Американка

Мы, ясное дело, отвечали да. Она была такая чудная, ее нельзя было не любить. Ну хотя бы чуть-чуть. Но после ее вспышки что-то изменилось. Не только наши мечты, но и что-то между нами, мной и Сольвейг с одной стороны и фрекен Эндрюс — с другой. Мы ей больше не доверяли по-настоящему.

По крайней мере, это не было больше само собой разумеющимся.

Кроме того, она быстренько положила конец нашим надеждам на что-то новое, что-то неслыханное.

А еще мы начали думать о том, что, может, фрекен Эндрюс знала, что кто-то шпионит в кустах и что, возможно, именно поэтому она и демонстрировала свои „эвритмические принципы“. Что, возможно, она специально делала это напоказ у него перед глазами, но в таком случае она была ПО-НАСТОЯЩЕМУ больной.

Фрекен Эндрюс прыгает на одной ножке на скале. Обычная тетка, никакая не королева Зимнего сада, которую мы себе вообразили. Фрекен Эндрюс, которая научила нас, что мир большой и открытый и что в него каждый может войти.

— Ловите день, девочки.

— Да, девочки, — сказала нам на прощание фрекен Эндрюс. — Похоже, что вы не отделаетесь от меня и на следующий год. И не благодарите.

Фрекен Эндрюс выгибалась по-всякому на берегу.

— И не благодарите. Я не против. Вы одно из самых веселых приключений, случившихся со мной. За всю мою жизнь.

И наступил следующий год, тот год, когда приехала Эдди и погибла. Утонула, ее затянуло озеро. И теперь я прямо скажу тебе, Кенни. Что мы это видели. Что мы там были.

Но подожди немного, я все расскажу. Как это было. Итак. Лето и снова фрекен Эндрюс. В тот год она приехала рано, уже в июне, и с ней была эта девушка. „Племянница“, значит, о которой она столько рассказывала, но сразу было заметно, что тут что-то не так. Мы были разочарованы в своих мечтах, но это ни в какое сравнение не шло с разочарованием фрекен Эндрюс. „Племянница“ оказалась не той „смышленой“ девчонкой, которых фрекен Эндрюс любила называть „the great outdoors“.

Эдди де Вир. Американка. Девчонка-подросток, худшего пошиба. Она не спускалась к берегу, из-под палки — это тоже было заметно — притаскивалась и сидела там, на скале Лоре, напротив маленького, заросшего тростником залива, где мы плавали. И смотрела на нас. Равнодушно так. Отогнала комаров и зажгла спичку. Когда она это сделала, ее окликнула фрекен Эндрюс. Лицо у нее было все в поту, и она совсем не могла сосредоточиться на плавании, а все время посматривала наверх, зло и раздраженно, но и это тоже, как мы поняли позже, из страха — во всяком случае, когда Эдди на скале зажгла спичку, фрекен Эндрюс крикнула ей, что не надо курить с утра пораньше.

Тогда Эдди крикнула в ответ, что зажгла спичку, а не сигарету, что хочет отогнать чертовых комаров: может, хоть огонь их отпугнет, а то их видимо-невидимо. На нас она вообще не смотрела.

Поначалу она говорила по-шведски. Но с легким забавным акцентом. Этот акцент у нее довольно быстро прошел, на удивление быстро, когда она сошлась с Бьёрном. И Бенгтом. Они были вместе, втроем. Это было миленькое m'enage a trois, или как это называется, она раньше знала как, фрекен Эндрюс, но, похоже, не была склонна долго держать в памяти подобные объяснения.

Фрекен Эндрюс лишь фыркнула на Эдди, потом надела купальник, и мы немного поплавали, но не очень удачно, потому что совершенно не могли сосредоточиться. Она сидела там, на скале, чиркала спичками и бросала их в воду, зажигала и бросала. И вдруг мы замерзли. Нам почти никогда не бывало холодно, а тут мы замерзли, и вся энергия и удовольствие вышли из нас, из всех троих. Потом мы немного посидели на берегу, но чувствовали, что за нами наблюдают. Пора было браться за английский. Но под взглядом девушки там наверху это казалось идиотским занятием.

И эта чертова фрекен Эндрюс привела нам свою любимую цитату. Пико делла Мирандола.

— Это, девочки, — сказала она, — Пико делла Мирандола: „…я поставил тебя посредине мира, чтобы тебе легче было оглядываться вокруг — на все сущее. Ни небесной, ни земной, ни бессмертной, ни бренной сделали мы тебя, чтобы ты, как свой собственный скульптор и создатель, свободно и достойно могла придать себе тот образ, который захочешь“.

— О чем он говорит, девочки?

— Он говорит, — продолжала фрекен Эндрюс, — что надо искать свою собственную жизнь.

— Но заметьте, девочки, он говорит „достойно“. Надо иметь в жизни стиль. И вот этого-то многие не понимают. Думают, что стиль — это внешность или что-то чисто эстетическое. Можно различить…

И многоточие. Потому что потом фрекен Эндрюс заторопилась. Девушка на скале напротив. Вдруг она исчезла.

— Мне надо идти. Ее нельзя оставлять одну…

И мы остались сидеть вдвоем, Сольвейг и я, у озера. Это могло бы показаться смешно, но на самом деле это было совсем не так.

Фрекен Эндрюс нечасто приходила к озеру в то лето, а когда появлялась, все было не так, как прежде. До плавания дело редко доходило, в основном она только болтала. Иногда она даже не раздевалась. Я имею в виду халат. Она совсем перестала плавать нагишом. Все эти „эвритимические принципы“ остались в прошлом.

Рассказывала про то да се, но ничего запоминающегося. У нее не хватало терпения, чтобы сосредоточиться на английском. Порой она лишь присаживалась на камень, а слова словно лились из нее.

Ее было жалко. Позднее я поняла, что это было: человек в беде. Эдди пила из нее соки.

— Эта девочка такое для меня разочарование, — призналась она однажды, но маме кузин, не нам. Уже в самом конце. Она вдруг появилась в доме кузин, чтобы „предупредить“ маму кузин об Эдди, „американке“ — это прозвище она употребляла охотно, чего раньше не делала. Тогда отношения между Бьёрном и Эдди уже развивались вовсю. И Бенгтом и Эдди тоже.

И может нам тогда тоже надо было почувствовать, Сольвейг и мне, когда она пришла в дом кузин, что это очень трогательно с ее стороны, но и в тот раз она не дала себе труда узнать нас. Так она с нами обходилась. Эта фрекен Эндрюс.

Как-то раз утром на берегу фрекен Эндрюс закурила сигарету. Сигарета в семь утра, прежде это было неслыханно. Хотя она ее почти сразу потушила.

— А теперь давайте-ка все в воду, — продолжила она, фрекен Эндрюс, сидя в тени и похлопывая себя по бокам, чтобы согреться. — Все в воду, ну же, живо, живо, живо.

А сама так и осталась сидеть.

— Ловите день, — сказала фрекен Эндрюс, — вот в чем суть.

И снова запнулась.

— Это один из моих главных принципов. — Она в нерешительности смотрела перед собой, а Сольвейг доброжелательно спросила, что это значит — мы ведь давно забросили занятия английским, просто сидели там и беседовали по утрам, чемпионки по плаванию и их чокнутая крестная фрекен Эндрюс.