Амурский Путь
Шрифт:
А потом в славном городе Пекине закрутились такие дела, что не до какого-то несчастного лоча стало. Дурной сам не понимал, как за последние 10–12 лет империя не рухнула под грузом собственных интриг. Дикого северного варвара время от времени вспоминали. Вытаскивали, отряхивали пыль, обряжали в карикатурное варварское тряпье (чтобы смотрелся красочнее) и вели на какое-нибудь очередное торжество, где упражнялись на нем в самовозвеличивании. И неуклонно предлагали поступить на службу. А Дурной…
А что Дурной? У любого горя есть свой срок годности. Даже самые острые чувства — ярость, боль, злоба на собственное бессилие — с годами стали тускнеть. Навалились на пленника бесконечные тоска и апатия. Император великий
И лишь в конце пленник неизменно говорил «нет». Уже без пафоса в голосе, без рванья рубахи; спокойно и даже машинально. Маньчжуры машинально хмурились и отправляли строптивого пленника пылиться на полку. Они тоже уже перестали злиться и спрашивали для проформы. Как будто у местных чиновников имелся план по предложениям службы, и его просто надо было выполнить.
…Дряблый евнух вывел варвара из зала приемов в темный коридор.
— Забирай! — крикнул он, и из темноты выступил воин столичной стражи.
Ин Мо. Вот уже более десяти лет, этот низший командир был для Дурнова и папкой, и мамкой. Вся оставшаяся у пленника эрзац-жизнь зависела от этого немолодого уже китайца. Но и жизнь Ин Мо тоже зависела от того, на месте ли находится северный варвар, жив ли, здоров. С каждым годом страж всё меньше охранял Дурнова и всё больше его опекал.
— Идем туда, Шаци, — махнул Мо головой на дверь. — Надо ждать.
Шаци. Пленника в Пекине, конечно, переименовали на свой манер. В отличие от русских, их больше интересовало полное имя пленника — Александр. Которое, конечно, исказилось до неузнаваемости в Ялишанду. Откуда-то проведали они и о прозвище разгромленного атамана, которое просто перевели: Шаци. Дурак. Вообще, Санька сильно подозревал, что он был не единственным пленником с той трагической битвы. Ведь кто-то показал монголам на тело и сказал, что это главный. Этот кто-то мог и имя с кличкой назвать… Однако, за все прошедшие годы, сколько бывший атаман не спрашивал, ничего ему о других темноводцах не говорили.
В общем, Ин Мо называл своего подопечного исключительно кличкой. Не хватало ему еще, чтобы у пленника имя было длиннее, чем у него самого.
«Вообще, Мо — нормальный мужик, — не стал думать лишнего о своем надзирателе пленник. — Еще ни разу меня не обдирал. И поболтать можно».
Этот китаец давно принял сторону маньчжуров. Он был ветераном Зеленого войска, так как с самого начала воевал против крестьянского императора Ли Цзычена. И предпочел оказаться на стороне Цинов, чтобы продолжить убивать возомнивших о себе бунтовщиков. После пошел в стражу, где ему и досталась такая странная обязанность: охрана покалеченного лоча.
…Открыв тяжелую дверь, они оказались в целой серии вытянутых комнат, соединенных проходами. В этом отстойнике накопителе стояли, бродили, подпирали столбы все участники сегодняшнего благодатного дня. Дурнова вывели в зал приемов из одного конца, а сейчас привели в другой. Пленник и его персональный страж окунулись в почти осязаемое облако запахов мускуса и пота.
Глава 3
Вокруг них были монголы. Те самые князья, которых пригласили, дабы император угостил своих верных подданных. На самом деле, такие визиты практиковались для того, чтобы обеспечить монгольскую лояльность. Все эти гуны, ваны, тайджи и прочие владетельные князьки должны время от времени отдавать себя во власть Цинов. Как собака, выказывающая свою покорность вожаку стаи, ложится на спину и подставляет горло и брюхо. Если же какой-то князь отказывался приехать… что ж, его могли отдать на растерзание
более верному.Монгольские гости в комнате были разряжены в пух и прах: шикарные шелковые халаты с дорогим шитьем, вычурные прически с самыми неожиданными выбритостями и смешными косичками-корзиночками. Монголы шумели, сопели, о чем-то низко переговаривались и похохатывали, сколько не просила их прислуга вести себя потише. Князья только отмахивались: тут они еще вожаки, надо показать свою альфа-самцовость, прежде чем наступит пора идти в зал и подставлять императору свое брюхо.
Новоприбывшие тихо пробрались к стенке. Дурной тут же уселся на корты, откинувшись на стену, тогда как Ин Мо твердо стоял на своих двоих. Он воин, а не какой-нибудь полудохлый варвар.
Пленник лениво оглядывал ярких, потных и шумных князей. И даже не сразу заметил еще одного — единственного, кто также сидел на полу, сложив ноги «по-татарски», и смотрел прямо перед собой. Все его «коллеги» инстинктивно жались в компашки, а этот, словно, и не видел никого вокруг.
— Почтенный Мо! — громко шепнул Ялишанда по-китайски. — Ты не знаешь, что это за парень?
Седуна, конечно, парнем называть не стоило, но он и впрямь был достаточно молод. А когда тебе уже за сорок, то и 25-летние становятся «парнями». Нелюдимый был очень смуглым, даже для монгола.
— Как не знать, — страж даже присел рядом, чтобы никто сторонний не услышал его слов. — Это циньван Бурни, сын Абуная. Правитель чахаров. Не слышал о таком?
Дурной вздрогнул. Конечно, кольнуло слово «чахары», так близко звучащее с близким для него «Чохар»… Но вздрогнул он не поэтому. Дело в том, что он действительно слышал об этом парне. Вернее, читал. В далеком-далеком про… вернее, будущем. Будущем, в реальность которого уже почти невозможно поверить.
Так вот: перед ним сидел никто иной, как альтернативный император Китая.
Когда-то давно, полвека назад, решительные маньчжурские князья Нурхаци и Абахай создавали свое маленькое государство, которое объявило себя наследниками династии Цзинь. Династии чжурчженей, которые правили до Чингисхана в северном Китае. Таким образом, маньчжуры намекали, что и они имеют право на этот жирный кусок пирога.
Но совсем неподалеку жили и другие наследники. Монгольское племя чахаров возглавлял род, который напрямую восходил к династии Юань, правившей уже всем Китаем. И, таким образом, они тоже намекали. Маньчжурам эти намеки не нравились. Они начали искать недовольных, подбивали клинья к разным племенам, которых не устраивала гегемония чахаров (одними из таких перебежчиков были как раз хорчины). Всё закончилось прямым противостоянием, которое закончилось, толком не начавшись. Правитель чахаров Лигдан-хан бежал в чужие земли, где и умер, его сын Эджей вернулся, сдался на милость маньчжуров и отдал им великую императорскую нефритовую печать, которую хранил его род, после изгнания монголов из Китая. Уже на следующий год на сходке монгольских князей Внутренней Монголии правителя Маньчжурии Абахая признали богдыханом. Таким образом, род Айсиньгёро соединил в себе притязания на власть в Китае от династии Цзинь и от династии Юань. Легитимность в квадрате.
С беднягой Эджеем поступили милостиво. Чахаров приняли в государство, дозволили служить в Восьмизнаменных войсках, а самому Эджею даровали титул циньвана (выше только императорский). После циньваном стал брат того — Абунай. Увы, этот монгол из династии Юань не так сильно радовался своему почетному титулу «ты никто». Он стал пропадать в этой своей Монголии, игнорировал вызовы в столицу, что послужило тревожным звоночком для императорского двора. По итогу Абуная вытащили-таки из родных степей и поместили в темницу в Шэньцзи. А, чтобы чахары не взбунтовались и продолжили работать на маньчжуров, золотые кандалы в виде титула циньвана передали уже его сыну — Бурни.