Амулет Золотого Льва

– Все равно – гад!

– Тогда сделаем так. Вольф, ты у нас лучший кавалерист, тебе и быть спасателем. А я подстрахую с пистолетом. Если что, возьму грех на душу, застрелю эту сволочь.

– Может сразу так и сделать?

– Нет. Вдруг промахнусь, вдруг осечка…

– Я не промахнусь, – Лева кивнул на свой дробовик для охоты на безвздоховых одноруков.

Я вспомнил разлетевшуюся в прах голову людоеда. Мне стало дурно.

– Не надо, мокрое дело – последнее дело.

Я срезал с конского наперсника медную бляху, отполировал ее о мягкую замшу крыла седла и протянул Светке.

– Это будет обманка.

А потом было вот что. Светка подплыла к противоположному берегу и до пояса высунулась из воды.

– Эй! – она покрутила в воздухе начищенной бляшкой. – Я дарю тебе этот амулет безвозмездно, то есть даром! Лови!

И швырнула ее в воду около берега. Толмач метнулся к брошенному предмету. В этот момент Вольф верхом на лошади выскочил из засады, улюлюкая и размахивая топором. Он рубанул по веревке, которой была привязана пожилая русалка, и крикнул ей:

– В воду, живо!

Сделав вольт к берегу, он сапогом толкнул толмача в прибрежную тину, подхватил что-то с земли и скрылся в лесу. Обе русалки исчезли тем временем в темной воде. За всем этим я наблюдал из густых зарослей дикой ежевики, держа наготове заряженный пистолет. Всё прошло гладко, можно было выходить из засады и возвращаться к биваку. Когда я вернулся на нашу полянку, Вольф уже сидел в компании Машки и Дашки на крутом бережку, свесив ноги, глядел на озеро и попивал чаек.

– А я-то все думал, почему он постоянно за нами поспевает?

– И почему? – поинтересовался я, присаживаясь рядом.

– А вон! – оборотень кивнул в сторону палатки, где стояла вторая пара сапог-скороходов. – И мушкет его я прихватил.

– Эй, долго вас еще ждать?! – вынырнула из воды Светка.

– Сейчас, сейчас, – ответила не то Машка, не то Дашка.

– Ну, всё, мальчики, пока!

Обе, оставив в деревьях-шкафчиках свои балахоны, влезли в «гидрокостюмы» и помахали нам ручками. Галина, отвергнутая Левой, уже плескалась в озере вместе со Светкой и пожилой русалкой, а Эльвира, вцепившись в Лешека, все никак не могла с ним распрощаться. Чтобы не смущать молодых, мы втроем пошли сворачивать лагерь.

– Теперь у нас две пары сапог-скороходов! – все не мог нарадоваться Вольф. – И мне не придется на своих четырех носиться по лесу!

Первый переход в сапогах бежали Лева и Вольф, а мы с Лешеком трусили следом на лошадях. Лешек был какой-то угрюмый и озабоченный. Несколько минут мы ехали молча, потом я не выдержал, спросил:

– Ты чего, влюбился?

Лешек печально кивнул.

– А грустишь чего?

– Мы же с ней разной расы. Она русалка, я леший.

– Ну и что, какие проблемы? Пусть она станет лешачихой, или ты – водяным.

– Не знаю. Сложно все…

– Или поступайте оба в университет на болотный. Станете вдвоем кикиморами.

– Отвяжись. Без тебя тошно.

– Ну, как знаешь…

– Кстати, толмач наш знаешь кто?

– Сволочь.

– Это сабо самой. Он Светкин отец. Мамаша Светкина тогда влюбилась, нарушила закон, не стала топить его. И вот чего из этого вышло.

Я хотел пошутить на тему, что, мол, и его Эльвира пожалела, в этот раз не утопила, но передумал. Парень не в том расположении духа, чтобы воспринимать шутки адекватно.

Глава 2. ФРУКТОВЫЙ САД

За два перехода мы добрались до весьма престранного и очень недоброго места. Мы стояли у обрыва, а перед нами зияла совершенно бездонная пропасть. Внизу шевелилось густое сиреневое облако тумана, поэтому разглядеть дно пропасти не представлялось возможным. Какие-то розовые облака поднимались вверх и висели на уровне обрыва несколько мгновений, после чего внезапно таяли. Через минуту на их месте появлялись новые. До противоположной стороны обрыва было метров триста. Там и виднелись какие-то сады.

– Это и есть сады Хой Ёхэ?

– Они… – Лешек поскреб затылок, остальные скребли щетины, а я вглядывался в подзорную трубу.

– Что видно?

– Вижу ограду из железных прутьев. Ворота. Ворота открыты, но проход загораживает натянутая цепь. А дальше две яблони, вот и весь сад. А стволы обеих яблонь обвил питон… Даже нет, мутант – змеюка, длиной метров тридцать, если не больше. С зубов яд капает, от него трава вянет, там, где накапало, – я сложил трубу. – Почему вообще говорят «сады», во множественном числе? Два дерева, это что, уже сады?

– Так ведь, смотря кто за чем пришел, – пояснил Лешек. – Короче, когда-то бабушка мне рассказывала, тут целебные дерева растут как бы от разных болезней спасают. Вишни типа от поноса, сливы от золотухи, груши – от мужского бесплодия…

– А у нас в деревне, – припомнил Лева, – один мужик, он с бабой двадцать лет прожил, а детей все не было. Так тот груш объелся и помер…

– Не те груши ел. Не хойёховые. А тут кто за чем пришел, тому этот сад нужной стороной и открывается. Нам груши-сливы не нужны, нам яблони открылись, понятно?

– Не совсем, – ответил я, но чтобы остановить поток пояснений открывшего было рот Лешека, добавил: – Но подробности меня в данный момент не интересуют. Лучше посоветуйте, как на ту сторону перебраться. Очень некорректно себя ведет этот сад. Повернулся нужной стороной, а войти не дает, дразнит что ли?

Я поднял с земли камень и швырнул его в пропасть. Звука падения мы так и не услышали.

– Мост рубить надо, однако, – посоветовал Лева.

– Таких и деревьев-то высоких нет, чтобы перекинуть туда!

– Тогда в сапогах-скороходах разбежаться и прыгать.

– Ага! Может, покажешь как?

– Тихо-тихо, – успокоил нас Вольф. – Знаю я, как туда добраться. Для этого нам потребуются две вещи. Во-первых – златогривый конь, а во-вторых – меч-кладенец. Златогривый конь может скакать по облакам, которые поднимаются из ущелья, только так ты переберешься на ту сторону, по-другому – никак. Метлы и ковры-самолеты здесь не летают, от магии место заговоренное. А Емеля свой махокрыл еще не достроил. А как окажешься на той стороне, повторяешь то, что я намедни проделал, спасая русалку. То есть, перепрыгиваешь через цепь и кавалерийским наскоком срубаешь змею голову, рвешь яблоки и быстро назад, потому как спустя несколько мгновений у змея отрастет новая голова. Если он успеет укусить коня, ты на той стороне так навек и останешься. А если тебя – сам понимаешь.