Анатолий Тарасов

Совершенно нормальный для тренера, пекущегося не о себе, а об игроках и команде, набор воспитательных средств, в который входили — и оказывали в большинстве случаев необходимое воздействие! — перевод в нижестоящий армейский клуб, отстранение от матчей, отстранение от сборной, гауптвахта… Спустя годы почти все подпадавшие под тарасовские санкции хоккеисты, на первых порах костерившие тренера за то, что он «перегибал палку» (а он действительно порой ее «перегибал»), признавали справедливость его решений.

Тренерская правда выше игроцкой.

Глава семнадцатая ТРЕНЕРСКИЙ ЦЕХ

Проведение любого тренировочного занятия было для Тарасова, как он сам говорил, «обязательным и приятным служебным долгом». В эти часы подлинного священнодействия никто не имел права отвлекать тренера даже на мгновение. Время, отведенное для урока, было для Тарасова самым дорогим. Он готовился к каждой тренировке с предельной тщательностью. Начинал с составления детального конспекта. Без него занятия не мыслил. Тарасов считал, что проводить урок следует так, чтобы каждый хоккеист «получил не только нужную долю физического и волевого заряда, но и почувствовал полезность тренировки».

Работал так сам и старательно приучал к такой работе всех, кто находился рядом. Юрий Моисеев, работяга из работяг, «шахтер» хоккея, — один из тех воспитанников Тарасова, кто стал отменным тренером. И где бы он ни работал, у него в тренерской комнате висел портрет Тарасова. Моисеев называл его «народным артистом в управлении коллективом: в нужный момент произносил нужные слова с нужной интонацией и с точной степенью громкости. Внимание игроков словно держал в руках».

Тарасов любил Моисеева. Быть может, и предполагал увидеть его в будущем тренером, но ставку на него, по ощущению игрока, «не делал», а рассчитывал — из той плеяды хоккеистов — в основном на Локтева, Фирсова и Ромишевского.

Самой громкой сенсацией чемпионатов мира в 60-х годах была названа победа сборной ГДР над шведской командой в Любляне-66 со счетом 4:1. Как поведал журналист Борис Левин, к победе восточных немцев приложил руку Тарасов.

Тренеры сборной ГДР попросили Тарасова накануне матча со шведами провести тренировку с командой. Левин приехал к концу занятия и увидел, как немецкие хоккеисты «измочаленные, на полусогнутых покидали лед». Тарасов в раздевалке сказал тренерам: «Завтра утром обязательно провести раскатку». Те в недоумении: «После сегодняшнего истязания, да еще завтра, в день игры, выходить на лед?» Тарасов: «Обязательно!» По дороге в гостиницу Левин в разговоре с Тарасовым предположил: «Завтра шведы измочаленным немцам отвезут штук десять — играючи». Тарасов в ответ: «Завтра немцы обыграют шведов, и это будет самая большая сенсация чемпионата».

Перед матчем Тарасов побывал в раздевалке сборной ГДР и попросил переводчика сказать команде: «На тренировке вы носились как черти. Так надо и сыграть. Вы сможете сегодня победить. В это нужно верить, твердо верить». После игры немецкие тренеры глазами искали Тарасова на трибуне, а капитан команды Иоахим Цише сказал: «Это — победа тренера Тарасова».

Тарасов постоянно бывал на тренировках специализированной детской школы ЦСКА, открытой по его настоятельной просьбе. Что бы ни говорили, какие бы примеры ни приводили (большей частью — совершенно некорректные) о переманивании уже будто бы состоявшихся игроков в ЦСКА, но Тарасов в клубе взял твердый курс: опираться на собственных воспитанников. И курсом этим следовал. Как-то вечером, в половине десятого (в дневное время льда на всех не хватало), Тарасов появился на занятии юношеской команды. Обнаружив, что у тренера нет конспекта, принялся сам, с листа, проводить урок.

Тарасова поражали случаи наплевательского, равнодушного отношения тренеров к своей работе. Он не понимал таких «специалистов». Как анекдот рассказывают историю о том, как ЦСКА, приехав в Киев, с вокзала отправился сначала на каток, чтобы оставить там баулы с амуницией, а потом поехал в отель. На катке готовились к предстоявшему матчу местные хоккеисты. Занятия проводил второй тренер. Тарасов поинтересовался: а где же старший? Ответ сразил его наповал. Старший тренер во время занятий своей команды находился в гостинице, где, словно клубный администратор, занимался размещением приехавшего соперника.

Куда бы Тарасов ни приезжал, где бы он ни находился, — всегда выкраивал время для того, чтобы побывать на тренировках хоккейной, баскетбольной, футбольной команд. Он сравнивал такие походы с работой золотоискателей, перебиравших тонны пород ради поиска золотой крупинки. Тарасов искал тренерские «крупинки золота» везде.

В 1965 году в Москву впервые приехала сборная Бразилии по футболу. Тарасов разузнал, где и когда она тренируется, и отправился в Лужники вместе с Михаилом Давидовичем Товаровским и преподавателем кафедры футбола Института физкультуры Руперто Сагасти. Сагасти — из испанских детей, приехавших в Советский Союз из объятой войной страны. Он всерьез занялся футболом, играл не на таком высоком уровне, как, скажем, Августино Гомес, многолетний капитан московского «Торпедо», но в составы московских клубов «Крылья Советов» и «Спартак» какое-то время проходил. Затем занялся изучением футбола как наукой. Он прекрасно владел испанским и португальским языками, работал под началам Товаровского, и Тарасов, которого Сагасти познакомил однажды в Москве с возглавлявшей компартию Испании Долорес Ибаррури, хотел прибегнуть к его помощи и задать вопросы, если ему представится такая возможность, бразильским тренерам.

Тарасов запомнил всё до мельчайших подробностей. Из-за ливня бразильцы занимались поначалу в стареньком легкоатлетическом манеже, располагавшемся тогда в подтрибунном помещении лужниковского стадиона, там, где в новые времена на арене появилась ВИП-зона. Комфорта не было никакого: беговой сектор, мешающие работе колонны, песчаный грунт, политый для мягкости водой, а потому раскисший и превратившийся в грязное месиво. А ведь приехали двукратные на тот момент чемпионы мира! Тарасов был поражен: «Никто не ворчал, не жаловался тренеру, не возмущался — ни одна знаменитость во главе с Пеле, ни один из кудесников футбола, избалованных шикарными полями». Мячи им в манеже не дали. Тренер по атлетической подготовке провел с ними простейшую 35-минутную разминку, названную Сагасти «БГТО» («Бразильцы готовятся к труду и обороне» — так испанец переиначил «Будь готов к труду и обороне» — детский вариант ГТО).

«Я не могу критиковать бразильского тренера, — вспоминал Тарасов лет десять спустя. — Он, несомненно, специалист, знаток своего дела, но мне показалось, что для столь именитой компании, где были Пеле, Сантос и Гарринча, можно было придумать и более “аппетитные” упражнения, более “вкусное тренировочное блюдо”». Лучшим исполнителем простеньких гимнастических упражнений и коротких пробежек Тарасов называл Пеле, наслаждавшегося работой без мяча.

Потом, когда команда приступила к занятиям с мячом, Тарасова удивило, с какой старательностью работали великие спортсмены. Энергии, выдумки у них было хоть отбавляй, но «эта увлеченность, этот порыв ничуть не мешали им строго следовать всем принятым у них на тренировках порядкам. Бразильцы немедленно подчинялись свистку тренера». Тарасов удивлялся тогда в Лужниках: советский тренерский корпус отсутствовал на тренировке сборной Бразилии — законодательницы мод в футболе того времени. Присутствовал только заместитель начальника управления футбола Спорткомитета Владимир Мошкаркин. Да и то, видимо, потому, что он занимался организационными делами, связанными с приездом бразильской команды, и обязан был находиться в Лужниках по долгу службы: мало ли какая просьба могла поступить от гостей.

Тарасов знал, что советские футбольные тренеры частенько жаловались: нет, дескать, возможности знакомиться с лучшими образцами современного мирового футбола. Неудачи во многом объясняли ограниченностью контактов с ведущими зарубежными клубами. Но вот возможность появилась — не кто-нибудь, а сборная Бразилии тренируется в Лужниках, но ни у кого не возникло желания познакомиться с лучшим на то время образцом футбола. Тарасов предполагал, что его футбольные коллеги могли не знать о времени и месте тренировки. Он и сам узнал об этом с «превеликим трудом». Но узнал ведь, не поленившись ради этого набрать не меньше дюжины телефонных номеров!

Проецируя ситуацию на хоккей, Тарасов с горечью говорил: «И у нас, хоккеистов, уже появилась тенденция к зазнайству и душевной лени, к равнодушию. Мы меньше теперь учимся у тех, кого обыгрываем, мы перестали вести разведку в хорошем смысле слова, перестали просматривать хоккейные встречи конкурентов, меньше интересуемся специальной литературой. Мы сейчас учимся меньше, чем прежде».

Тарасов побывал на сотнях тренировок иностранных команд. Его всегда интересовало, как работают коллеги — из любой команды, из любой сборной. Тарасова пускали на тренировки всегда, «красный свет» перед ним не зажигали: наоборот, гордились, что на каток во время работы пришел такой тренер. Из каждого такого похода Анатолий Владимирович непременно извлекал что-то полезное для себя. И в 50-е годы, когда он фактически начинал тренерскую карьеру на высоком уровне, и в 60-е, будучи уже известным в мировом хоккее специалистом, и в 70-80-е, после завершения практической работы. До конца жизни он ездил на все крупные соревнования и посещал все тренировки, какие только было возможно посетить.