Анахрон. Книга вторая

— Я и есть Сигизмунд, — отозвался Сигизмунд.

Старик понравился ему с первого взгляда.

Федор Никифорович сразу потащил Сигизмунда на просторную кухню, загроможденную круглым массивным столом, деревянным диванчиком с плюшевой обивкой и неизбежным ковриком на стене — с грузинкой, горами и оленем. На подоконнике, рядом с проросшим луком в майонезной баночке, стоял старый телевизор «Горизонт».

Проходя мимо открытой двери в комнату, Сигизмунд машинально бросил туда взгляд. Все как у деда. Только на необъятном, как аэродром, сталинских времен письменном столе стоял компьютер. На экране змеились нарядные разноцветные графики (ай да дедок! идет в ногу со временем!)

— Садитесь, Стрыйковский, — кивнул Федор Никифорович на диванчик, — а я пока чайку соображу…

Сигизмунд уселся на диванчик.

— Простите, Федор Никифорович, можно я закурю?

— Курите, курите, — не оборачиваясь, отозвался старик. — Берите «Беломор», если хотите.

— Спасибо, у меня свои.

— Ну, как угодно…

Старик поставил чайник и принялся ворчать, что чая хорошего не стало, что индийский со слонами совершенно испортился, а все эти новомодные — сущая дрянь.

Сигизмунд с охотой поддержал старика. Федор Никифорович заварил крепкий чай, разлил по тонким стаканам в подстаканниках, поставил на стол рафинад в коробке, сел напротив Сигизмунда и задымил «Беломором».

— Так что у вас стряслось, Стрыйковский?

На очень краткий миг, но от этого не менее остро, Сигизмунд ощутил яростную зависть к большевикам. Блин, какая защищенность! Как одна семья! Видит старика пять минут — а кажется уже ближе отца…

— В общем, так, — начал Сигизмунд осторожно, — появился у меня в гараже запах… А потом выветрился…

Старик пристально глядел на Сигизмунда и курил.

— Бывает, — согласился Федор Никифорович, — запахнет да выветрится… Я-то здесь при чем?.. А долго запах держался?

— Три дня, — бойко сбрехнул Сигизмунд.

Федор Никифорович придавил папироску. Помолчал. И сказал с неожиданно доброй улыбкой:

— Вы что, врать сюда пришли, Стрыйковский? Зачем звонили?

— Гараж, — сказал Сигизмунд.

— Рассказывайте, — приказал Федор Никифорович. — Только правду. Иначе я не смогу вам помочь. Постарайтесь не врать. Правдоподобности не нужно. Я пойму. И еще: мы с вам оба сейчас — неофициальные лица. Это уж вы мне поверьте.

— В общем, не воняло у меня, — сознался Сигизмунд. Выговорил — и сразу стало легче.

Старик сразу подобрался, напрягся, вцепился в новую папиросу. Стал молча сверлить Сигизмунда глазами. Сигизмунд мимолетно подумал о том, каким был этот человек в молодости. Небось, одним взглядом впечатлительных интеллигентов в обморок ронял.

— Не знаю, с чего и начать…

— Только не надо мямлить, Стрыйковский, — совсем уж жестяным голосом промолвил Федор Никифорович. — Вы не институтка.

— Хорошо, не буду мямлить, — слабо улыбнулся Сигизмунд. — В общем, в первых числах декабря нашел я у себя в гараже девушку.

Старик закашлялся. Выронил изо рта папиросу — прожег дырку на скатерти. Кашлял долго, надрывно. Сигизмунд даже испугался. Вскочил, стал Федора Никифоровича стучать по спине, поить его чаем. С перепугу чай ему на брюки пролил. Все еще кашляя, старик выговорил:

— Что за порода такая… Аспид тоже нашел… Да уберите вы стакан, Стрыйковский, вы меня удушите…

Сигизмунд, смущаясь, вернулся на диван.

— Рассказывайте! — все еще кашляя, прикрикнул старик. — Во всех подробностях!

Сигизмунд честно поведал, как утерял ключ, как гараж сутки стоял со сломанным замком, как в гараже была обнаружена странная девка, принятая поначалу за угонщицу, а затем за наркоманку. Про все рассказал. Даже про золотую лунницу.

Старик слушал очень внимательно, не позволяя Сигизмунду пропускать «неинтересное». Мгновенно улавливал и впивался вопросами, ликвидируя пробелы.

Когда Сигизмунд сказал, что оставил девушку у себя, чтобы не подвергать ее опасности, старик с партийной прямотой осведомился:

— Вы с ней сожительствовали?

Сигизмунда покоробило, но тем не менее он ответил «да». Федор Никифорович заметно повеселел. Вопросы сделались еще въедливее.

— Вы ее осматривали?

— В каком смысле?

— Во всех. Она здоровый человек?

— Вначале она болела… грипп.

— Это естественно, — перебил старик.

— А вообще она была абсолютно здоровым человеком. И токсикоза у нее не было, не то что у нынешних… — Сигизмунд отогнал видение блюющей Натальи.

Федор Никифорович аж подпрыгнул.

— Вы хотите сказать, что она забеременела?

— Именно.

Вот тут старика действительно проняло. Он вскочил и забегал по кухне, нещадно дымя «Беломором». Наконец остановился перед Сигизмундом и закричал, брызгая слюной и дыша тяжким табачным смрадом:

— Да вы понимаете, Стрыйковский, что это значит!

— Понимаю.

— Что вы понимаете? Что вы МОЖЕТЕ понимать?

— Что потерял любимую женщину и ребенка.

— Ни хрена вы не понимаете, Стрыйковский! НИ-ХРЕ-НА!.. Извините. Дальше, дальше. Как она исчезла?

Сигизмунд послушно рассказал и это. Не пропустил даже своих хождений с иконой.

— Время! Когда она исчезла? Вы помните, сколько было времени?

Сигизмунд поднатужился и выдал примерное время.

Старик помолчал, глядя в окно, а потом страшно выругался, помянув Аспида и его дурацкие затеи.

— Кто такой Аспид? — спросил Сигизмунд.

Федор Никифорович повернулся к Сигизмунду, глянул с ухмылкой.

— А вы что, не знали?.. Это ваш дед. Его многие под этим прозвищем знали…

Федор Никифорович уселся за стол.

— Значит, так, Стрыйковский. Сейчас я буду говорить, а вы — слушать. И не перебивать. Как я вас слушал.

— Вы меня перебивали.

— Когда вы начинали вилять. Я вилять не буду.

* * *

В 1915-м году от второй роты Галисийского полка оставалось всего полсотни человек. Стояла осень. Елозя животом по мокрой глине окопа, штабс-капитан Арсеньев бессильно смотрел на деревню Кнытино, откуда ему предстояло выбить немцев.

Легко сказать — выбить немцев! Стоило высунуться из окопа, как с колокольни начинал бить пулемет. Бой шел, то оживая, то замирая, вторые сутки. Поднять солдат из окопов не удалось.

В третьем часу дня немцы пошли в атаку. Арсеньев крикнул что-то сорванным голосом, но его даже не услышали.

Тогда-то и случилось ЭТО.

Подпоручик Стрыйковский медленно встал и оглядел окоп.

— Что, суки, перессали? — спросил он, выговаривая слова с очень сильным польским акцентом. После чего, цепляя длинными полами шинели скользкую глину, выбрался на бруствер. И пошел навстречу немцам.