Андрей Белый

В путь-дороженьку Уносите меня, ноженьки,— По полям, по кустам, По святым местам. («Осинка»)

Это народничество, как оно ни искусно, все же остается стилизацией. Более удачны опыты ритмической передачи плясовых запевов. Мастерски «сделано» стихотворение «Веселье на Руси».

Как несли за флягой флягу — Пили огненную влагу. Д'накачался Я, Д'наплясался Я. Дьякон, писарь, поп, дьячок Повалили на лужок. Эх, Людям грех! Эх, — курам смех! Трепаком-паком размашисто пошли, Трепаком, душа, ходи, валяй, вали! Что там думать, что там ждать: Дунуть, плюнуть, наплевать; Наплевать, да растоптать, Веселиться, жить да жрать. После трепака — комаринская: Ты такой-сякой комаринский дурак, Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак, Ай люли-люли, люли-люли, люли: Кабаки-то по всея Руси пошли! («Песенка комаринская»)

«Стихи о России» заканчиваются тоскливым вопросом:

Просторов простертая рать; В пространствах таятся пространства. Россия, куда мне бежать, От голода, мора и пьянства? («Русь»)

В одном и том же году и Блок и Белый пишут стихи о России; лирические темы их схожи: темная, нищая, роковая страна, бескрайние просторы, убогие избы, бродяжническая и скитальческая стихия. Пути двух поэтов опять таинственно скрещиваются: оба от «зорь» Соловьева переходят к «стону» Некрасова; народничеству Блока откликается народничество Белого. Еще раз обнаруживается их мистическая связанность. И снова, в этой близости, какая чуждость. Стихи о России Белого, быть может, лучшие из его поэтических созданий: формально и мастерством, — ритмическим разнообразием, словесной изобретательностью, звуковым богатством, — они, пожалуй, превосходят стихи Блока. А между тем художественно они с ними несоизмеримы. У Блока во тьме светит свет, сияет прекрасное лицо родины-жены, у Белого родина-мать лежит в гробу; Блок любит и любуется, дрожит от восторга и муки, Белый— читает отходную и упивается тлением; у первого— горячий ветер, воздух, разорванный скачкой степной кобылицы, у второго — удушье склепа, кабака и тюрьмы. Блок видит Россию сквозь «слезы первой любви»; Белый заклинает:

Исчезни в пространство, исчезни Россия, Россия моя!

Второй отдел «Пепла» озаглавлен «Деревня». Размером и слогом некрасовских «Коробейников» автор рассказывает нехитрую повесть о любви и смерти. Купец говорит девке:

Погуляй со мною лето: Я тебе, дружок, Канареечного цвета Заколю платок. Но девка любит другого: Он — высокий, чернобровый, Статный паренек — За целковый ей ковровый Подарил платок.

Отвергнутый купец в густой ржи точит нож на соперника:

Отнесу тебя, сердечный, В прибережный ров, Будут дни: смиренный, грешный Поплетусь в Саров.

Паренек плетется в волость; разудало надвинул шапку набекрень; весело вспоминает, как любились они с милой.

В колокольчиках, в лиловых, Грудь к груди прижав, Средь медвяных, средь лиловых, Средь шелковых трав.

В степи встречает его купец и всаживает ему «ножик вострый в грудь по рукоять». Убийца бежит в город: «переулками кривыми прямо в кабачок». Очень выразительно стихотворение «В городке»:

Руки в боки: эй, лебедки, Вам плясать пора. Наливай в стакан мне водки — Приголубь, сестра. Где-то там рыдает звуком — Где-то там орган… Подавай селедку с луком! Расшнуруй свой стан. Эй, откуда, эй, узнай-ка, Заявился я? Трынды-трынды, балалайка, Трыкалка моя! И кончает убийца жизнь на виселице: Закрутили петлю ловко. Леденеет кровь. Перекинулась веревка. «Эй, не прекословь!»

Третий отдел «Город». В ряде стихотворений поэт рисует призрачность современного города. Люди— маски; жизнь — маскарад; среди пляшущих мертвецов появляется красное домино — Рок.

Входит гостья, щелкнет костью, Взвеет саван: гостья — смерть. Гость: — немое, роковое, Огневое домино, Неживою головою Над хозяйкой склонено Ждет. И боком, легким скоком: «Вам погибнуть суждено!» — Над хозяйкой ненароком Прошуршало домино. («Маскарад») И снова красное домино: Кто вы, кто вы, гость суровый? — Что вам нужно, домино? Но, закрывшись в плащ багровый, Удаляется оно. («Праздник»)

В ресторане, в отдельном кабинете, старик ласкает наездницу; врывается красное домино и закалывает его кинжалом.

Над ним склонилось, пролилось Атласами в сияньи алом — Немое домино: и вновь, Плеща крылом атласной маски С кинжала отирая кровь По саду закружилось в пляске. («В летнем саду»)

И наконец, открываются «сатанинские глубины» красного домино.

Он в черной маске, в легкой красной тоге, И тога шелком плещущим взлетела. Он возглашает: «Будете как боги». Пришел. Стоит. Но площадь опустела. («На площади»)

Так среди городского безумия — на балах, маскарадах, пирах, на площадях и улицах— проходит диавол. Красное домино Белого, связывающее темы «Пепла» с темой романа «Петербург», связано с «Красной свиткой» Гоголя, преследовавшей воображение поэта в революционные годы.

1905 год отразился в стихотворениях: «Пир», «Укор», «Похороны». Толпы рабочих идут с фабрики; возводятся баррикады, веют красные знамена; а поэт с друзьями кутит в «Аквариуме»: звенит гитара, неистово пляшет венгерка.

К столу припав, заплакал я, Провидя перст судьбы железной: «Ликуйте, пьяные друзья, Над распахнувшеюся бездной». («Пир»)

К красавице в шелках и кружевах поэт обращается с укором:

Там народ мой без крова; суровый Мой народ в униженьи и плене. Тяжелит тебя взор мой свинцовый: Тонешь ты в дорогом валансьене. («Укор»)

И снова толпа рабочих, драгуны, треск револьверов:

Глуше напев похорон. Пули и плачут, и косят. Новые тучи кровавых знамен — Там в отдаленьи проносят. («Похороны»)

Четвертый отдел «Пепла» — «Безумие» — своим бредовым косноязычием напоминает симфонию «Кубок метелей». Пророк, изгнанный из городов и побитый камнями, священнодействует в полях, среди чертополоха: у него «травная библия», его клир— репье, прихожане— цветы; он— вольный поп, рукоположенный «кустом порфирородным». Эту кощунственную безвкусицу поэт гордо называл «эзотерикой»; современники считали ее патологией.

Лейтмотивом поэзии Белого в эпоху его трагической любви к жене Блока является тема смерти и погребения. Он видит себя в гробу, оплакивает, служит по себе панихиду, хоронит и произносит надгробные слова:

…Вокруг Невеста, любовница, друг И цветов малиновый пук, А со мной никого, Ничего. («Отпевание»)

Особенно услаждает его мысль о том, что та, которая мучила его при жизни, пожалеет его мертвого: