Андрей Белый
Шрифт:
Что скрывалось за столь определенно заявленной литературной позицией Андрея Белого — холодный расчет, циничное приспособленчество (по принципу «с волками жить — по-волчьи выть») или действительное «перерожаение убеждений», искренняя завороженность сознания, изначально подвластного проективно-утопическому духу, теми красочными горизонтами, которые изображались на государственных бумагах и воспевались в государственных речах? Попытка однозначно ответить на этот вопрос была бы заведомо недостаточной и неточной. Разумеется, не приходится говорить о подлинной «перековке» писателя; цена всем его «верноподданническим» опытам артикуляции на индивидуальный манер чужих и внутренне чуждых ему идеологических тезисов покажется особенно ничтожной на фоне тех признаний, которые были зафиксированы в его дневнике (и на которые обратили особое внимание в инстанции, этот дневник изъявшей, — как на «подлинное лицо» «подпольной организации антропософов», «идейным вдохновителем и руководителем» которой был «писатель-мистик А. Белый»): «Не гориллам применять на практике идеи социального ритма.Действительность показывает, что понятие общины, коллектива, индивидуума в наших днях — „очки в руках мартышки“, она „то их понюхает, то их на хвост нанижет“… <…> Чем интересовался мир на протяжении тысячелетий… рухнуло на протяжении последних пяти лет у нас. Декретами отменили достижения тысячелетий, ибо мы переживаем „небывалый подъем“. Но радость ли блестит в глазах уличных прохожих? Переутомление, злость, страх и недоверие друг к другу таят эти серые, изможденные и отчасти уже деформированные, зверовидные какие-то лица. Лица дрессированных зверей, а не людей.<…> Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, с наслаждением щелкая нашими жизнями, с тем различием, что мы — не клопы, мы — действительная соль земли, без которой народ — не народ»и т. д. [708] .
708
Из доклада Секретно-политического отдела ОГПУ «Об антисоветской деятельности среди интеллигенции за 1931 год» // Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. / Сост. Андрей Артизов и Олег Наумов. М., 1999. С. 162–163.
Дневниковые записи Белого были сделаны до ареста его архива в мае 1931 г.; маловероятно, чтобы он был способен доверить бумаге размышления подобного рода после этого события. Столь же маловероятно, чтобы негативная составляющая в его восприятии окружающего социума продолжала сохраняться на первом плане сознания в пору проектирования «производственного романа» и статьи о социалистическом реализме. Как и многие другие писатели несоветского происхождения, Белый попытался пойти навстречу требованиям эпохи, не терпевшей неоднозначных подходов и решений. Подобное устремление предполагало один-единственный, безальтернативный вариант творческого поведения — доминанту «позитивного» начала над «негативным», соавторство с внутренним цензором, соответствующий отбор и интерпретацию жизненного материала, наконец, соответствующую переакцентировку и фильтрацию собственного внутреннего мира, ориентируемого теперь не на конфронтацию, а на ассимиляцию с «генеральной линией». Когда К. Н. Бугаева сообщает, что открытие в 1932 г. Днепрогэса — одной из главных мифологем «социалистического строительства» — Белый «пережил как событие» [709] , думается, ей вполне можно верить: сознание писателя уже способно было органически вбирать в себя определенные элементы новой коллективистской
709
Бугаева К. Н.Летопись жизни и творчества Андрея Белого // РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 107. Л. 168.
710
Гинзбург Лидия.Человек за письменным столом. Л., 1989. С. 300.
Тематика «производственного романа», расплодившегося в начале 1930-х гг. во множестве образцов, заполнившего страницы всех основных литературных журналов, являла собой самый непосредственный писательский отклик на «задачи момента» — ускоренную индустриализацию страны, отображение строек первой пятилетки и параллельно проводимую «формовку» «нового человека». Обращение писателей к этой проблематике гарантировало наивысшие дивиденды; для писателей же из стана бывших «попутчиков» сочинение «производственного романа» становилось самой наглядной и убедительной формой демонстрации готовности стать полноценными советскими авторами, а для некоторых из них — еще и основанием для получения индульгенции за прежние грехи: так, Л. Леонов после «Вора» (1927), вызвавшего гневные критические нападки, выступил с романом «Соть» (1930), изображающим строительство в лесной глуши бумажного комбината, в печати принятым вполне благосклонно; В. Катаев после сатирических «Растратчиков» (1926) опубликовал роман «Время, вперед!» (1932) — хронику одного дня на строительстве уральского промышленного центра, — который был расценен как «значительное явление советской литературы» (при этом подчеркивалось, что «Время, вперед!» — «роман не только социалистической переделки мира, но и творческой перестройки автора» [711] ). Писатели группы «Перевал», подвергнутой за «внеклассовую искренность и гуманизм» и прочие неискупимые прегрешения сокрушительному разгрому [712] , предприняли попытку самореабилитации, заявив о своем намерении отправиться на Ангарстрой: «Мы <…> члены содружества писателей революции „Перевал“, хотим быть <…> участниками создания социалистического Приангарья — с самого начала и до завершения его основ. Поэтому мы решили сделать Ангарстрой центром своей писательской работы на ближайшие годы» [713] . Непосредственное участие писателей в индустриально-производственных процессах всячески поощрялось и приветствовалось; в «Литературной газете» печатались материалы под рубриками «За новый тип писателя — ударника социалистической стройки», «Писатели — на крупнейшие стройки СССР», «Творческую энергию — темам пятилетки» [714] ; раздавались призывы к писателям овладевать техникой, разрабатывались планы их прикрепления к определенным строительным объектам [715] и т. п.
711
Анисимов Ив.Книга о пафосе нового строительства // Литературная газета. 1933. № 6, 5 февраля. С. 1.
712
См.: Белая Г.Дон-Кихоты 20-х годов: «Перевал» и судьба его идей. М., 1989. С. 336–352.
713
«Наша заявка» // Литературная газета. 1931. № 27, 20 мая. С. 3.
714
См., например: Литературная газета. 1931. № 23, 29 апреля. С. 1.
715
Литературная газета. 1931. № 22, 24 апреля. С. 2.
Применительно к «производственной» тематике особенно наглядным и поучительным примером для Белого могла послужить его давняя знакомая, былая конфидентка Зинаиды Гиппиус и символистская выученица — Мариэтта Шагинян (общение с нею он возобновил летом 1928 г. в Армении) [716] . Со второй половины 1920-х гг. Шагинян активно трудилась в жанре очерка с преимущественным вниманием к «производственным» сюжетам (Белый высоко оценил ее работу в упомянутом выше докладе «Культура краеведческого очерка» [717] ), а в 1930 г. опубликовала в «Новом мире» роман «Гидроцентраль», написанный по впечатлениям от строительства Дзорагетской гидростанции в Армении. Роман был с энтузиазмом воспринят критикой; хотя в тексте и констатировались «остатки мелкобуржуазной романтики», итоговые резолюции были для автора самыми благоприятными: «Гидроцентраль» «является показательным документом перестройки попутчика в союзника» [718] . Особый интерес со стороны Белого должна была вызвать статья о «Гидроцентрали» К. Л. Зелинского — уже хотя бы тем, что в ней фигурировали имена Николая и Эмилия Метнеров, отнюдь не примелькавшиеся в советской печати. Автор статьи — друживший в детстве и в гимназические годы с племянником братьев Метнеров, постоянно бывавший в их фамильном доме и познакомившийся там с Белым и другими писателями его круга [719] — противопоставлял прежнюю Шагинян («Она ответвилась от символизма. От того его узла „крепкой немецкой культуры“, что завязался вокруг Эмилия Метнера (брата Николая), редактора „Мусагета“, издателя журнала „Труды и Дни“ — этого плацдарма немецкого буржуазного идеализма среди российских символистов, издателя „Символизма“ Белого, автора глубокомысленных „Размышлений о Гете“. Мариэтта выросла в этой среде») создательнице «Гидроцентрали» и книги очерков «Советская Армения». Зелинский всячески расхваливал роман как лучшее, что написала Шагинян («роман точно выхваченный из самой гущи сегодняшнего дня, роман жгучий, как штабная сводка донесений с фронта и вместе с тем поднятый, как вышка над горизонтом, широкий в своих обобщениях, освещенный изнутри подлинной патетикой событий»), а также недвусмысленно указывал, каким путем могут снискать сегодня всемерное признание литераторы того круга, из которого вышла Шагинян: «„Гидроцентраль“ — документ строящегося сегодня социализма, его завоевание, свидетельствующее одновременно и о переделке лучших близких пролетариату слоев интеллигенции» [720] . Безусловно, не прошел мимо внимания Белого и тот факт, что «в связи с успешным завершением и пуском Дзорагэсской гидростанции им. Сталина президиум ЦИК Армении наградил орденом Трудового Красного Знамени писательницу Мариэтту Шагинян,автора романа „Гидроцентраль“, своими литературными трудами способствовавшую быстрейшему окончанию строительства» [721] .
716
См.: Белый Андрей.Армения / Сост., статьи, примечания Н. Гончар. Ереван, 1985. С. 24, 28–30; Шагинян Мариэтта.Человек и время: История человеческого становления. М., 1982. С. 248–250; Бугаева( Васильева) К. Н.Дневник. 1927–1928 / Предисловие, публикация и примечания Н. С. Малинина // Лица. Биографический альманах. М.; СПб., 1996. Вып. 7. С. 263–264, 269–270.
717
См.: Белый Андрей.Культура краеведческого очерка // Новый мир. 1933. № 3. С. 269, 272; Скорино Л.Мариэтта Шагинян — художник. Жизнь и творчество. М., 1975. С. 224–226.
718
Македонов А.Почему «Гидроцентраль» союзническое произведение // Литературная газета. 1932. № 4, 22 января. С. 2.
719
См.: Зелинский Корнелий.На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917–1920 годов. М., 1960. С. 125–127, 245, 262–263.
720
Зелинский Корнелий.Почему победила Мариэтта Шагинян // Литературная газета. 1931. № 42, 5 августа. С. 2.
721
«Мариэтте Шагинян — орден Трудового Красного Знамени» // Литературная газета. 1932. № 54, 29 ноября. С. 1. На той же полосе «Литературной газеты» было помещено изображение Андрея Белого — дружеский шарж Бориса Ефимова.
Вынашивая замысел собственного «производственного романа», Белый внимательно знакомился с уже имевшимися жанровыми образцами. «Много читаю беллетристики. В совершенном восторге от романа В. Катаева „Время вперед“; непременно прочтите», — писал он П. Н. Зайцеву 19 июня 1933 г. [722] . В том же ключе Белый высказался в письме к Ф. В. Гладкову, написанном почти одновременно (17 июня): «…очень понравился мне роман „Время вперед“ (В. Катаева); ему, конечно, далеко до „Энергии“, но роман восхищает мастерством иных страниц; и тема соц<иалистического> соревнования проведена с большим захватом» [723] . Судя по этому признанию, гладковская «Энергия», один из ярчайших образцов «производственного романа», находилась для Белого на почти недосягаемой высоте. Свои восторженные впечатления он изложил и в письме к автору [724] , и в специальной статье («Энергия»), опубликованной в «Новом мире», которая вызвала неподдельное смущение Гладкова («Прочел Вашу статью, и мне стало не по себе: очень уж Вы переоцениваете меня. И мне стыдно за себя, что я так плохо отработал книгу. Я знаю свои провалы» [725] ) и негативно-иронические оценки в среде близких к Белому людей [726] . Исключительно высоко оценил Белый и затрагивавший «производственную» тематику роман в стихах «В гостях у египтян» Г. Санникова, своего давнего ученика по студии московского Пролеткульта (1918), посвятив доскональному разбору этого произведения критическую — а по сути вполне апологетическую — статью [727] ; неумеренные восхваления Белого по адресу Санникова вызвали даже развернутые аргументированные возражения в печати [728] .
722
Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1994. Вып. 15. С. 329 / Публикация Дж. Мальмстада.
723
Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 770.
724
См.: Там же. С. 758–761 (письмо от 2 февраля 1933 г.).
725
Письмо к Андрею Белому от 3 июня 1933 г. // Там же. С. 764.
726
Ср. суждения Д. М. Пинеса, зафиксированные в воспоминаниях Н. М. Любимова: «…когда Андрей Белый пытается „перестроиться“, подладиться, у него это получается до смешного наивно. Вот он разглагольствует о диалектике. И на кого он опирается как на адамант марксизма? На Федора Гладкова!» ( Любимов Николай.Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. М., 2004. Т. 2. С. 183–184).
727
См.: Белый Андрей.Поэма о хлопке // Новый мир. 1932. № 11. С. 229–248. Ср. суждения Белого о поэме Санникова в письме к П. Н. Зайцеву (конец августа — начало сентября 1932 г.): «… новизна и оригинальность ее в том, что она впервые „ героический эпос“,а не „лирика“; и во-вторых, что она, будучи „производственной“поэмой — интересна, художественна и технически весьма удовлетворительна<…>» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. С. 316), — а также слова о Белом Иванова-Разумника в письме к К. Н. Бугаевой (апрель 1934 г.): «Он был „никаким“ критиком: мог же он (в разговорах со мной) ставить дюжинную поэму Санникова выше „Возмездия“ Блока, мог же он в последний год жизни написать статью о Гладкове <…>» ( Белоус В. Г.Андрей Белый и его роман «Москва» в эпистолярном наследии Р. В. Иванова-Разумника 1930-х гг. // Москва и «Москва» Андрея Белого. М., 1999. С. 447; ср.: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 707). 20 марта 1933 г. Белый принимал участие в прениях об еще одной «производственной» поэме Санникова «Каучук» (см. комментарий Дж. Мальмстада в кн.: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. С. 321), вскоре опубликованной в «Новом мире» (1933. № 7/8; отдельное издание: Санников Г.Сказание о каучуке. В одиннадцати песнях (Из документов пятилетки). <М.>, 1934). Белый не мог не оценить в ней знак внимания Санникова к его творчеству: в поэме многократно упоминается «великий хан Аблай» (это имя звучит как лозунг восставших против советской власти); это историческое лицо XVIII в. у Белого в «Петербурге» — предок Аблеуховых.
728
«Статья Белого — это влюбленная серенада, опьяненная даже недостатками возлюбленной», — писали в специальном отклике на его «Поэму о хлопке» Э. Г. Багрицкий и М. А. Светлов, указывавшие также на необходимость для «такого мастера стиха и стиля, как Белый» «указать Санникову на целый ряд срывов, промахов и просто грамматических ошибок»: «Своей панегирической, но глубоко неверной статьей он поставил Санникова в ложное и невыгодное положение» ( Багрицкий Э., Светлов М.Критический случай с Андреем Белым // Литературная газета. 1933. № 13, 17 марта. С. 3; перепечатано в кн.: Светлов Михаил.Беседует поэт. М., 1968. С. 45–50). Статья Белого о Санникове была осуждена и в более декретивном тоне как «принижающая достижения советской литературы и совершенно неверно трактующая Санникова как художника», а также обнаруживающая «необычайный сумбур в методологических построениях»: «Статья Белого — образец вредной для писателя, захваливающей критики. <…> Статья в целом показывает, что тяжелый груз прошлого еще довлеет над Белым и обуславливает как недостаточную переоценку этого прошлого, так и искажение им лица советской литературы. „Новый мир“ сделал ошибку, печатая статью Белого» ( Жданов В.Критика и библиография в «Новом мире» // Книга и пролетарская революция. 1933. № 4/5. С. 185, 187).
С Санниковым и Гладковым Белый поддерживал личные, и вполне дружественные, отношения — с первым более тесные и давние, со вторым лишь с лета 1932 г. [729] , — и, конечно, это обстоятельство сыграло свою роль в выборе писателем материала для первых экзерсисов на «производственную» тему. О Гладкове Белый отзывался с большой симпатией («прекрасный он человек» [730] ), которой проникнуты и его письма к автору «Энергии». Трудно сказать, продиктовано было такое отношение непосредственными впечатлениями от личности писателя, или оно стимулировалось — сознательно или безотчетно — ощущением «полезности» близких контактов с членом редколлегии «Нового мира» и одной из самых влиятельных фигур писательского сообщества: дебютировавший в печати двумя годами раньше Белого, в 1900 г., Гладков длительное время оставался на далекой периферии литературной жизни, был «никем» в эпоху расцвета символизма, но стал воистину «всем» после появления «Цемента» (1925) — романа на «производственную» тему, предвосхитившего позднейшие ее беллетристические разработки, — и в особенности в пору канонизации соцреализма. Также неясно, действительно ли Белый был ослеплен эстетическими достоинствами «Энергии» («обильные роскоши», по его определению [731] ), которых не замечали многие идейно близкие ее автору критики (указывавшие на
риторичность, стилевой сумбур, искусственность сюжетных коллизий, композиционные несовершенства и т. п.), или ему в очевидных недостатках виделись своеобразные достоинства, некие характерные, симптоматичные проявления литературного мастерства «нового типа», различались подлинные звучания «скифской» «варварской лиры», вылившиеся на сей раз не в художественное совершенство блоковской оды-инвективы, а в откровенно и первозданно «варварскую» — и адекватную «производственному» объекту воспевания — словесную какофонию («клыкастые и шерсткие зубцы письма», по характеристике Белого [732] ). Может быть, и по этой причине «Энергия», на вкус Белого, возвышалась над «производственным» романом В. Катаева с его изощренностью писательской техники и стилевой гладкописью. Как бы то ни было, в своих эмоциях по поводу романа Гладкова Белый совершенно однозначен. «…Ваша „Энергия“ — заявляет он в письме к автору, — так сказать, двояко художественна; и в обычном смысле (разработка типажа, изобразительность, изумительные картины воды, природы, работ), и в новом; предметом художественной обработки у Вас явилась и мысль<…> у Вас каждый герой показан и в наилучших, наиумнейших потенциях. Ваша „Энергия“ необыкновенно умна, но не в смысле досадной рассудочности <…> у Вас мысль, как творческая энергия, — главный объект; и из нее-то и выпрядывается новый человек в каждом» [733] . Белый читал «Энергию» дважды, в двух редакциях текста — первоначальной, публиковавшейся в 1932 г. в «Новом мире», и в кардинально переработанной, которая вышла в свет отдельным изданием в начале 1933 г.729
См.: Богомолов Н. А.Андрей Белый и советские писатели: К истории творческих связей // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 329–333; Санников Даниил.«И каждому свой черед…» // Санников Григорий. Лирика. М., 2000. С. 68–75; Гладкова С.Счастье общения // Воспоминания о Ф. Гладкове. С. 173–186.
730
Письмо к П. Н. Зайцеву от 19 июня 1933 г. // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. С. 328.
731
Письмо к Ф. В. Гладкову от 2 февраля 1933 г. // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 758.
732
Белый Андреи.Энергия // Новый мир. 1933. № 4. С. 283.
733
Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 760.
Как и в целом достаточно характерно для Белого, его статья об «Энергии» представляет собой сочетание подлинных — хотя, вероятно, в значительной мере искусственно стимулированных — эмоций с привходящими, тактическими соображениями. Среди последних допустимы две вполне закономерные предпосылки: во-первых, Белому было важно и полезно, с целью укрепления своих позиций, выступить в одном из наиболее авторитетных печатных органов с оценкой произведения на магистральную тему, отвечающую «государственному заказу» в литературной сфере; во-вторых, для него было важно написать именно о Гладкове — писателе, которого не раз критиковали за подражание прозе Белого, за издержки символико-орнаментального стиля, дань которому была принесена в ранних редакциях «Цемента» и «Энергии», — и выразить таким образом совершенно неожиданную для стороннего наблюдателя «клановую» солидарность. Написанная в конце января — начале февраля 1933 г., статья «Энергия» вскоре по выходе в свет приобрела дополнительный полемический смысл: она могла быть воспринята как скрытая оппозиция по отношению к Горькому (прямая полемика с Горьким в печати тогда уже была недопустима), подвергшему в статье «О прозе» сокрушительной критике роман Белого «Маски», а также «Энергию» и ряд других новейших произведений за неоправданные эксперименты с русским языком и пренебрежение простотой и точностью высказывания [734] ; в статье Белого, напротив, автор «Энергии» возвеличивался как подлинный мастер языка и стиля, сопоставимый с Гоголем: «Какая сила и концентрированность!»; «Тургенев, Гончаров видели природу не так; так мог ее увидеть Гоголь, этот основоположник в трудной науке: науке глаза»; «У Гладкова энергетичны глаголы (у Гоголя — тоже)»; «В целом слово Гладкова — крепко и образно; образы — протонченны» и т. д. [735] . Белый ожидал, что враждебные ему литературные силы (по его формулировке, «„группировочка“ от Сельвинских») подвергнут его остракизму за статью о Гладкове («…скоро ухнут меня за то, как смею я Гладкова ставить выше литер<атурных> принцев» [736] ), однако этот его критический опыт на «производственную» тему, в отличие от статьи о Санникове, был принят более или менее благосклонно. После того как была опубликована посвященная «Энергии» статья А. И. Стецкого «Пафос строительства», в которой роман Гладкова был расценен как «большое событие в советской литературе», «самое значительноепроизведение, посвященное социалистической стройке <…> и вместе с тем и политическое руководство» [737] , в «Правде» появилась анонимная редакционная статья директивного характера «Литература и строительство социализма»; в ней утверждалось, что «Энергия» — «один из примеров социалистического реализмав литературе», направляющих «развитие нашей литературы по здоровому и правильному пути», а в обзоре критических откликов на «Энергию» не остался обойден вниманием и Андрей Белый: было отмечено, что автор статьи «проявляет известные элементы понимания характера романа», однако раскрывает его смысл «слишком в плане литературно-лабораторной работы <…>, без равнения на массы» («Белого при разборе „Энергии“ слишком много интересуют вопросы цехового литературного ремесла. <…> Статья написана в нарочито затрудненной манере, обычной для Белого, и имеет значение только в пределах узко-литераторских споров») [738] .
734
Статья «О прозе» была опубликована в альманахе «Год шестнадцатый» (М., 1933. Кн. 1) и в журнале «Литературная учеба» (1933. № 1). См.: Горький М.Собр. соч.: В 30 т. М., 1953. Т. 26. С. 387–408; Литературное наследство. Т. 70: Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963. С. 124 (письмо Горького к Ф. В. Гладкову от 28 марта 1933 г.). Предположение о том, что Белый в статье «Энергия» защищал «шершавый» язык Гладкова, «очевидно, в пику М. Горькому» (см.: Пухов Юрий.Федор Гладков. Очерк творчества. М., 1983. С. 155), лишено оснований: когда статья Белого уже находилась в производстве, статья Горького еще не вышла в свет (об ожидаемой публикации статьи «О прозе» Горький упоминает в письме к И. А. Груздеву от 10 апреля 1933 г.; см.: Горький М.Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 30. С. 299).
735
Белый Андрей.Энергия // Новый мир. 1933. № 4. С. 289, 290.
736
Письмо Белого к С.Д. Спасскому от 13 марта 1933 г. // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 658 / Публикация В. С. Спасской.
737
Известия. 1933. № 161, 28 июня. С. 2. Подпись: А. С.
738
Правда. 1933. № 189, 11 июля. С. 2.
Наряду с вполне дежурными похвалами роману и его идейным установкам статья Белого о Гладкове содержит довольно пристальные аналитические характеристики отдельных образов и сюжетных положений, особое внимание уделено раскрытию приемов художественной организации материала. Все предлагаемые интерпретации развертываются с обычным для Белого «лица необщим выраженьем», которое, как можно судить по оценкам, обнародованным в «Правде», наверняка более всего настораживало и раздражало партийных и литературных надсмотрщиков, боровшихся с писательской «элитарностью» и «самодеятельностью»; «перековаться» до полного растворения индивидуального «я» в коллективном «мы» Белый был не в состоянии, и в этом отношении даже самые наглядные из его конформистских жестов оставались обреченными на невнимание. Картины строительства в романе Гладкова — написанные по непосредственным впечатлениям от Днепростроя, возбудившего в Белом столь сильные эмоции, — последний осмысляет и в их самоценном значении, и в метафорическом — как строительство, т. е. творение человека; понятно, что и в замысле собственного «производственного романа» Белый предполагал обыграть этот двойной смысл (впрочем, таковой мыслился как норма для всех писаний на темы социалистического преобразования — природы и человека в их спаянности). Характерно, однако, что этот тривиальный тезис под пером Белого обогащается дополнительными обертонами — разоблачающими в неофите соцреализма нераскаянного символиста. Рассуждая о продемонстрированной Гладковым трудности «реального процесса перетирания людей друг о друга», Белый пишет, что этот процесс «сопровождается трагическим пожаром сознаний: „новый“, загаданный нам человек — луч, вспыхнувший, как перегорающее в нас страдание» [739] (ср. в поэме Белого «Христос воскрес» (1918): «Перегорающим страданием // Века // Омолнится // Голова // Каждого человека» [740] ); один из персонажей «Энергии», старый специалист Кряжич, «воображал себя неким Сольнесом» [741] (героем драмы Ибсена «Строитель Сольнес») — и Белый не упускает возможности обыграть этот специфически символистский отзвук [742] . Социалистическое строительство осмысляется как внешняя форма и условие преображения и самосознания личности — как опыт «становления самосознающей души», если прибегнуть к фразеологии, для Белого наиболее органичной: «…человек — гигант будущего — дан в каждом: солнечным младенцем; и даже не младенцем, а солнечным зайчиком, играющим на погашенном, старом теле вчерашнего его быта»; «люди <…> показаны в процессе линьки; прошлое сходит облупленной кожей с них; только в глазах, сквозь кожуру, высверкнули возможности к новому зрению <…> прошлое не умирает, а возвращается преображенным; горнило социальной действительности для скольких выкидывает не огонь опаляющий, а огонь оживляющий» [743] .
739
Новый мир. 1933. № 4. С. 274.
740
Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. СПб.; М., 2006. Т. 2. С. 23 («Новая Библиотека поэта»).
741
Гладков Федор.Энергия. М.: Федерация, 1933. С. 214.
742
См.: Новый мир. 1933. № 4. С. 279.
743
Там же. С. 278–279.
Почти одновременно с «Энергией» появился «производственный» роман Александра Перегудова «Солнечный клад» (М., 1932; впервые опубликован в № 4–8 «Нового мира» за 1932 г.) — о строительстве электростанции в непроходимых лесах и борьбе за новый способ добычи торфа. Если Белый и не удосужился прочесть это произведение, то наверняка обратил внимание на заглавие романа, мелькавшее в печати [744] : оно могло восприниматься как очередная вариация той солярной метафорики, которая эксплицирована главным образом на страницах его книги «Золото в лазури» (1904). Символистская мифопоэтика раннего Белого, устремления в запредельное, пафос пересоздания бытия, проективно-утопические «жизнетворческие» идеи — все это обнаруживало определенные структурно-семантические аналогии в системе идеологического обеспечения большевистской «перековки» всей страны. Утопия, овеществляясь в парадигмах социально-исторической жизни, неизбежно оборачивается антиутопией; подобно Франкенштейну из романа Мэри Шелли, одержимому светлой мечтой о преображении косной материи и сотворившему чудовищного монстра, Андрей Белый получил наглядную возможность узнать, какие мутации претерпели его заветные символистские упования, какой жестокой и безжалостной пародией они откликнулись. Один из персонажей «Энергии» (в первой книжной редакции текста), заместитель начальника строительства, носит фамилию Бугаев [745] ; сознательно или по случайной прихоти Гладков наградил своего героя-«созидателя» настоящей фамилией Белого, остается только гадать, но, безусловно, Белый не мог оставить без внимания это обстоятельство. Не мог автор литературных «симфоний» и апологет музыки как высшего, ноуменальнейшего из искусств не сконцентрировать внимания еще на одном персонаже «Энергии», энтузиастическом композиторе-симфонисте Косте, который провозглашает: «Великая идея уравнивает и пианиста и каменолома. До сих пор мои пальцы били впустую и лепетали о мистических тайнах души. <…> Все эти невнятные зовы в неведомые надземности, в сумерки внутренней отрешенности, это — откровения не наших дней, как романтизм прошлого — не наш жизнетворческий пафос. <…> Для меня сейчас нет иной музыки, кроме музыки массового труда и очень реального созидания будущего. Я хочу расти каждый день на вершок и чувствовать настоящее солнце» [746] .
744
См., например, рецензию А. С. Новикова-Прибоя «Солнечный клад. О романе А. Перегудова» (Литературная газета. 1932. № 57, 17 декабря. С. 3).
745
В журнальной редакции текста фамилия этого персонажа — Чумалов (герой более раннего «производственного» романа Гладкова «Цемент»), в последующих редакциях текста «Энергии» этому герою возвращена первоначальная фамилия. О мотивах, которыми при этом руководствовался автор, см.: Пухов Юрий.Федор Гладков. Очерк творчества. С. 160.
746
Гладков Федор.Энергия. С. 67.
Задумываясь над оформлением собственного «производственного» замысла, Белый, конечно, подразумевал и ту смысловую перспективу, которая проецировалась за приведенными словами «перековавшегося» симфониста, отринувшего мистические утопии и устремившегося к «солнцу» строительных дерзаний. И прежде, когда для него еще не существовало дилеммы между уходом из текущей литературной жизни и творчеством в унисон с другими советскими писателями, Белый не раз прибегал к «неожиданным, шокирующим его современников, саморазрушительным, хотя и оправданным его внутренней лирической логикой, диверсиям против таких дорогих, интимно важных для него ценностей, как творчество Достоевского, музыкальное искусство или философия как таковая» [747] . Эти «диверсии», имевшие не только разрушительную, но и созидательную силу, дававшие новые живительные импульсы для дальнейшего развития, часто сочетались у Белого с профанацией, травестированием, пародированием интимно дорогих, «заветных» представлений: еще в эпоху юношеского «аргонавтизма» шутовство, «арлекинада» представали как форма инобытия и профанного воплощения сакральных переживаний. В этом смысле ненаписанный «производственный роман» обречен был воплотиться новой версией того же типа психологического и творческого самовыражения, а проекты и пафос символистского жизнестроительства обещали предстать в параметрах и в кривом зеркале идеологии и практики «великого перелома».
747
Максимов Д.Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981. С. 229.
Свой «производственный» сюжет Белый собирался обогатить документальным материалом строительства на территории Грузии. Писатель побывал на Кавказе и в Закавказье трижды, в 1927, 1928 и 1929 гг., провел там в общей сложности около 11 месяцев, получил широкую гамму впечатлений от природных ландшафтов и культурно-исторических памятников, однако столь же широкой гаммой наблюдений за производственными процессами не обогатился (в книге очерков о путешествии на Кавказ подробно описана только однодневная поездка на готовившуюся к пуску Земо-Авчальскую гидроэлектрическую станцию [748] ). В марте 1931 г. Белый планировал творческую командировку на Кавказ с целью написания очерковой книги о Советской Грузии, «этнографической, бытовой и производственной», но эта поездка не состоялась [749] . Два года спустя, уже под знаком идеи «производственного романа», он вновь лелеет мысль отправиться в Грузию — с тем чтобы «устроиться при строительстве (например, перевального участка дороги через Кавк<азский> хребет)», но и этому намерению, высказанному в письме из Коктебеля к Г. А. Санникову от 6 июля 1933 г. [750] , не суждено было осуществиться: неделю спустя Белого настиг первый удар, положивший начало предсмертной болезни.
748
См.: Белый Андрей.Ветер с Кавказа: Впечатления. М., 1928. С. 96–108.
749
См.: Зайцев Петр.Московские встречи (Из воспоминаний об Андрее Белом) // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 584; Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 674–677; Ново-Басманная, 19. С. 649–652 (письма Белого к С. Г. и С. Д. Спасским от 12 и 16 марта 1931 г.).
750
Наше наследие. 1990. № 5 (17). С. 95.