Амулет смерти
Шрифт:
– Товарищ капитан, может, надо честь им отдать? Может, после этого с земли встанут?
– Ну, давай отдадим, – шепнул Кондратьев. – Давай приколемся… Три-четыре!
Они постояли какое-то время с ладонями у висков. Кондратьева душил хохот.
Агеев запоминал все до мелочей. Скоро на полоцких девушек обрушится великий рассказчик.
– Гад буду, Саня, – сказал командир. – Пока мы с тобой не упилим, они из пыли не подымутся. Французы не церемонились. Учили этих дуриков так, что в гены вошло. Через поколения передалось. Нука, сержант, слушай
В расположение роты шаго-о-о-ом марш!
Капитан с сержантом удалились строевым шагом. Гуськом, затылок в затылок.
Над площадкой прошелестели восхищенные вздохи. Лежа в пыли, народец по имени фон, оказывается, приглядывал за обстановкой.
Должно быть, французы таких почестей негритосам не оказывали. К тому же французские парашютисты не умеют ходить строевым шагом. Их обучают только одному искусству. Убивать, убивать, убивать.
Лагерь за песчаной дорогой встретил запахом костра и пищи.
– Где повар? – заорал Кондратьев, откидывая полог палатки-столовой. – Ужин на две персоны, живо!
Откуда-то примчался запыхавшийся рядовой Врунов и заорал в ответ:
– Есть на две персоны, товарищ капитан!
Кондратьев уселся за стол и жестом пригласил сержанта. Солдат принес перловую кашу с тушенкой.
«Уже три года, как скитаюсь по Африке, и всегда одна и та же пища – перловая каша. Как она меня достала! Эх, сейчас бы борща, – подумал Кондратьев, проталкивая в себя жесткий перловый комок. – Густого борща, да со свежей капусткой…»
Агеев ковырял деликатес алюминиевой дембельской ложкой с насечками. В присутствии командира он словно стал бесплотным. Не было слышно, как жует, глотает, облизывает.
Снаружи заливались цикады. На равнину валились стремительные тропические сумерки.
Запихнув любимую еду в желудок, капитан мрачно взглянул на повара:
– Врунов, хорош спать. Где мой компот?
На столе немедленно появился концентрат из сахарного песка и сушеной малины, разведенный дурно пахнущей водой в пластиковом стакане.
Кондратьев понюхал, несколько раз перевел глаза со стакана на повара, с повара на стакан. Махнул рукой. Встал. И вышел вон, вытаскивая на ходу пачку «Беломорканала».
3
По берегам реки стояли пальмовые рощи. Даже легкий бриз заставил бы огромные листья шуметь, но сейчас рощи безмолвствовали. В полном штиле пальмы казались нарисованными на фоне белого неба.
– Эх, Серега, – капитан Кондратьев повернулся с левого бока на правый, – неплохо мы с тобой устроились. Не черных на уши ставим, а курортную жизнь ведем.
Пальмы, понимаешь, речка…
Прапорщик Иванов повернулся с правого бока на левый и буркнул:
– Нашел тоже речку. Ручей. Я вот все думаю, отчего в Африке реки такие мутные, а? Я даже про наши сибирские реки не говорю. Ты возьми Волгу, Днепр. В них же вода прозрачная.
Зеленая вода стремительно катилась мимо застывших пальм. Возникало чувство нереальности. Как же так? Должны же и пальмы какие-то движения
производить.Но нет. В восьмистах километрах севернее экватора царил полный штиль.
– Сравнил тоже. Днепр и Волга равнинные реки. Берут начало на Валдае и стекают себе потихоньку. А здесь реки с гор, вот и несутся как полоумные… Сюда бы жен наших, а, Серега? Вот бы порезвились на песочке…
Прапорщик задумался. Пишет редко.
Пишет редко – живет сладко. Вспомнил домашние скандалы. Утром, днем и вечером. Завтрак, обед и ужин. Хорошо бы вот так кнопочку нажать – и жена рядом. Чуть услышал, что в голосе ее закипает раздражение, – сразу – бамс! Другую кнопочку.
– Пошли искупаемся, – только и ответил прапорщик.
Подпрыгнув, словно дети, с гиком и гаком, вояки ринулись в воду. Река была мелкой, в самом глубоком месте едва доставала пояса. Но они так брызгались и веселились, будто попали на черноморский пляж.
Набесившись, они вышли на берег и рухнули в горячий песок.
– Представляешь, как негритосы линяли бы от нас по этой речке? – спросил Кондратьев. – По-моему, челноки сразу разбросало бы по берегам. Ты их плавсредства видел? Во-о-он, полюбуйся, Зоркий Сокол.
Пока прапорщик всматривался в кучу пальмовых листьев на противоположном берегу, капитан зачерпнул горсть песка и бросил на белье соседа.
Из-под пальмовых листьев действительно торчали какие-то бревна. Возможно, это и есть челноки туземцев.
Увидав свое белье, прапорщик молча вскочил, сбегал к реке и принес ком зеленого ила. Навалился на капитана, стараясь залепить тому илом лицо.
Началась эмоциональная разрядка. Она же физическая зарядка. Как это всегда бывает на любых берегах, противники скатились в воду.
Мелкая-то она мелкая, да десантник человека и в чашке утопит. Скоро капитан сидел верхом на прапорщике, держал его за уши и макал лицом в воду:
– Сдаешься? Сдаешься?
Совсем неуставные отношения. Изловчившись, Иванов скинул командира и в свою очередь стал его топить. Шутки делались все агрессивней.
Шутки шутками, но нахлебаться зеленой мути не хотелось. Собравшись с силами, капитан дернулся, изловчился и нырнул, оттолкнув прапорщика ногами.
Иванов остался наедине с несущимся потоком. Солнечные лучи били в воду, но тут же словно подхватывались течением.
Переламывались на самой поверхности.
Река опалесцировала, меняя цвет от зеленого к коричневому и желтому. Дна не было видно даже сквозь десять сантиметров.
Внезапно страшная сила ухватила под водой прапорщика за ногу. С громким воплем он рухнул на спину. В зеленую африканскую реку.
– Сдаюсь! – крикнул он, высовывая голову на поверхность.
Тут же прапорщик ушел под воду, а над поверхностью показалась другая голова.
Африканского лешего капитана Кондратьева.
– Сдаюсь! – снова вынырнул прапорщик. – Сдаюсь, чертов ты Ихтиандр!
– Да, я б «Человека-амфибию» сейчас с удовольствием посмотрел, – тяжело дыша, вымолвил Кондратьев.