Амори

Те, кто подобно Гамлету, приближал к груди и отводил от нее кинжал, не стыдитесь. Сам Господь вложил в вашу душу эту любовь к жизни, чтобы сохранить вас для земли, которая нуждается в вас.

Ни солдат, бросающийся в высоком порыве на дуло заряженной пушки, ни мученик, выходящий на арену со львами, не были так решительно настроены на смерть, как Амори, вернувшийся в тот дом, где умерла Мадлен.

Оружие было готово, завещание написано, решение принято так твердо, что молодой человек мог хладнокровно думать о поступке, как о свершившемся.

Конечно, он и обманывал себя. Если бы он не почувствовал неодолимое желание еще раз обнять человека, кто был ей вместо отца, он застрелился бы без малейшего колебания, с полным самообладанием.

Но властный тон господина д'Авриньи, торжественность его слов, святое имя Мадлен, названное им, заставили мысль Амори работать. Оставшись один, несколько мгновений он сидел неподвижно, затем, казалось, к нему вернулась жизнь, с которой он уже попрощался. Он встал и начал ходить по комнате, терзаясь сомнениями и угрызениями совести.

Не слишком ли жестокой будет жизнь без цели, без надежды? Не лучше ли сразу покончить с ней? Несомненно.

Но если жизнь самоубийц не продолжается в вечности, если тринадцатая песнь Данте [81] не вымысел, если те, кто наложил на себя руки, брошены в тот адский круг, где поэт их видел, то Господу не понравится, что редеют ряды страдающих на земле, если он отвернется от отринувших жизнь, от этих предателей человечества; если он помешает им увидеть Мадлен, и господин д'Авриньи окажется прав; даже если на эту встречу есть единственный шанс, лучше прожить ради него тысячу лет. Надо лишь доверить отчаянию дело кинжала, заменить слезами действие яда. И тогда смерть наступит не через мгновение, а через год.

81

В тринадцатой песне «Божественной комедии» (часть 1) Данте повествуется об ужасных мучениях самоубийцы в загробном мире.

В конце концов результат тот же. Боль, какую Амори ощущал себе, не могла пройти бесследно. Удар был нанесен прямо в сердце, смерть была недалека. Оставалось только ждать.

Амори, как человек быстрых решений, не знал, что значит примириться с ситуацией. Через час он принял решение — жить, как ранее он принял решение умереть.

Ему требовалось немного мужества, и все.

Определив это для себя, он устроился в кресле и стал хладнокровно обдумывать новое положение вещей.

Было ясно, что он должен усилить воздействие своего горя. Для этого он должен покинуть свет и сосредоточиться на своих переживаниях. Впрочем, свет ему казался теперь омерзительным.

У него хватило силы на то, чтобы встретиться с обществом вечером, когда он думал, что навсегда покидает его. Теперь же, когда он оставался жить, расчетливая дружба, условности балов, банальные утешения казались ему пытками.

Сейчас самое главное — это избежать тех знаков внимания, которыми общество осыпает в случае смерти кого-то близкого.

Амори решил отныне жить, замкнувшись в себе, размышляя о прошлом, вспоминая об угасших надеждах и утраченных иллюзиях. Посыпая солью свою душевную рану и не давая ей закрыться, Амори надеялся приблизить свое исцеление смертью. И как знать, не найдет ли он в воспоминаниях о своем былом счастье, о своей прошлой жизни горькую радость и душераздирающее наслаждение?

Вероятно, да, ибо стоило ему достать увядший букет, что носила Мадлен на балу, слезы полились ручьем, и нервное напряжение, которое жило в нем последние двое суток, спало. Слезы принесли ему то же благо, какое приносит легкий дождь после жаркого июньского дня.

На рассвете он почувствовал себя таким усталым и разбитым, что с полной убежденностью он повторил слова, сказанные господином д'Авриньи накануне:

— Зачем убивать себя, ведь мы умираем!

XXXV

В восемь часов утра пришел Жозеф и от имени господина д'Авриньи попросил Амори спуститься в гостиную. Амори тотчас подчинился.

Увидев Амори, его опекун подошел и нежно обнял его.

— Благодарю вас, Амори, — сказал он. — Я вижу, что был прав, рассчитывая на ваше мужество.

При этих словах Амори печально покачал головой, горько улыбнулся и уже хотел ответить, как открылась дверь и вошла Антуанетта.

Какое-то время все трое молчали. Казалось, каждый опасался нарушить молчание.

Старик с умилением смотрел на эту юность, которую украшало даже горе; в свою очередь, молодые люди почтительно смотрели на этого старика, который с таким достоинством сдерживал свое отчаяние.

Господин д'Авриньи сделал знак Антуанетте и Амори сесть рядом с ним слева и справа. Он взял их руки в свои.

— Дети мои, — сказал он печальным, проникнутым добротой голосом, — вы красивы, молоды, очаровательны; вы — весна, будущее, жизнь, и один взгляд на вас вселяет немного радости в мое бедное, отчаявшееся сердце. Я вас очень люблю. Это все, что еще осталось у меня в этом мире. Вы тоже любите меня, я знаю, но вы должны простить меня, ибо я не могу оставаться с вами.

— Как! — воскликнула Антуанетта. — Дядя, вы нас покидаете? Что вы хотите сказать? Объяснитесь!

— Дайте мне закончить, дитя мое, — сказал господин д'Авриньи.

И, обращаясь к молодым людям, он продолжал:

— Вы — воплощение жизни, расцвета, меня же притягивает смерть. Две привязанности, какие я еще сохранил в этой жизни, не могут заменить мне ту, которая ушла в лучший мир. Мы должны расстаться, потому что вы смотрите в будущее, а я в прошлое. Я знаю все, что вы можете мне сказать; но какое бы решение вы ни приняли, пути наши различны. Впредь я буду один, таков мой выбор.

Я еще раз прошу у вас прощения. Вы, может быть, сочтете меня индивидуалистом. Но что вы хотите? Мне тяжело видеть вашу цветущую молодость, а вам будет тяжело наблюдать мою угасающую старость. Поэтому мы расстанемся и пойдем нашими путями, вы — к жизни, я — к могиле.

Он помолчал и заговорил снова.

— Сейчас я вам расскажу, как я решил провести тот остаток жизни, который предопределит мне Бог. Вы скажете свое мнение потом.

Отныне я буду жить один в моем доме в Виль-Давре. Со мной будет мой Старый слуга Жозеф. Я буду выходить только на кладбище, где покоится Мадлен и где скоро успокоюсь сам. Я не буду принимать никого, даже моих лучших друзей. Они могут считать меня умершим. Я больше не принадлежу этой земле.

Первого числа каждого месяца я буду принимать вас, только вас двоих. Вы расскажете о своих делах и узнаете о моих.

— Но, мой дорогой дядя, что будет со мной? — воскликнула Антуанетта, заливаясь слезами. — Одинокая, покинутая. Что будет со мной без вас? Скажите же!

— Неужели ты думаешь, что я не подумал о тебе? — заговорил господин д'Авриньи. — Неужели я забыл о тебе, преданной, любящей сестре моей дочери?

Поскольку Амори уже достаточно богат, я сделал завещание, по которому тебе остается после моей смерти мое состояние, а начиная с сегодняшнего дня, состояние Мадлен.