Амнезия

– Отец, наверное, опекал меня? – спросила она охранника, который шел немного позади нее и которого она теперь из принципа называла про себя «шофер».

– Не то слово…

– И в институт, наверное, было несложно поступить?

– Вы неплохо учились в школе… Но, конечно, несложно. Это же было коммерческое отделение. Михаил Александрович не очень хотел, чтобы вы шли на медицинский, но вы его уговорили.

– А у меня были подруги?

– По-моему, нет.

– Я была такая плохая?

– Почему сразу плохая? Хорошая, но изолированная слишком. Ваш отец перестраховывался. Ему казалось, он лучше знает, как надо.

– А парня этого, дипломата, вы видели?

– Нет, что вы.

– Я скрывала эту связь от отца?

– Богатым вообще сложно, – туманно пояснил он.

Они подошли к нужной двери, постучались.

– Вы останетесь снаружи, – твердо сказала Марина «шоферу».

Он пожал плечами.

К этому моменту она успела забыть, что у нее уродливое лицо – ей напомнили взгляды людей в кабинете. Но она уже чему-то научилась.

«Не гневи Бога! – вот что сказала она себе. – Ты не одна на свете такая несчастная. Позволишь этим взглядам убивать себя – они убьют. Не позволишь – они отлетят, как от брони».

– Марина Михайловна? – приторно произнес пожилой следователь. – Как же я за вас рад! Жаль, ваш батюшка не дожил! Как же он хотел дождаться того момента, когда вы выздоровеете, сколько он для вас сделал! Хороший у вас был отец, пусть земля ему будет пухом. До чего несправедливо все получилось!

Остальные мужчины поднялись из-за столов и стали выходить из кабинета, деликатно отводя взгляды. Наконец дверь захлопнулась за последним.

– А у вас батюшкин характер! – улыбаясь, произнес следователь и погрозил ей пальцем. – Не хотите сдаваться? Это здорово, это вам пригодится в жизни. Вот только не уверен я, Марина Михайловна, что смогу вам помочь.

– Да мне нужно только то, что вы насобирали. Я же ничего не знаю.

– А зачем вам это? – сочувственно спросил он.

– Я восстанавливаю память.

– Так этот-то момент, может, и не надо восстанавливать? На черта он вам сдался? Что это за ценный момент такой – выбросьте его из головы, вот уж сокровище нашли!

Ей даже показалось, что он ерничает, придуривается.

Марина молчала, глядя следователю в глаза. Пауза затягивалась. Он не выдержал первым, вздохнул.

– Как хотите, вольному воля, – произнес он. – Вот тут выписки. Если будут вопросы, я отвечу… Знаете, Марина Михайловна, у меня громадный опыт, и я твердо знаю одно: если убийство не раскрыто в первые две недели, оно уже не будет раскрыто никогда. Нас работало десять человек!

– А я там была, – напомнила она.

– И это верно, – неожиданно легко согласился он. – Пойду курну в кофейню… Вот вам тут чайничек, если чайку захотите, вот сахарочек, – он достал из стола литровую банку с сахаром. – Вот стаканчики…

У нее болела голова, немного мутило. Врачиха из клиники предупреждала, что надо отлежаться, но она боялась сойти с ума. «Я пролежала пять лет! – эти слова возникали в голове помимо воли, всплывали сами по себе: настойчивые, насмешливые… – Пять лет выброшены из жизни по чьей-то злой прихоти! Но я очнулась вопреки всему. Я обязана идти вперед».

И вдруг она вспомнила. Откуда-то пришла эта притча, словно дым от сигареты или туман над вечерним озером; похожая на змею, вызванную из корзины флейтой факира, она беззвучно поднялась со дна и встала у нее перед глазами – Марина видела все ее завитки и кружевные перевивы…

У раббе Мойши спросили:

«Какого обвинения Бога ты боишься больше всего, когда предстанешь перед Ним на Страшном суде?»

«Ах! – сказал раббе Мойша. – Я не боюсь, что Бог спросит меня: «Раббе Мойша, почему ты не стал пророком Моисеем?», я боюсь, что он спросит: «Раббе Мойша, ну почему ты не стал раббе Мойшей?"»

Это было первое воспоминание, пришедшее не во время пробуждения, а позднее… Точнее, оно было третьим: после больницы и целующейся парочки. Первым и особенным оно было в другом смысле – в отличие от предыдущих, оно оказалось полным: с началом, концом и даже моралью.

Значит, вспомнить можно.

Никто не требует от тебя, Марина, чтобы ты стала кем-то. Стань Мариной – и этого достаточно…

Она на секунду зажмурилась – успокаиваясь. Потом открыла первую папку с бумагами.

Покушение на Марину Королеву состоялось теплым сентябрьским вечером двухтысячного года. Охранник обнаружил девушку в девять часов пятнадцать минут – значит, ее пытались убить не раньше девяти. Если бы раньше, она бы уже умерла.

Клуб института находился на краю не очень большой – в две полосы – улицы. Туда выходило его парадное крыльцо, там все курили. Другая дверь вела в темный парк. Она была стеклянной, то есть из коридора клуба смотрелась, как черное пятно. Над этой дверью висел фонарь, но его все время выключали. Задней дверью пользовались только те, кто выбегал на пятачок к наркоманам, либо влюбленные парочки. Ни те ни другие не были заинтересованы в публичности.

Марина Королева поступила в медицинский институт в конце июня и летом должна была отработать в отделе кадров – таково было правило. Но для нее сделали исключение. Она появилась в институте только второго сентября, на занятиях.

Судя по опросам однокурсников, Марина была нелюдимой и высокомерной девушкой. На факультете она была единственной дочкой богача. Вообще, ее выбор профессии был странным. Такие девушки обычно шли в МГИМО, на филологический факультет МГУ, в различные экономические институты. В крайнем случае, становились переводчицами либо искусствоведами.

Экзамены Марина сдала кое-как. Это было не важно для поступления на платный факультет, но в деле этот факт зафиксировали. Однокурсникам показалось, что уже в сентябре она стала жалеть о своем выборе. По крайней мере, с середины месяца настроение Марины резко ухудшилось.

Дома у нее все было нормально. Любовный фронт отсутствовал; уже после покушения выяснили, что ее ровный и скучный роман с мальчиком-дипломатом сам по себе подходил к концу. Это ее не беспокоило. Итак, не дом, не любовь, не здоровье… Значит, настроение ухудшилось из-за учебы.

К такому выводу пришло следствие.

Со смешанными чувствами Марина читала о себе: это были показания людей, ее почти не знавших. Они просто видели ее на занятиях, наверное, немного завидовали, возможно, передавали из уст в уста легенды о ее богатстве и образе жизни. Какой это должен быть искаженный образ!

Или не искаженный?

Какой наш образ вернее: тот, который мы носим в себе, или тот, который существует в головах окружающих нас людей?

Ее буквально потрясла эта мысль: «Даже если бы не было амнезии, и даже если бы мне не надо было заново знакомиться с собой, то все равно: какой наш образ, внутренний или внешний, является истинным? И без всякой амнезии мы плохо представляем себя внешнего. А вдруг в глазах Бога этот образ точнее?»

Она тряхнула головой. Если отвлекаться, до цели не дойдешь.