Аминта

empty-line/>

Не угнетал людей.

Природою благой иное было

Им, как устав, дано:

"Что сердцу мило, то разрешено".

Амуры легким кругом,

Лук отложив, плясали

Среди цветов и сладкозвучных струй,

И, наклонясь к подругам,

Им пастухи шептали

Признанье, с ним сливая поцелуй, -

Обняв их в тени туй.

А девы - розы тела,

Нагих грудей плоды,

Что круглились, тверды,

Как яблоко, в тот век являли смело

И рек вспеняли гладь,

Любя с волной влюбленною играть.

Лишь ты, Честь, разлучила

Родник утех впервые

С любовной жаждой - силою своей.

Коварно научила

Ты дев красы нагие

Сокрыть под покрывала от очей.

Ты россыпь их кудрей

Под сеткою собрала;

Свободной неге слон,

Движений - плен оков,

Плен чопорности ты уготовала.

Так, силой темных чар

Стал кражею Амура сладкий дар.

Но, мощный победитель

Амура и Природы,

Ты, гордый нашим плачем и тоской,

Зачем же ты, властитель,

Средь нас проводишь годы,

Нас, не ценящих милости такой?

Ступай смущать покой

Могучих, именитых.

Ступай в хоромы к ним.

Мы ж в селах воскресим

Жизнь мирную иных времен, забытых:

Любить мы будем: век

Наш краток, и годин не медлит бег.

Любить мы будем: солнце угасает

И снова воскресает,

Для нас же тьма спускается на век.

Интермедий I

Я - бог Протей. Я все черты лица,

Наружность всю мгновенно изменяю,

Ночной я сцены вид преображаю,

Преображаю также и сердца,

Что бог-дитя связал любовью страстной:

Тем песни и сказания полны,

Под кровом ночи ясной,

Средь тени и приветной тишины

Морской пастух очам являет вашим

Блеск роскоши и стройный хоровод.

Теперь - да не прервет

Никто нас!
– пропоем мы и пропляшем.

АКТ II

Сцена I

(Сатир)

Сатир.

Вот пчелка, хоть мала, а жалом все же

Наносит раны тяжкие она.

Но что ж на свете менее Амура,

Когда на самом маленьком пространстве

Сокрыться может он: в тени ль ресниц,

Средь локонов волос ли белокурых,

Иль в ямочке, которую рождает

Улыбка ласковая на щеке.

Меж тем Амур наносит тоже раны,

И раны эти уж неизлечимы.

О, горе мне! Все у меня внутри

В крови и ранах. Тысячу рогатин

Жестокого Амура вижу я

У Сильвии в очах. И бессердечной

Недаром имя Сильвии дано;

Знай, Сильвия, ты и лесов жесточе,

Которые в своей скрывают чаще

Медведей, львов и тигров; у тебя же

Презренье и безжалостность в груди, -

А злей они львов, тигров и медведей:

Зверей ведь этих можно приручить, -

Тебя ж ничем смягчить еще не мог я.

О, горе мне! Когда тебе цветы

Я предлагаю яркие, не хочешь

Ты, гордая, их брать. Не потому ли,

Что ярче краски твоего лица?

О, горе мне! Когда принять прошу

Я спелые плоды тебя, с презреньем

Их отвергаешь ты. Не потому ли,

Что груди нежные твои прелестней,

Чем спелые плоды? О, горе мне!

Когда я сладкий мед тебе дарю,

Его ты не вкушаешь. Оттого ли,

Надменная, что слаще мед твоих

Румяных губ? Но если так я беден,

Что не могу тебе дать ничего,

Что не было б в тебе самой прекрасней,

То отдаю себя я самого.

Зачем же ты смеешься' надо мною,

Отказываясь этот дар принять?

Ведь если хорошо себя" недавно

Я разглядел на глади тихой моря,

Когда умолкли ветры, то презренья

Я вовсе не достоин. Загорело

Лицо мое, и мускулисты руки,

И плечи широки, и волосаты

Грудь крепкая и ноги. Это ж все,

Поверь, приметы истого мужчины.

А если ты не веришь, испытай.

Чего же ты могла бы ожидать

От тех, чьи щеки лишь пушком покрыты,

Кто волосы на голове всегда

Располагает так искусно? Силой

И обликом ведь юноши все эти

Изнеженные - женщинам подобны.