Андреевский кавалер

– Ей бы еще жить да жить, – всхлипывала она. – По сыновьям сильно убивалась, вот себя и не сберегла…

– А мне что делать? – обратился к следователю Макар Иванович. – С квартиры съезжать или как?

– Живите, – пошевелил тот рукой с протезом, – пока наследники не найдутся.

– Макар Иванович, вы ведь на все руки мастер, – сказала Мария, – сколотите гроб рабе божьей Пелагее Никифоровне, царствие ей небесное…

– Как получится, – вздохнул Семченков. – Чего-чего, а гробов мне еще не доводилось делать.

– Як ней вчера утром забегала, – говорила соседка. – Кажись, и не жаловалась на свою хворобу…

– Ей обычно к вечеру становилось трудно дышать, – вставил Семченков.

– Астма – такая зараза, в любой момент может задушить человека, – вступила в разговор другая женщина.

– Тоскливо мне тут будет одному, – сказал Семченков. – Пожалуй, поищу я другую квартиру.

– Дело ваше, – рассеянно ответил следователь, строча протокол. – Только, пожалуйста, дом заприте на замок и отдайте ключи… – Он обвел глазами присутствующих: – Кто тут рядом живет?

– Я за всем пригляжу, – колобком подкатилась к нему Мария. – Может, свояченица тут будет жить. Дом-то справный, дров на зиму запасено. Вообще-то они не ладили, ну а теперь чего уж там…

– А вы кто будете Борисовой? – уже собираясь уходить, обратился к Семченкову следователь.

– Никто, – ответил тот. – Эвакуированный я.

– Батюшка, можно покойницу обмывать и обряжать? – спросила следователя Мария.

– Бога ради, – ответил тот, пряча бумаги в полевую сумку. – Передайте этой… свояченице, чтобы по всем правилам оформила в жилищном управлении свидетельство о смерти. Завещания в ее бумагах я не обнаружил.

Врач и следователь ушли, соседки захлопотали на кухне: затопили русскую печку, принесли из сеней эмалированный таз. Разговаривали шепотом, будто покойница могла их услышать.

Макар Иванович вышел на двор, снял со стены в сарае ножовку, отобрал доски, потемневшие от времени, и принялся мастерить гроб.

Кажется, пронесло… Впрочем, Макар Иванович не оставил никаких следов. Этому его тоже научили в разведшколе…

На фронте погибали тысячи и тысячи людей, смерть пожилой больной женщины в собственном доме вряд ли кого могла навести на мысль, что здесь произошло убийство. Потому и не отправили тело в морг для вскрытия.

В тот вечер, покончив с Борисовой, Семченков обо всем поставил в известность свое начальство. Ответ был краткий и категорический: ему приказывалось немедленно покинуть Ярославль и перебраться в Подмосковье, где была заранее подготовлена явочная квартира. Инструкции он получит позже. Вместо него в Ярославле будет действовать «капитан» Ложкин, ему передать рацию, шифр, оружие и взрывчатку.

Макар Иванович решил покинуть надоевший ему до чертиков Ярославль, как говорится, с музыкой. Встретившись вечером с «капитаном» на условленном месте, Семченков сообщил ему, где спрятана рация и взрывчатка. Хотя Ложкин и сделал вид, что ему жаль расставаться с Семченковым, явно был рад, что остается за главного. Точнее, становится резидентом. За эти полгода с его помощью Макар Иванович завербовал двух человек – речного матроса с грузовой баржи и железнодорожника. Железнодорожник был ценным приобретением, через него Макар Иванович узнавал о проходящих через станцию эшелонах, военных грузах, формировании составов.

– Что за грузы ожидаются в порту? – поинтересовался он.

– Пока не известно, но две баржи с сырьем для шинного завода стоят на разгрузке, – сообщил «капитан».

– Это тысячи колес для автомашин, пушек, самоходок…

– И для тяжелых танков резиновые ролики делают, – вставил Ложкин.

– По-моему, сырая резина великолепно горит, не так ли, капитан?

– Заполыхает – водой не зальешь… – начиная соображать, к чему тот клонит, подтвердил Ложкин.

Они сидели на деревянных кладях на берегу Которосли, прямо перед ними возвышалась полуразрушенная башня монастыря, крикливые галки облепили кирпичные стены. Задувал порывистый холодный ветер, «капитан» ежился в матросском бушлате, из-под которого выглядывала грязная тельняшка. Семченков был в теплом пальто и сапогах, на голове светлая кепка. Он уже побывал на эвакуационном пункте, оформил проездные документы в соседний с нужным ему подмосковный город. На работу он в Ярославле так и не устроился, поэтому ему не нужно было разрешение. Дежурному по эвакуационному пункту объяснил свое решение уехать из Ярославля тем, что подходящей работы здесь для него не нашлось, – он ведь инвалид, – а там, в Подмосковье, у него дальний родственник, который нашел работу и пообещал обеспечить жильем. Заготовленное заранее письмо дежурная читать не стала, как не стала и чинить никаких препятствий для выезда.

– Давай, капитан, действуй, – сказал Макар Иванович. – Так сказать, отметим хорошей диверсией мой отъезд и твое вступление в новую должность!

Но «капитан» не разделял оптимизма Семченкова; устроить в порту диверсию – это дело рискованное, а подвергать себя опасности никому не хотелось.

Почувствовав колебания Ложкина, Макар Иванович строго заметил:

– Это приказ, капитан! Приказ оттуда!

– Ладно, – пообещал Ложкин. – Будет вам фейерверк!

Поезд на Москву отходил в первом часу ночи, а в половине двенадцатого со стороны порта небо озарилось багровым пламенем. По улице пронеслись несколько пожарных машин. Широкая багровая полоса ширилась, колебалась, иногда по краям сгущалась, темнела, ветер принес на станцию вонючий запах резины. Макар Иванович Семченков стоял на перроне и, глядя на багровое зарево, курил. Глаза его довольно поблескивали, у ног стоял обшарпанный чемодан, перевязанный брючным ремнем. Настроение было приподнятое, почему-то вдруг стало жаль покидать этот в общем-то уже знакомый город.

Запах горелой резины становился все сильнее, но он не раздражал Макара Ивановича. Когда с ним поравнялся хромой железнодорожник с масленкой в руке, он приветливо кивнул ему и, показав глазами на зарево, произнес:

– Где это горит, любезный?

– В порту! – угрюмо ответил тот. – Резина горит, вот что! – И пошел дальше с покачивающейся длинноносой масленкой в черной от мазута руке.

Семченков подхватил чемодан и направился в зал ожидания, где в битком набитом огромном зале гудели голоса, витал махорочный дым и все перебивал противный запах дезинфекции. Под высоким сводчатым потолком летали воробьи, равнодушно поглядывая на сидящих, стоящих, лежащих на своих чемоданах, узлах, котомках людей.

Перешагнув порог вокзала, Макар Иванович тут же растворился в безликой, шевелящейся массе людей, ожидающей поезда, который нужно брать, как неприступную крепость, только штурмом.

Заслышав стук колес за высокими окнами вокзала., люди, отталкивая от дверей дежурных в красных фуражках и милиционеров в синей форме, устремлялись на перрон и катились вдоль состава, атакуя каждый вагон. И неважно, что поезд идет в другую сторону, не беда, что придется всю ночь дремать, стоя в проходе, со всех сторон стиснутому горячими телами, главное – ехать! Вся огромная Россия разделилась на две большие станции – станцию Тыл и станцию Война. И в одну и в другую стороны днем и ночью ехали и ехали люди, которых даже железнодорожники не называли пассажирами, это были командированные, военные, беженцы, демобилизованные, эвакуированные, беспризорники…

Война разбросала людей по земле, разлучила семьи: мужа с женой, детей с родителями, но и ни в какое другое время не происходили самые невероятные встречи знакомых и близких на военных дорогах и в лесах, в тылу и на фронте. Люди, похоронившие друг друга, нежданно-негаданно встречались, мать, потерявшая во время бомбежки ребенка, находила его за тысячи километров от дома…

Думал ли Макар Иванович Семченков, стоя холодным осенним вечером на перроне ярославского вокзала и радуясь пожару в порту, что очень скоро предстоит и ему нежданная встреча?..

4

Вадим залез на дерево, обрывал твердые зеленые орехи, которые росли гнездами, швырял вниз Василисе. Напихали орехи в карманы, Василиса сняла санитарную сумку и набила туда. Она ловко лущила их, разгрызая крепкими белыми зубами.

– Ты вспоминаешь отца? – спросила она, когда пошли назад.

– Какого? – уточнил он.

– У тебя есть лишь один отец.

– Я вспоминаю Федора Федоровича Казакова, – сказал Вадим. – И маму.

– Твой отец – замечательный человек, – не слушая его, говорила Василиса. – Ты знаешь, что он спас мне жизнь?