Ампула Грина

– Вас я тоже снял. Вместе с "Кафедраль де ла мар. На память… – И вдруг спохватился, смутился даже: – Если ты, Грин, не против. А то я сотру.

Я замотал головой: не стирай! Это ведь здорово, что я останусь на снимках у Светы и Мая. Поглядят потом и вспомнят встретившегося на берегу Грина. Получится, что я опять с ними.

– Теперь давай, мы снимем тебя, – сказала Света. – Зодчий и его творение.

– Давай! – Май протянул ей аппарат. А мне стало хорошо от того, что она сказала «мы». То есть она и я.

Света нацелилась, пощелкала. После этого мы, сдвинувшись головами, поразглядывали на откидном дисплее готовые снимки. Я там был совсем рядом со Светой, мы сидели у "Кафедраль де ла мар", почти касаясь плечами. Жаль, что у меня не будет такой карточки…

В это время коробочка дрогнула и заиграла музыку про тореадора. Май прижал аппарат к уху.

– Да, это я… Сейчас спрошу… – И повернулся к сестре. – Мама спрашивает: наше затяжное отсутствие – это сознательная голодовка или обычное разгильдяйство?

– Обычное, – сказала Света.

– Мама, это обычное! – радостно закричал в аппарат Май. – Не надо, мы хорошие! Почти образцовые дети… Нет, где те образцовые, мы не знаем, шастают отдельно… Сейчас идем!

– Скажи, что втроем, – вмешалась Света.

– Мама, мы придем втроем! Один мальчик… Ну, какой-какой! Как мы! Зовут Грин… – он помолчал и глянул на меня. – Мама спрашивает: Грин любит картофельные котлеты с грибным соусом?

Мне бы поупрямиться хотя бы ради приличия: мол, что вы, я не хочу, неудобно как-то… Но я, обалделый и размякший, опять заболтал головой, на этот раз утвердительно: да, очень люблю (хотя не помнил, когда такие котлеты пробовал).

Май сунул мобильник в ведро, а оттуда вытащил белую майку, натянул. Я тоже надел свою, тоже белую и пока что чистую. Со вздохом развернул проклятый казенный комбинезон. Май удивился:

– Зачем тебе этот скафандр? Толкай его сюда!.. – Он ловко свернул и погрузил в ведро все мое имущество. Даже ботинки. А следом затолкал туда и свои кроссовки. Света поглядела на нас и отправила в ведро свои пластмассовые босоножки.

Я не спорил. Если у здешних ребят принято гулять вот так, по-летнему, значит, и я могу. Мне хотелось быть как они. Пусть на короткое время, но стать "своим".

Мы двинулись было к откосу, но меня зацарапало беспокойство. Я не удержался, спросил Мая:

– А ты не боишься, что с ним что-нибудь случится? С собором…

– А что? Дождя пока не обещают.

– Ну… а если разломает кто-нибудь?

– Кто? – удивился Май.

Однако Света поддержала меня.

– Май, в самом деле! Начерти границу. Чтобы не подходили вплотную, когда будут смотреть.

Май не спорил. Подобрал щепку, обвел вокруг собора по песку широкий круг. Рядом с этой линией нарисовал с десяток больших восклицательных знаков.

– Ну вот…

"И это – всё?" – чуть не вырвалось у меня. Но я смолчал. Им, жителям города Инска, виднее…

Стали подниматься по извилистой тропинке. Всякие кусачие сорняки иногда цапали за ноги, но я делал вид, что не чувствую. Потому что Света и Май не обращали на укусы внимания. Света двигалась впереди, я за ней, Май за мной.

Он вдруг сказал мне в спину:

– Грин, а как ты попал в наши края? Ты ведь не из Инска…

– Из… издалека. Я Свете уже говорил.

Она оглянулась:

– Грин, ты только чуть-чуть говорил…

Я ничего не хотел скрывать от этих ребят. Вернее, просто не мог. В общем, опять – как дверцы… И я стал говорить опять. Тропинка была длинная, откосы высокие, шли мы не быстро, и я успел рассказать про себя многое. Без больших подробностей, но по порядку. Только про пистолет не упомянул – чтобы не подумали, будто я какой-то уголовник. И отцовского письма не стал касаться, и про ампулу, конечно, не сказал. Чтобы они за меня не тревожились без пользы и чтобы не сглазить задуманное (вот посоветуюсь в газете, узнаю, не помогут ли, и уж тогда…) Объяснил что в спецшколу попал за побег из детдома, а в Горнозабойский интернат меня направили сам не знаю почему…

– Велели собираться, посадили в вагон. Лишних вопросов задавать не положено…

– Свинство какое, – сказала Света. – Грин, ты к ним не возвращайся, раз вырвался…

Эх, если бы я мог!

Дальнейшие события побежали, как в кино. Это когда проходит всего час, а в него вмещается множество времени, дел и встреч.

…Дом, куда мы пришли, стоял в глубине просторного зеленого двора, за украшенными резьбой воротами. Был этот дом деревянный, обширный, с фигурными столбами у трехступенчатого крыльца.

На крыльце нас встретила мама Светы и Мая. Большущая, с высокой черной прической, цыганскими серьгами и крепкими руками. Грозная. То, что грозность эта – лишь на первый взгляд, я понял через полминуты.

– Явились красавцы! – заявила она, подбоченясь. – Умываться и за стол!.. А ты, значит, Грин? Прекрасно. А я тетя Маруся… Не известно ли кому-нибудь из вас, где болтаются еще два юных охламона?

– Приблизительно известно, – сообщила Света. – Они ищут шары. Грета обещала им, что запишет в отряд, если найдут хоть один… Только не велела соваться на болото.

– Хорошо, что не велела… Ну, марш к умывальнику…

Умывальник был на дворе. Этакая труба с несколькими кранами. Мы умылись, дурачась и брызгая друг в друга (надо же, я совсем осмелел!).

Потом уселись мы за длинный, покрытый зеленой клеенкой стол в широкой комнате, где со стен улыбались деревянные маски, качали медный маятник старые настенные часы, в углах стояли высоченные фикусы, а между окон подымались к потолку книжные стеллажи (вот добраться бы!).

Появилась высокая девушка с веселым лицом, с длинной косой. На руках она держала годовалого малыша. Тот дергал девушку за косу и выговаривал неразборчивые слова.

– Это наша старшая, Любаша, – сказала тетя Маруся. – А это самый младший, Евгений… Перестань безобразничать, Евгений, поздоровайся с мальчиком.

Евгений жизнерадостно гукнул, оставил Любашину косу и жестом полководца поднял сжатую в кулачок руку.

– Мальчика зовут Грин, – сообщила ему Света. – Евгений скажи: "Привет, Грин".

– Гы! – сказал Евгений. За него поздоровалась Любаша (запросто так, будто знакомы давным-давно):

– Привет, Грин… А где юные следопыты?

– Знать бы, – отозвалась тетя Маруся. – Вот придут, я им задам…