Андерманир штук

– Скажи еще спасибо, что они Лизу от тебя удалили, а не наоборот.

– Когда она позвонит… – начал Лев.

– Она не позвонит. А то бы давно уже позвонила. Но я догадываюсь, чем ей пригрозили, если она упрямиться будет.

– Чем?

– Странный ты, Лев, ей-богу: «чем»… – твоей жизнью, вот чем! Ну, или там – здоровьем как минимум.

– А не проще бы было меня – чик-чик?

– Кто из нас дурью напичканный – ты или я? Если бы тебя чик-чик, то она бы… помнишь:

Две равно уважаемых семьиВ Вероне, где встречают нас событья…

– и так далее? Нет, ты же книжек не читаешь… «Ромео и Джульетта», в общем. Ромео и Джульетта сегодня: он из диссидентской семьи, она из гэбэшной. Смешно.

– Я не из диссидентской.

– Да знаю, что не из диссидентской, – это я просто для композиционной четкости. – Сэм потряс головой и закончил: – Думаю, она не позвонит, Лев. Не напишет. Не даст о себе знать. Она будет делать все, что они говорят.

«Другие времена» действительно не помогли… ибо не бывает, не бывает, не бывает других времен.

– Мне плохо без Лизы, – вздохнул дед Антонио.

– Тебе оттуда ее не видно? – пошутил Лев.

– Откуда «оттуда», – рассердился дед, – когда я здесь? Черт вас знает, как у вас, молодых, мозги устроены… с такими шуточками. Какие вы tutti холодный все!

– Нормально устроены, деда, не волнуйся.

– Я не постигаю, как это… ни она ничего не предпринимает, ни ты! Ты так и не попытаешься…

– Нет, – остановил его Лев. – Я ей живой нужен.

– Но сколько ты без нее продержишься?

– Сколько надо, столько и продержусь, деда.

Черт их знает, как у них мозги устроены, черт их знает…

Устинова положили в больницу: сердце. Римма Ипполитовна, его загадочная жена, которая умудрилась почти за год ни разу не показаться Льву на глаза, попросила по телефону «не беспокоить Илью Софроновича»… «Не беспокоить» означало, конечно, «не посещать».

В академии прямо с середины семестра отменили дальновидение – разумеется, успокоив, что временно. Вместо Устиновских часов в расписание беспорядочно набросали разных спецкурсов, преподававшихся «ведущими учеными из ближнего и дальнего зарубежья». К ведущим ученым, из любого зарубежья, полагались переводчики с навсегда испуганными лицами – вне зависимости от того, осуществлялся перевод с французского или, например, с украинского. Украинский ученый, Панасенко (Поносенко, в местной транскрипции), специалист в области кармических законов, заявил, по слухам, что не понимает вообще ни слова по-русски, – и студенты, в том числе Лев, ходили на его спецкурс «прикалываться». Они там изо всех сил помогали лысому переводчику с густой бородой найти наиболее точный перевод на русский таких смачных украинских слов, как «хинаяна», «махаяна», «реинкарнащя» и им подобных. Вторым любимчиком стал последователь Айванхова, Патрик Шевалье, вечно под мухой, который, несмотря на присутствие переводчика, все время пытался убедить студентов, будто знал русский, как родной, обращался к каждому «мон фрер блян» (за что чуть ли не на третий день получил кличку «Фрер Блян») и доводил аудиторию до экстаза заявлениями типа «армони с'э трэ жоли, хорошо, мэз эль э пердю, дизармони с'э нэ хорошо па, плёхо, ужас, фэн дё сьекль».

Ходили к Поносенке и Шевалье толпой, собираясь с обоих курсов и демонстрируя доселе невиданную посещаемость и сплоченность. Было весело. «У нас тут как в цирке», – сказал кому-то в курилке Лев.

Донесли Ратнеру, все переврали… Ратнер пожаловался Леночке, Леночка не поняла серьезности момента, стала смеяться, а Ратнер разъярился – и на Льва, в первую очередь, и на Леночку – во вторую… В общем, плёхо, ужас, фэн дё сьекль!

Через месяц с адресом якобы набережной Тараса Шевченко от Лизы – вопреки Сэму – пришло-таки письмо: глупое, определенно подцензурное («Девятнадцатый век просто, деда: „Бедная Лиза“!» – «Восемнадцатый, Лев! Но как ты можешь…»). В письме сообщалось, что они со Львом в ближайшем будущем не увидятся и что Лиза «отныне будет строить свою жизнь по-другому». Заканчивалось письмо явно единственным Лизиным словом: «Пока!» Прочитав «пока», Лев облегченно вздохнул: «Слава Богу!»

– Ты, деда, не переживай, она, небось, над этим письмом сама со смеху умирала. Но все будет хорошо, вот увидишь. Она их здорово обманула своим «пока». Мы еще увидимся с ней, мы будем вместе опять… может, и не скоро, но будем.

– Почему ты так уверен, Лев?

Деда Антонио, с его архаичным отчаянием, было ужасно жалко.

– Потому что нас, уже обманутое поколение, обмануть практически невозможно. Никогда не бойся за нас, деда, – очень-очень серьезно и очень-очень жестко сказал Лев.

– Ты… ты не тоскуешь по ней? – попытался хоть немножко пробиться вперед дед Антонио.

– Тоскую? М-м-м… конечно, тоскую: плёхо, ужас, фэн дё сьекль. Но это не страшно, – закрыл ему все пути вперед Лев.

На следующей неделе Лиза дважды дала о себе знать: в обычное для них вечернее время. Сигнал тремя звонками – один во вторник, другой в четверг. Получалось, у нее пока порядок.

Ратнер, встретив Льва на улице перед академией, вызвал его к себе на ближайший понедельник.

– Могли бы и дома поговорить, – нетонко съязвил Лев.

Но обещал прийти.

И пришел.

Он знал, о чем пойдет разговор – и на фоне того, что Устинов, похоже, выбыл из строя… и вообще – знал. Ему будет опять предложено учеником становиться…

– В лучшем случае, – заметил деда Антонио.

Так и вышло. Причем Ратнер вел себя не просто как отец родной – как два отца родных.

– А почему не преподаете у нас ничего, Борис Никодимович? – спросил Лев, бесстыдно проигнорировав уже второй раз не заманчивое предложение.

– Это я пока не преподаю, – сильно подготовленно ответил Ратнер. – Я подключаюсь на более поздней стадии, уже на подходе к бакалавриату.

– А можно поинтересоваться… дело в том, что нам никто учебного плана не дал, так что я не очень себе область Ваших академических интересов представляю. Вы будете преподавать какую дисциплину… простите?

Ратнер улыбнулся телевизионной улыбкой – той самой, против которой не устоять.

– Дисциплину? – Надо было слышать эту интонацию, интонацию мэтра. – Я не преподаю… дисциплин. У меня междисциплинарный курс. НЛП… нейролингвистическое программирование – слышали о нем когда-нибудь?

Лев ушам своим не поверил. Очень-то уж много он об НЛП не знал, это Олега Румянцева фишка была – тот все ему пытался втемяшить, что круче НЛП человечество ничего не придумало. Но НЛП и Ратнер? Ратнер – среди этих легких, ироничных людей! Ратнер – у которого «эго» целую тонну весит, который принимает себя настолько всерьез и так важничает!

– Слышал, – сухо сказал Лев. – Других специалистов по НЛП в академии, значит, нет?

– Я Вас чем-то не устраиваю? – Ратнер поймал взгляд Льва и держал на крючке.

А действительно… – чем он Льва не устраивает? Человек, при одном упоминании о котором у Льва еще недавно замирало сердце, и знакомства с которым наяву он не мог себе представить, ибо человек этот был бог! Но, когда бог подошел совсем близко, оказалось, что у него усы наклеенные…

– Что Вы сказали? – переспросил Ратнер.

Лев ничего не сказал, это дед Антонио сказал:

– В клоунаде самой по себе нет ничего плохого – наоборот… милое дело, благородное. Только место ему в цирке.