Амур-батюшка (др. изд.)

Барабанов подмигивал встречным и кивал на гольда: вот, мол, какой чудак, разрядился, как петух, и что вытворяет. Они направились к Ивану, но того дома не было.

Бердышовы жили в старом зимовье, которое когда-то складывал Иван с гольдами. Теперь лес вокруг вырублен, рядом вскопан огород, поодаль построен из свежих бревен высокий большой амбар для товаров, а зимовье все то же. Под крышей видны копья, рогатины, меховые лыжи. Нарты разбросаны всюду небрежно, как будто, где их последний раз распрягли, там и оставили. Собаки нарыли ямы и лезут в них, прячут морды в землю от мошки. Летом нартовые собаки ленивые, сонные, линяют: всюду клочья шерсти. У зимовья чугунный котел на камнях и чайник, черный от сажи. На опушке тайги пасутся полудикие кони Бердышова.

Анга и Дельдика на огороде, обе исчерна-смуглые, в белых платьях.

Айдамбо и Федор подошли.

– Ивана нету… Не знаю где! – нелюбезно ответила Анга, видя, что Федор нетрезв.

Разговор не клеился. Гольдки пересмеивались между собой, поглядывая на парня.

– Пойдем домой, сейчас чего-нибудь сотворим, – сказал Федор. – Давай я тебя покатаю.

– Давай!

Втайне Айдамбо желал бы остаться с Ангой и Дельдикой. Долго он был на охоте, ожидая дня, когда увидит Дельдику, отдаст меха Ивану, преобразится в русского. Многое хотелось бы рассказать, как старался он в тайге. Сейчас он готов был переступить родовой закон и заговорить с девушкой. Но Федор тянул его обратно. Полагая, что русский лучше знает, как свататься, Айдамбо уступил.

– Пойдем, ладно! – согласился он нехотя.

Федор держал несколько лошадей для разгона. Он поймал гнедого мерина, надел на него шлею с бубенцами. Конь, ступая вдоль берега, на длинной веревке потянул лодку. Гольд и мужик залезли в нее.

– Вот увидишь, ей понравится, помни мое слово.

– Мимо Ваньки поедем? – спросил Айдамбо.

– Конечно! Мы с тобой шуму на всю деревню наделаем. Ну, пошел! – взмахнул кнутом мужик. – Эх, гармонь бы сейчас! Ну, ничего, будем и так горланить!..

– Быстро ехай! – дико крикнул Айдамбо, вскакивая в лодке во весь рост.

Мужик, показывая, как старается и угрожает, еще раз хлестнул бичом. Конь, одичавший – его несколько месяцев не запрягали, – испуганно шарахнулся я, то лязгая копытами и спотыкаясь, то разбрызгивая воду, помчался по косам и заводям.

– Эх, поше-е-ел!.. «По улице мостово-о-ой!..» – заорал Федор.

Поравнявшись с бердышовской избой, Айдамбо выпятил грудь в красной рубахе и выставил ногу в лакированном сапоге.

– Однако, никто не заметил, – пожаловался гольд. – Никого нету.

– Не беспокойся. Все видят! Бабы, знаешь, как наблюдают: ты их и не заметишь!

– Ну, давай еще!

– Давай!..

Федор завернул коня.

– Эй, а это че-то? Порвался, что ли? – вдруг спросил гольд. В трещине сапога виднелся его черный палец. – Черт знает! Как такие сапоги таскают, нога как деревянная!

– В таких сапогах надо чистеньким ходить, в грязь не лезть. А ты в лакированных сапогах лезешь в Амур. Это не бродни!.. – сказал Федор, правя веслом к берегу. – Ну, приехали. Кто такие сапоги долго носит – привыкает, – утешал он гольда, вылезая на косу.

– Да они тебе малы! – заметил гольду Силин, вышедший на берег полюбоваться на новые проделки соседа. – Без привычки поломаешь ноги, пальцы стопчешь!

Федор увел гольда домой и напоил его до бесчувствия. Когда, лежа на кровати ничком, пьяный Айдамбо храпел в глубоком сне, Агафья спросила мужа:

– Это что же, даром поить его? Такая-то гулянка!

Федор подмигнул.

– Убери этот мешок с глаз моих, – кивнул он на вещи гольда.

На другой день приехал Иван. Айдамбо явился к нему. С похмелья у гольда болела голова. Пальцы его лезли из растрескавшихся сапог, он не снимал их и ночью.

– Я русский теперь! – невесело сказал Айдамбо.

На душе у него было нехорошо, он хотел бы все высказать.

– Мутит тебя? – спросил Бердышов.

– Мутит, – признался гольд.

– Я слыхал, как ты куролесил. Ладно, меня дома не было, а то бы я выскочил да бичом бы вас обоих с Федькой! А ты что приехал?

Айдамбо молчал, павши духом.

– Свататься хочешь?

– Конечно, так, – покорно, как бы заранее на все готовый, ответил Айдамбо.

– К Покпе в фанзу жену повезешь?

– Да, туда можно.

– Чтобы ее там блохи заели?

Гольд молчал.

– Она крещеная, а ты деревяшкам кланяешься. Верно?

– Так, верно! – кисло согласился гольд.

– Разве ты русский? Ты только шкуру чужую надел! Паря, смех смотреть на тебя в таких сапогах. Лак растрескался, грязные пальцы видать. – Иван потрепал Айдамбо за рубаху и штаны.

У гольда от обиды слезы выступили на глазах.

– Ну, раз так – мне жить не надо! – воскликнул он. – Себя убью!

– Убьешь – только посмеемся над тобой. А ты на самом деле стань русским. А это что! Рубаху может каждый сменить! И отвяжись от меня!

Айдамбо ушел от Ивана смущенный и подавленный. Барабанова дома не было. Гольд снял сапоги и лег на кровать. Он поклялся никогда таких сапог не надевать.

Кто-то толкнул его в плечо. Перед ним стояла Агафья.

– Встань-ка, – сказала она. – Ишь, разлегся!

– Башка болит! – с жалобой в голосе ответил парень.

Айдамбо слез с кровати.

Баба поправила одеяло. Айдамбо долго сидел на лавке. Видя, что Агафья не в духе, он решил убраться подобру-поздорову.

– Давай мой мешок, – робко сказал он.

– Поди возьми. Я не стану ходить за тобой. Вон он.

Айдамбо поднял мешок. Мехов в нем не было.

– А где выдры?

– Какие еще выдры? Да ты что, окаянная душа! – заголосила баба. – Гулял-гулял, пил, всех поил, безобразничал! Да ты что это?

– А зачем толкаешься? – с обидой крикнул гольд.

– Вот, на твои обутки, хоть уху из них вари! И поди ты вон! Грязь за тобой надоело убирать. Я и тебя и Федора изобью!

– Черт не знай, – удивился Айдамбо, выскакивая на крыльцо.

– Попало тебе? – окликнул его Тимошка. – Пойдем ко мне.

Изба у Тимошки маленькая, белая, из начисто обтесанных бревен и крыта колотыми бревнами. Во всю изгородь сушится невод, как будто Тимоха поймал огород в Амуре и вытащил на берег. Невод с лыковой насадкой и красными глиняными грузилами.