, по другой части. Бездельник из меня никудышный, первостатейным никогда не стану, не то, что ты.

— Да, — согласился Тристрам, — если говорить о бездельниках, то уж я-то, по-моему, самый подлинный, как те греховные картины, что висят в Лувре.

— К тому же, — продолжал Ньюмен, — я никогда не делал из труда развлечения. Зачем же развлечение превращать в труд? Развлекаться, так уж без усилий. Я с радостью ленюсь и хочу провести еще шесть месяцев в точности, как сейчас, — сидеть под деревьями и слушать музыку. Только с одним условием — музыку хорошую.

— Музыка и картины! Бог мой, какой утонченный вкус! Моя жена отнесла бы тебя к разряду умников. Я к ним не принадлежу. Но мы найдем для тебя занятие получше, чем сидеть под деревьями. Начнем с того, что тебе нужно посещать клуб.

— Какой?

— Западный! Увидишь там всех американцев, во всяком случае самых интересных. Ты, разумеется, играешь в покер?

— Послушай! — с жаром воскликнул Ньюмен. — Уж не собираешься ли ты заманить меня в клуб и засадить за карточный стол? Не для того я так далеко заехал.

— А для чего, черт побери? Помнится, в Сент-Луисе ты не возражал против покера и обдирал меня как липку.

— Я приехал посмотреть Европу, причем посмотреть самое лучшее из того, что смогу. Хочу увидеть все самые интересные достопримечательности и делать то, что делают здесь умные люди.

— Ах вот как — умные! Премного тебе обязан. Выходит, ты считаешь меня болваном?

Ньюмен сидел в кресле боком, положив локоть на спинку и оперев голову на руку. Не меняя позы, он искоса взглянул на приятеля, улыбаясь скупой, настороженной, можно даже сказать, загадочной и в то же время добродушной улыбкой.

— Познакомь меня со своей женой, — сказал он наконец.

Тристрам так и подпрыгнул в кресле.

— Вот уж нет, ни за что! Она и без твоей помощи передо мной нос задирает, да и ты, видать, туда же.

— Да не задираю я перед тобой нос, дорогой, ни перед кем и ни перед чем не задираю. Я вовсе не гордец, смею тебя уверить, потому-то и хочу брать пример с умных людей.

— Что ж, как здесь говорят, пусть я не роза, но хотя бы рос около. Умных людей я тебе и сам показать могу. Ты знаком с генералом Паккардом? А с С. П. Хэтчем? А с мисс Китти Апджон?

— Буду счастлив с ними познакомиться. Я не прочь завязать побольше знакомств.

Тристрам забеспокоился; казалось, он что-то заподозрил, некоторое время он искоса рассматривал своего приятеля, потом спросил:

— Что у тебя все-таки на уме? Уж не задумал ли ты написать книгу?

Кристофер Ньюмен покрутил кончик уса, помолчал, потом ответил:

— Как-то, несколько месяцев назад, со мной случилась престранная история. Я приехал в Нью-Йорк по одному важному делу, рассказывать зачем — долго. В общем, речь шла о том, чтобы опередить моего конкурента в сделке на бирже. Этот конкурент когда-то сыграл со мной очень злую шутку. И я ему этого не забыл. Еще тогда рассвирепел и поклялся, что, если представится случай, я, фигурально выражаясь, вытрясу из него душу. На кон было поставлено около шестидесяти тысяч долларов. Если бы мне удалось увести их у него из-под носа, удар был бы весьма чувствительный, и он вполне его заслуживал. Я мигом нанял экипаж и отправился в путь. И вот в этом незабвенном, достойном славы экипаже и случилась со мной та странность, о которой я тебе говорил. Экипаж ничем не отличался от других таких же, разве что был погрязнее и по верху засаленных подушек шла жирная полоса, будто его не раз использовали для похорон. Я провел в дороге всю ночь, и, хотя меня будоражила мысль о деле, по которому я ехал, меня клонило в сон. Может быть, я задремал. Как бы то ни было, я вдруг очнулся то ли от сна, то ли от дремоты, очнулся с самым странным чувством. То, что я собирался сделать, представилось мне омерзительным. На меня это нашло ни с того ни с сего, — для пояснения Ньюмен щелкнул пальцами. — Так вдруг начинает ныть старая рана. Не могу объяснить, что это означало, — просто я почувствовал: противно мне все это дело, лучше бы уйти в сторону. Больше всего на свете мне захотелось потерять эти шестьдесят тысяч долларов, захотелось, чтобы они растаяли, провалились, чтобы я никогда о них не слышал. Причем произошло это совершенно независимо от моей воли. Я будто бы присутствовал на представлении какой-то пьесы. И разыгрывалась она у меня в душе. Можешь не сомневаться — у нас в душе часто творится такое, в чем нам ни за что не разобраться.

— Черт возьми! У меня прямо мурашки по коже забегали! — воскликнул Тристрам. — И пока ты сидел в экипаже и наблюдал эту свою пьесу, как ты ее называешь, твой конкурент прибрал к рукам твои шестьдесят тысяч?

— Не имею ни малейшего представления. Надеюсь, шельмец так и сделал, но я не стал выяснять. Мы остановились возле того места на Уолл-стрит, куда я велел ехать, но я остался сидеть в экипаже, и в конце концов кучер спустился с козел, чтобы поглядеть, не превратился ли его экипаж в катафалк. А я не мог выйти, как будто и в самом деле стал трупом. Что со мной стряслось? Можно сказать, мгновенное помутнение мозгов. Мне хотелось одного — убраться с Уолл-стрит. Я велел кучеру ехать к Бруклинскому парому и перевезти меня на другой берег. Когда мы там оказались, распорядился, чтобы он повез меня за город. А поскольку до этого я велел ему срочно доставить меня в центр города, наверно, он решил, что я рехнулся. Может, так оно и было, но, значит, я и сейчас сумасшедший. Все утро я провел на Лонг-Айленде, любуясь первыми зелеными листочками; дела надоели мне до смерти; мне хотелось все бросить и как можно скорее куда-нибудь убраться. Денег у меня было довольно, а если бы не хватило, достал бы еще. Мне казалось, что я стал иным человеком, и меня потянуло в какой-то новый мир. Когда так отчаянно чего-то хочется, лучше дать себе волю. Я понятия не имел, что со мной происходит, но бросил узду и пустил коня самого искать дорогу. И как только смог выйти из игры, отплыл в Европу. Вот как случилось, что я сейчас сижу здесь.

— Тебе стоило купить тот старый экипаж, — сказал Тристрам. — Опасно, когда такая коляска разъезжает повсюду беспрепятственно. Выходит, ты и впрямь все распродал и отошел от дел?

— Нет, я передал дела другу; когда захочется, я снова смогу взять бразды правления в свои руки. Поверь, через год все может повториться, только наоборот. Маятник качнется в другую сторону. Я буду плыть в гондоле или восседать на верблюде, и вдруг мне все это смертельно надоест. Но пока я свободен как птица. Я договорился, чтобы мне даже не писали о делах.

— Вот уж поистине caprice de prince, [27] — заметил Тристрам. — Беру свои слова назад. Где уж мне помогать тебе! Твоим великолепным бездельем ты и без меня насладишься. Впору представить тебя коронованным особам.

С минуту Ньюмен смотрел на него, потом с легкой улыбкой спросил:

— А как это делается?

— Вот это да! — воскликнул Тристрам. — Я вижу, намерения у тебя серьезные!

— Конечно, серьезные. Разве я не говорил, что хочу взять от Европы все самое лучшее. Я знаю, просто за деньги самое лучшее не купишь, но подозреваю, что деньги могут многое. Кроме того, я и шуму хочу наделать много.

27

Королевская прихоть (франц.).

— Ого! Ты, видать, не из робких?

— Понятия не имею. Я хочу получить все, что возможно. Посмотреть людей, города, искусство, природу — все! Самые высокие горы, самые синие озера, самые лучшие картины, самые красивые соборы, самых известных мужчин и самых красивых женщин.

— Тогда оставайся в Париже. Правда, насколько мне известно, здесь нет гор, а единственное озеро находится в Булонском лесу, да и оно не очень-то синее. Но все остальное есть — полно картин и церквей, не счесть знаменитых мужчин и немало красивых женщин.