Амур-батюшка (др. изд.)

– Вот и беда, – подтвердил Тереха.

– Мужик поглядит на старый-то капитал, как он в новой земле угнездился. «Ну-ну, – скажет, – и верно, мол, я – темный, природа моя такая, ни к чему не годный, кроме как работать на других…»

– Какие рассуждения! – тихо сказал дед, злобясь на Федора.

– Но уж тут-то не такие мужики! – воскликнул Силин.

– Сибирский тракт обучил уму-разуму! – согласился Егор.

– Есть закон, – оказал Иван, – если кто нашел золото и хочет мыть, должен внести большие залоги. Полиция следит, чтобы зря не мыли, не хищничали… Ну, а все моют – кто тут углядит? Сбивай, Федор, капитал, ищи речку и заводи свой прииск. Разве нельзя нажиться на Амуре? Что уж тут жаловаться!

– Да уж не без того! – отозвался Пахом.

Ему не было дела до всех этих приисков. «Я и без золота проживу, – думал он. – Зачем оно мне? Буду пашню пахать на вольной-то земельке!»

Словно читая его мысли, Кузнецов сказал:

– Нет, от золота нам не надо отказываться.

– Скипел чайник, – сказала Анга, выходя из двери.

– Конечно! Нельзя и нам отставать, хвататься надо! – воскликнул Федор. – На новом-то месте надо разбогатеть.

– На новом месте и жить надо по-новому, – весело сказал Егор.

Барабанов недовольно махнул рукой:

– Смотри: спохватишься, да поздно будет!

– Богатства я не ищу… – молвил Егор и поднялся.

В семье Кузнецовых из поколения в поколение передавалось предубеждение против богатства и богачей. Чтобы сколотить богатство, надо стать сухим, черствым душой. Кто копит – не отзовется душа того ни на что доброе, в ней нет жалости, дружбы, любви.

Добрый, отзывчивый не погонится за богатством. Может быть, поэтому человек с широкой душой всегда небогат.

В старой жизни Егор твердо знал правило, что с трудов праведных не построишь палат каменных. В новой амурской жизни, полагал он, люди могут зажить трудами, без обманов. Тут всем дано поровну, у кого есть руки.

Но и тут не желал себе Егор палат и богатства. Он искал жизни согласной в семье и с соседями и по трудам достаточной. Слыша, что кто-нибудь богатеет, он не завидовал, а от души говорил: «Ну, это им!.. А у нас свое!» Он радовался, что остается небогатым, но крепким на земле, что дети его растут в работе и ничего не боятся, что крепок он всем своим родом во всех корнях.

Егора разобрала досада. Он смотрел на соседа и как бы не узнавал его. Теперь уже Барабанов не такой черный, спаленный солнцем, как в первый год, когда пришли. Он побелел, отошел в избе от загара, стал как приезжий городской. Неужели тоже хочет рвать и хапать, а не трудиться? Кому завидует?

– Ты, Егор, понять не хочешь, – с чувством восклицал Федор, подскакивая к Кузнецову. – Люди и здесь такие же!

Левое плечо у Егора чуть заметно выдалось вперед и приподнялось, как у молодого кулачного бойца, который похваляется удалью. Светлая борода придавала ему вид молодцеватый, в светлом, открытом взоре была прямота.

– Нет, тут жизнь будет справедливей. Не зря люди сюда поднялись. Старое мы не зря оставили.

Зависть, зло Федора были не по душе Егору.

– А бог-то? – молвил дед Кондрат.

– До бога высоко, до царя далеко! – засмеялся Федор.

Егор в бога верил, хотя попов не любил. Он с силой кинул шапку оземь.

– Человек трудится, страдает для чего-то!

– Ты что это? – опешил Федор, отступая в испуге.

Все засмеялись.

– Что спорить! Золото еще в тайге лежит! – воскликнул Иван.

Как уралец, бывавший на приисках, Егор знал, что от золота может быть помощь хозяйству. Только с золотом на нови надо обойтись не по-старому.

– У меня хуже беда, – сказал Иван, опасаясь, как бы соседи не поссорились, и желая перебить их спор. – На озере поп, еще один скупщик пушнины будет! Долгогривый купец завелся!

Егор поднял шапку, и видно было, что он не сердится. Он решил: стоит ли?.. Да Федор так явно струсил, что и нечего спорить.

– Егор-то у нас, когда молодой был, в гармонь играл, – сказал дед Кондрат. – А как бился! Бывало, выйдет на пруд и улицу пробьет в народе.

– А нынче стал, как начетчик, – насмешливо отозвался Барабанов, живо оправившийся от страха. – Все новую жизнь проповедует!

В глубине души Федор и сам бы хотел справедливой жизни, но теперь разуверился, от всего отступился. У него не было сил, чтобы всю жизнь работать, как Егор. Он верил, что, кто накопит богатств, у того будет справедливая жизнь, только не надо поминать потом про то время, когда оно копилось. Ссорился он с Егором часто, но не расходился. Федору нравилось жить подле Егора, а почему – он и сам бы не ответил. Нравилось ему, что сосед честный, что при таком соседе, как у каменной горы.

– Вот говоришь, мол, подневольный не работник! Да я жалею их! Кормлю! Спроси-ка подневольных-то! Вокруг кого они? Вокруг меня! Я ж компанейский: и помогу и пожалею. А твою избу обходят: мол, Егорка все сам работает. Что, мол, с ним? А люди меня любят! – говорил Федор. – Я их и потешу. С потехой-то они у меня и потрудятся.

Дед махнул рукой и поднялся.

– Пойду-ка я спать, – молвил он. Такие разговоры он не желал слушать.

Мужики еще немного посидели.

– Теперь понятно, почему ты наискось избу выстроил, – говорил Иван. – Он, исправник-то, аж ополоумел! Как тебя мир с ним не берет? Смотри, побьет он тебя, как один раз Тереху. Нашел ты, кому доказывать! Вот смехота!..

– Заразу ему в пасть, этому исправнику! – воскликнул Силин. – Я видал, как он, тварь, с китайцев взятки собирал. Черт с граблями! Этот исправник еще попадет где-нибудь ловко – не сорвется!..

Мужики разом поднялись и стали расходиться. Вокруг не видно было ни зги.

– Барсуков-то посмирней, не так кусается, – говорил Тимоха, когда отошли.

– Петр Кузьмич? Этот водворял нас, – молвил Пахом.

Мужики гурьбой шли к своим избам.

Где-то далеко внизу, как в пропасти, проступило светлое пятно, оно ширилось, зеленело. Там заблестела вода. Из-за туч выкатилась луна, и пятно распространилось по всей реке. Блестящие зеленые дорожки, мерцая, легли к берегу.

– Купец-то ночует в протоке, – сказал Силин, различив вдалеке баркас.