Анданте кантабиле
Шрифт:
– - Короче, взял Флердоранж трубку, сказал что-то по-своему. Зашла длинноногая девица с сантиметром, померила меня вдоль и поперек, улыбнулась мне по-буржуйски, фарфоровыми зубами до самого горла, и вышла. Минуты через две опять она заходит и тащит длиный плоский мешок из пластика. Оказалось там концертный фрак, точно моего размера, прямо на вешалке. Флердоранж кивает мне на фрак и выдает еще пару пакетов. Глянул я в один пакет - а там белая рубашка, бабочка и нижнее белье. Флердоранж строго мне так говорит: вот тебе рубашка, вот галстук, а это исподнее под выходной костюм наденешь. Так и сказал - "исподнее". Они же по словарям язык-то учат, а в словарях слова, которые теперь редко уже говорят. Вот так - еще работать не начал, а чувствую, что меня уже имеют. Тут Флердоранж открывает второй пакет и говорит: вот это шампунь, с ним вымоешь голову, а вот с этим вымоешь тело, как следует, два раза. А пахнут эти флакончики вкусно, заразы! Стоит каждый, сам понимаешь сколько. Богатой жизнью они пахнут! Вот с чего все начиналось, с малости с самой.
– - Что начиналось, Дим?
– - Ты слушай, потом поймешь. А вот это, говорит мне Флердоранж, туалетная вода. Ей побрызгаешь у себя подмышками и на галантном месте. Ну
– - Дим, погоди, -- перебил я рассказчика, -- а откуда этот Флердоранж знал, что у тебя с этой твоей бельгийской примадонной что-то будет? А вдруг, например, ты бы ей не понравился? Так же тоже бывает! А они на тебя уже и фрак истратили, и белье, и косметику?
– - Толик, да ты че!
– удивился Дима.-- Для нее же это копейки! Ну не понравился - так и отправили бы меня нахуй прямо во фраке, только и всего. Флердоранж потом набрал номер, и минут через пять подъезжает прямо к подъезду лимузин - Мерс с тонированными стеклами, везти меня домой, чтобы мне по дороге в троллейбусе фрак не помяли. Вот так. Я было шоферу адрес говорить, а он мне - не надо, у меня все записано. Я глянул - а у него прямо в кабине экран компьютерный, а на экране мой адрес светится, и даже карта на этом экране есть. Буржуи, одно слово!
Пришел, значит, я домой, фрак повесил в шкаф, выпил полстакана водки и спать лег. Вообще я не часто пью, тем более чтобы одному - а тут просто смерть как захотелось выпить. Мамка ничего не сказала мне - только стакан молча сполоснула, да на место поставила. Проснулся, голова болит, и весь я как после простуды - ломает, но делать нечего. Выложил я все из пакетов в ванной, воду пустил погорячее, и давай намываться, как велено. Запахи на всю квартиру благоухают. Надел я ихнее исподнее, глянул на себя в зеркало картинка, как в буржуйских журналах. Тут мамка ко мне подходит, кладет мне руку на плечо, тихонько так, в глаза мне заглядывает и говорит: Дима, сынок, а может не пойдешь? Жили же мы как-то. Я и говорю: мамуль, нету больше сил "как-то" жить, хочется жить нормально. К морю тебя свозить хочу, квартиру надо отремонтировать. У отца на могиле надо памятник менять - этот треснул, гляди не сегодня-завтра развалится.
– - А что с отцом, отчего он так рано умер?
– - Отец у меня был военный. Офицер, десантник. А военные - сам знаешь, умирают по приказу. Отправили его в Чечню, когда официальные боевые действия еще и не начались даже, одним из самых первых. Привезли с пулевым ранением позвоночника. Снайпер, гад. Специально не убил, сволочь, а искалечил, чтобы подольше человек мучился. Полгода отец в госпитале лежал как трава - без рук, без ног, все отнялось. Под конец, ближе к смерти, уже и говорить не мог. Мамка работу бросила - за отцом ухаживать. Пока она за ним ходила как-то вся надломилась, а потом вот сама заболела. Поджелудочная у нее открылась и еще всего немеряно. Может, будь отец жив, и мамка моя здоровее бы была... А Беатрис - вот видишь, жизнь у нее другая, так ее целым симфоническим оркестром не проебешь. Короче, подвез меня Мерс - уже другой к гостинице. Называется гостиница "Софитель". Беатрис хотя и давно тут живет, но все равно только в гостинице - в другом месте не хочет. Выхожу я во фраке, воняю буржуйской парфюмерией, а у подъезда Флердоранж мнется, на часы посматривает. Я еще из машины вылезти толком не успел, а Флердоранж уже ко мне подруливает. Даже не поздоровался, гандон, а только на часы глянул и говорит: сейчас я тебя представлю госпоже Брабансон, ты должен ей поклониться, как кланяются музыканты на концерте, сказать "Бон суар, мадам" и поцеловать ей руку почтительным поцелуем. Почтительным - это значит губы на руке дольше одной секунды не задерживать и слюней на руке не оставлять. Поцелуй должен быть сухим и коротким. Ну хрен с тобой, думаю, сука бельгийская, за полторы штуки баксов в месяц можно и почтительным.
– - Ну и как, получился у тебя почтительный поцелуй?
– - полюбопытствовал я.
– - Да какой там, на хрен, "почтительный"!
– - Дмитрий нахмурился еще сильнее. Никакого не получилось. Я опомниться даже не успел, как подскакивает ко мне тетка - одета просто шикарно, ростом выше меня почти на голову, а одно бедро у нее как весь я в ширину. Подлетает она ко мне, хватает меня как барбос котенка, и начинает меня целовать и тискать, да так что у меня ребра затрещали. Чувствую себя, словно под асфальтовый каток попал. А она меня лижет как леденец, глаза закатывает и щебечет, что у нее от моей молодости и красоты темнеет в глазах от восторга, что она вся вне себя от счастья, от того, какой я замечательный, и что мы теперь никогда не будем расставаться и будем работать вместе и благословлять музыку своей любовью. Мне бы тут же и убежать, а я не сообразил. Тут метрдотель подошел, проводил нас в зал. И смотрит, гад, на нас по-разному. На нее смотрит как на человека, а на меня как на шлюху. В зале в этом потеряться можно - кругом колонны, драпировка, люстры хрустальные, зеркала на потолке, стены тоже зеркальные, на столе свечи горят, а еды и бутылок со всяким буржуйским пойлом видимо-невидимо. Я тут немножко у нее из рук вырвался, смотрю на все это изобилие, которым можно полк солдат накормить, и спрашиваю: а сколько еще человек будет? А она так смеется и говорит: никого, только мы вдвоем. Сегодня мы будем репетировать ад либитум. Мы будем немного есть, немного пить и много играть вместе. Я хочу смотреть, как ты умеешь играть с листа. Тут она открывает какую-то портьеру, а за ней сцена, на сцене стоит блютнеровский рояль, а рядом пюпитр и ноты на нем - скрипичная партия. Играет Беатрис замечательно - сильно, мощно и нежно... заслушаешься! Я как услышал - сразу простил ей и помятые ребра и морду свою обслюнявленную, и все прочее, и начал в нее влюбляться. Играли мы попурри разных классических авторов, она сама его написала. Сен-Санс, Берлиоз, Россини, Чайковский конечно, потом Григ, Чимароза, Скарлатти, Гершвин...
– - А Светку ты свою разве не любишь?
– - спросил я.
– - Ну ты сравнил! Со Светкой у меня все было раньше, как положено от природы. Я ее просто так любил по-нашему, по-русски, безо всякой музыки, без всяких нот. Жениться на ней хотел. Только что-то со мной стало - теперь у меня все чувства другие чем прежде, и мне поэтому теперь со Светкой все труднее, а с Беатрис все легче. Только легче мне от этой легкости не становится, а наоборот, с каждым разом все тяжелее. Ты понимаешь, Толян, я о чем?
Я молча кивнул.
– - Проиграли мы тогда с ней до полуночи. Ну, пили, конечно, французкое вино, закусывали - крабами, разной там икрой, жульенами, салаты там, фрукты, пирожные всякие... А потом она и говорит: давай мы теперь сыграем напоследок Анданте кантабиле, и вы, Дима, поедете домой. Вообще, вещь эта, конечно, струнная, и сделать переложение под фортепиано и одну скрипку, чтобы нормально звучало - это не влегкую. Но у Беатрис такие ручищи...
– - Что, такие большие?
– я машинально посмотрел на аккуратные, изящные ладони моего собеседника.
– - Большие - это не то слово, Толик. Ты Юза-то читал? Так вот, ебаться надо Рихтеру - у Беатрис руки больше. Просто огромные, она ими что хочешь сыграет. У нее проблем с аппликатурой вообще нет. Ну и партитуру она пишет тоже капитально. Короче - отыграли мы как в сказке, на одном дыхании. Никогда в жизни, Толик, я с таким кайфом не играл. Подхожу я к ней, поблагодарить, а она мне вдруг раз!
– положила на плечи обе ручищи и смотрит прямо в глаза так, как будто душу мою вынуть хочет. А руки горячие после игры, жгут меня насквозь, от плеч через все тело и до самых пяток. У меня от этого хуй просто на дыбы встал и чуть не лопается. Ну и сам я тоже - вот веришь или нет - обхватил ее со всей силы и давай ее целовать, блин, тискать - ну еще немного, и вообще бы начал ее грызть как зверь. А она, конечно, только рада. Не успел я опомниться, как она меня сграбастала на руки, как мамка в детстве, когда из ванны вытаскивала, и поволокла. Куда? Ну ясен пень - в койку. Тащит меня как перышко, а я ногами в воздухе болтаю. Проходит она со мной на руках за какую-то портьеру, а там стоит огроменная кровать под балдахином. Как для Наполеона. Положила она меня на эту кровать и говорит: сегодня - говорит - у нас с тобой любовь тоже будет ад либитум. Короче, разделась она за полтакта, а еще за четверть такта сама стащила с меня и фрак, и исподнее. А с последней четверти такта, с затакта в одну четверть я ей как вдул, а она как басом вскрикнула - у нас полковник перед строем так громко не орал - и рванулась вся на меня с такой силищей неимоверной - чуть койку пополам не сломала. Вот такое у нас было вступление. А еще через такта полтора она вздохнула - громко так, как бельгийская лошадь, ноги еще пошире раздвинула, и мой хуй ушел в нее под самый корешок, вместе с яйцами. Вот так. Лежу я на ней, Толян, ебу - как насосом качаю! И по сравнению со Светкой, чувствую себя как водитель, который пересел с Запора на самосвал. Пятьдесят три года ей, Толян, а трахается она без устали, как бельгийская лошадь. К утру я уже только и думал, как бы перекурить. Сам обкончался, а Беатрис вообще кончала без счета. Да что там я - ее целым симфоническим оркестром не проебешь!
– - Может ей к доктору надо?
– - высказал я мысль вслух.
– - Говорят, есть такое заболевание, называется "бешенство матки", когда бабе все время хочется, и она никогда досыта не наебывается. Типа, нимфомания.
– - Нет, Толик! Если бы так просто все было, мне бы ее ебать по нотам не пришлось. Ты слушай, я ж тебе самого главного еще не рассказал.
Я почувствовал зуд в спине и взглянул на часы. Вторая половины дня. А, черт, была-не была! Не каждый же день бывают такие повороты. Я подозвал официанта и немного с ним пошептался. Через минуту он появился с подносом, на котором стоял потный графинчик с длинным узким горлом в окружении нескольких тарелок со снедью, и два стопарика. Я налил по полной себе и Дмитрию. Мы выпили залпом, не чокаясь. Дима захрустел огурцом, а я отправил в рот несколько ложек оливье. Наконец лицо Димы расслабилось, немного просветлело, и он продолжил рассказ.
– - Пришел я на следующее утро к Флердоранжу. Он на меня смотрит в упор и говорит: Дмитрий, Вы очень понравились госпоже Брабансон. Она чрезвычайно довольна вами как музыкантом, и физически как мужчина вы тоже ей необыкновенно по вкусу пришлись. Я вас поздравляю, вы на полпути к успеху. Теперь вам предстоит соединить две эти квалификации воедино. Я спрашиваю, какие две квалификации? И тут он мне начинает объяснять, а я начинаю понимать во что я влип. Короче, начал он издалека, аж с Римского-Корсакова. Стал мне рассказывать про "Прометей", как на сцене с факелами извращались. Ну знаю я про это, ну и что! Так вот, говорит мне Флердоранж, у Римского-Корсакова был синестетический слух, и он видел свет одновременно со звуком. А у мадам Брабансон тоже синестетический слух, только она чувствует во время прослушивания музыки галантные ощущения в своем теле, словно бы она пребывает в этот момент с кавалером в постели, и кавалер этот как бы ублажает ее в такт звучащей музыке. И вот, мадам Брабансон решила нанять музыканта, который бы сыграл то, что она чувствует, по тем нотам, которые она напишет. Музыкант этот должен быть молод, силен, красив, чистоплотен, галантен и необыкновенно виртуозен, потому что инструмент, на котором ему предстоит играть, это есть тело и душа самой мадам Брабансон. Если вы, Дмитрий, справитесь с этой работой и будете делать все, как от вас хотят, мадам Брабансон сделает вам блестящую карьеру. Вы будете первой скрипкой в ее симфоническом оркестре, будете ездить по Европе, Америке, увидите весь свет. Вам будут рукоплескать, вам будут завидовать. Ну и наконец, вы станете довольно богатым человеком, месье Дмитрий. Вот какая сука бельгийская! То называл на ты и в грош не ставил, а то сразу залебезил.