Анатомия страха

— И… что?

— Да ничего. Она оказалась… подругой Геннадия Федоровича.

— Подругой?! — переспросила Любочка, вытаращив глаза. — Вот никогда бы не подумала, что он осмелится завести любовницу!

Дима старался говорить тихо, но Люба почти кричала, стараясь пробиться сквозь траурный марш, и на них начали оборачиваться. Ему стало неловко.

— Люба, говорите тише, прямо мне на ухо. Почему вы так думали?

— Да такие как он сидят под каблуком у жены. Вы же ее видели! В худшем случае потихоньку бегают к проституткам. Но скажите, она как-то… замешана?

— Вряд ли. Ее не было в городе, я проверил. Вы не ошиблись, в тот день действительно звонила не она. Как прошла панихида? — Дима постарался сменить тему.

— Да ничего особенного. Скорее формально.

— А отпевание было?

— Нет. Ирина Анатольевна сказала, он некрещеный.

Сколько Дима ни оглядывался, Олега так и не увидел. Неужели не пришел? Зато в хвосте процессии он заметил Евгению с букетом белых роз.

На старом кладбище хоронили редко, чаще подхоранивали к родственникам. У Геннадия здесь лежала бабушка, и Ирина добилась разрешения похоронить его рядом. Об этом Диме шепотом рассказала Ольга, подошедшая к нему, когда гроб начали устанавливать рядом с могилой.

— Дмитрий Иванович, вы не против, если мы отойдем немного? Не могу на это все смотреть, слишком напоминает…

— Хорошо, конечно, — кивнул Дима.

— Дмитрий Иванович, нам с Ирой необходимо с вами поговорить, — начала Ольга, когда они, попетляв между заросшими могилами, вышли на дорожку, ведущую к главной аллее. — Вы заметили, что Олега Свирина нет?

— Да. Я даже удивился.

— Ирина не хотела, чтобы он приходил. Он звонил мне позавчера, спрашивал, как все произошло, когда похороны. А до этого у него был неприятный разговор с Ирой, она позвонила мне и…

Грохнули литавры, оркестр опять заиграл похоронный марш. Его сопровождали громкие рыдания.

— Идите, Дмитрий Иванович, — вздохнув, сказала Ольга. — Я здесь постою. Вы будете на поминках?

— Нет, наверно. У меня через час важная встреча.

— Впрочем, там мы все равно не смогли бы поговорить. Ире будет не до того. Как бы нам увидеться?

— Завтра меня весь день не будет… Вы не смогли бы приехать ко мне в офис в воскресенье? Часиков в одиннадцать?

— Я скажу Ире. Если нет, то позвоню.

Оставив Ольгу на дорожке, Дима вернулся обратно. Один за другим люди подходили прощаться. Подойдя к гробу, Дима посмотрел на восковое лицо с заострившимися чертами и вдруг вспомнил, как однажды вечером они сидели на темном Светкином чердаке и Генка рассказывал «страшилку» про отрубленную руку, рыскающую по дому в поисках убийцы своего хозяина… Неужели и это Сергей рассказал Гончаровой? Или просто совпадение?

Могильщики закрыли полированную крышку и начали забивать гвозди. Ирина зарыдала, кто-то обнял ее за плечи. Гроб на полотенцах опустили в могилу, посыпались горсти земли. Выросший холмик покрылся венками и цветами, из-за которых едва видна была большая застекленная фотография. Дима заметил, что Евгения, положив букет, украдкой коснулась портрета рукой.

С тех пор, как он вернулся к могиле, его беспокоило какое-то странное ощущение. Кто-то следил за ним. Дима попытался отойти в сторону, чтобы легче было определить направление взгляда, но в толчее и кладбищенской тесноте сделать это было непросто. И вдруг, резко обернувшись, он встретился глазами с девушкой лет двадцати семи — двадцати восьми. Коротко стриженная невысокая блондинка в джинсах и кожаной куртке стояла чуть поодаль, у заросшей могилы. Какое-то мгновение она смотрела на Диму, потом нагнулась и стала тряпкой мыть могильную плиту.

Народ потянулся к выходу, только вдова неподвижно стояла у холмика, глядя на улыбающуюся фотографию. Девушка оборвала с могилы траву, поставила в банку с водой букетик иммортелей и ушла, не оборачиваясь. Диме показалось, что где-то он ее уже видел. Не на похоронах ли Сергея?

Подождав, пока уйдет Ирина, он пробрался к могиле, за которой ухаживала девушка. На плите было написано: «Колыванова Мария Григорьевна. 1920 — 1968. Дорогой жене и дочери».

«Жене и дочери». Но не матери. Кем же тогда приходится покойнице девушка? Если детей не было, то и внуков нет. А на могилке кто-то бывает. Запущенная, конечно, но не окончательно.

Дима посмотрел на часы. Времени оставалось мало, клиент ждать не будет. Черт! Он вытащил телефон и перенес встречу на вечер.

За спиной послышались голоса. Дима обернулся и увидел могильщиков, которые только что хоронили Геннадия. За пару некрупных купюр они охотно поведали, что есть такой Сергеич, который работает с пятьдесят какого-то года и все могилки знает наперечет.

Дима вышел на центральную аллею и тут же натолкнулся на тщедушного дедушку в синем халате, надетом поверх замызганной курточки.

— Извините, Сергеич — это не вы будете? — спросил он.

— Я буду. А что? — насторожился старичок.

Частные детективы на таких дедков впечатления не производят, а в милицейских удостоверениях они обнюхивают каждую закорючку. Дима решил напустить таинственности.

— Понимаете, ищу одного человека… Мне сказали, вы все могилы знаете, кто похоронен, кто приходит…

— Ну, не все… — довольно напыжился дедок. — А многие. Кого при мне хоронили, — он даже покраснел от удовольствия.

— Колыванова Мария Григорьевна…

— Конечно, знаю. Красивая была женщина. Сердце…

— А кто навещает?

— Раньше муж ходил. Долго, лет десять. Потом перестал. Умер, наверно, старый был. Теперь племянник наведывается, но редко. Идет к матери и к тетке заглянет, бурьян оборвет…

— А девушку не видели?

— Девушку? Нет, — он покачал головой. — Может, проглядел? Кладбище-то большое, пока все обойдешь… Стой-ка, а это не та коза в джинсах, что сейчас за похоронами шла? Я думал, она с ними.

— Блондинка, стриженая, в кожаной куртке?

— Она. Давно пришла, спросила, где похороны будут. Потом к крану подходила, воду в банку набрала. Я еще подумал, зачем ей вода на похоронах. Колыванова-то рядом.

— Спасибо, Сергеич, — Дима сунул ему в руку несколько бумажек.

— Спасибо и вам, добрый человек. Дай Бог здоровьичка, — поклонился Сергеич.

Дима шел по аллее к выходу. Солнце подслеповато светило, дробясь в пожелтевших листьях. В воздухе был разлит сонный покой. Это был особый мир, где природа творила из мертвых останков новую жизнь, неразумную, но буйную, укротимую лишь зимними холодами. Мощные деревья тянули ветви к небу, питаясь плотью тех, кто вечно спал под их сенью. «Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет», — вспомнились строчки Цветаевой. Когда-нибудь и он ляжет в землю. И станет ею… Тоскливо и неизбежно. И от неизбежности страшно.