Андрей Капица. Колумб XX века

Ты не беспокойся о расстановке вещей дома. Я сделаю, когда приеду. Ты занимайся лабораторией и отдыхом.

Ребята страшно хотят ехать. В восторге от того, что увидят Тебя (!) и снег (!). Я их посылаю на неделю на мельницу, чтобы они были в хорошем состоянии перед отъездом…» [104]

Приехали, приехали!

«Первый удар», разумееется, принял на себя ленинградский дом Ольги Иеронимовны и старшего брата Петра Леонидовича на Каменноостровском проспекте. Племянник Леонид Леонидович вспоминал: «Когда приехала из Англии Анна Алексеевна с детьми, мои маленькие братья некоторое время жили у нас в ленинградской квартире. Братья были малы, совершенно неуправляемы, и к тому же периодически друг друга уничтожали… Но вскоре они уехали в Москву: дяде к тому времени дали квартиру на Пятницкой улице, и он переехал из „Метрополя“…» [105]

104

Капица Е. Л., Рубинин П. Е.

Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма. М., АГРАФ, 2005. С. 99–100.

105

Петр Леонидович Капица: Воспоминания. Письма. Документы. М., Наука, 1994. С. 101.

На разрозненных печатных страничках Андрей Петрович напишет про свой переезд в СССР: «Мы практически не говорили по-русски… сидели на комоде в коридоре и швыряли в проходящих дровами». Двоюродного брата он тогда не запомнил: «С Леонидом мы не общались из-за десятилетней разницы в возрасте. Вы представляете, что такое 5 и 15 лет?» А по поводу московского жилья уточнил: «После переезда в Москву мы поселились на Пятницкой улице в коммунальной квартире» [106] .

106

Семейный архив А. П. Капицы.

Поль Дирак тоже приметил самую характерную особенность капицынских мальчишек: «Должен заметить, что жизнь у этих ребят в Кембридже была весьма и весьма свободной, и они получили известность как дикие русские мальчишки. Когда же они приехали в Москву, их стали звать дикими английскими мальчишками» [107] .

Андрей Петрович писал: «Постепенно овладеваем русским. Родители беспокоятся, что мы забудем английский, и к нам приглашается англичанка, бог весть какими судьбами занесенная в эти годы в СССР — Сильвия Уэлс. Она с нами разговаривает по-английски. В это же время мы переезжаем в почти законченный институт. Он был спроектирован не как обычные советские институты. В нем были двухэтажные квартиры для сотрудников, теннисные корты, фруктовый сад. А отцу в нем построили большой двухэтажный особняк. На первом — большая столовая, гостиная, кухня и две комнаты для домработниц. На втором — кабинет отца и еще четыре комнаты. В доме были три туалета и куча вспомогательных помещений: прихожие, гардеробные, подвал. Проектировал этот дом архитектор Жолтовский (академик Иван Васильевич Жолтовский обожал Италию и создал пышный сталинский стиль в архитектуре. — Прим. авт.). Вот практически с этого дома и начинаются мои московские воспоминания.

107

Петр Леонидович Капица: Воспоминания. Письма. Документы. М., Наука, 1994. С. 32.

По-видимому, мать не знала иных путей нашего воспитания кроме тех, что сама испытала в детстве: гувернантки, няньки, кухарки. Наша Сильвия была настроена просоветски, и через некоторое время, уже работая у нас в доме, вышла замуж за монтера из ИФП Василия Ивановича Перевозчикова. Так образовалась англо-русская семья, счастливо просуществовавшая долгую жизнь и давшая миру талантливых Илью и Сашу.

Сильвия была из аристократического рода, чуть ли не родственница королевской семьи, и мы смеялись над Ильей, что быть ему английским королем. Тогда в Англии был определенный кризис с наследником, но обошлось.

Сильвия была удивительной доброты человеком и не только развила наш английский язык, но и привила нам с братом многие человеческие качества, за что я теперь ей очень благодарен. Она практически занималась нашим воспитанием, поскольку мама больше помогала отцу.

Ну и, конечно, вторым нашим воспитателем стал институтский двор со своими хулиганами, драчунами и заводилами. Сначала они нас не очень жаловали — „англичане, директорские сынки“. Но потихоньку все стало на свои места. Я с детства отличался физической силой, а Сергей брал интеллектуальным преимуществом.

Особенно нам, мальчишкам, было интересно бывать в лабораториях и мастерских, где изготавливались приборы. А еще наблюдать, как отец демонстрировал образование сверхмощных магнитных полей на специальном электрогенераторе, привезенном из Мондовской лаборатории в Англии. Демонстрация опыта неизменно заканчивалась страшным грохотом, от которого падали в обморок особо чувствительные дамы.

Дома мы видели родителей только за завтраком и обедом, потому что вечера они проводили в гостях или где-нибудь в театре.

Но часто гости бывали и у нас. Большая гостиная, соединенная со столовой, в которой стоял большой круглый стол, а в стене проделано окно, через которое из кухни подавались блюда — все это было не похоже на то, как жили советские люди. Желающих посмотреть было много. Некоторых наиболее ярких гостей я запомнил. Это Ираклий Андроников с его блестящими рассказами, героями которых часто становились люди, бывавшие в нашем доме. Детский поэт и великолепный чтец-декламатор Самуил Яковлевич Маршак. Алексей Толстой с красавицей женой Людмилой Ильиничной, до самой своей смерти остававшейся приятельницей моей матери. Критик Корнелий Зелинский, которого почему-то все звали „Вазелинский“, видимо, не случайно. Но особенно мне запомнился Борис Михайлович Иофан, автор нашумевшего тогда проекта самого высокого в мире небоскреба — Дворца Советов. Даже мы, мальчишки, весело подсмеивались над едким замечанием моего отца:

— Борис Михайлович, вот у вас общая высота здания, кажется, 500 метров, из которых половину составляет фигура Ленина. Так вот, в пасмурную погоду, когда высота облачности около 300 метров, над Москвой будут стоять величественные штаны!

Конечно же, бывало у нас в доме много ученых. Например, Николай Николаевич Семенов — ближайший друг отца еще по институту времен Иоффе. Заходил к нам и сам Абрам Федорович.

Но нас, детей, обычно допускали только до ужина — первой части вечера. А потом прогоняли спать наверх, куда время от времени доносились взрывы хохота. Это была реакция на анекдоты, которые обильно рассказывались за столом. Отец анекдоты очень любил! Но мне этот хохот был не понятен, однако я посчитал его признаком хорошего тона и в обычном разговоре, на ровном месте, мог вдруг разразиться громовым хохотом, что изумляло дворовых мальчишек. Мне даже пытались подражать, пока об этом не узнала мать и не провела разъяснительную работу.

Надо сказать, что на жалобы Сильвии, нашей домашней учительницы Нины Ивановны Нефедовой и нашей домработницы Варвары мать обязательно принимала дисциплинарные меры. Нет, нас не били, не оставляли без обеда. Мать обладала удивительным даром отчитывать за проступки так, что тебе становилось стыдно и неудобно перед окружающими. Самым страшным было, когда она переходила на английский язык, который она применяла разве что для общения с Сильвией, чей русский до самого конца жизни оставлял желать лучшего. Английский означал крайнюю степень недовольства матери, и мы тогда с братом сразу понимали, как сильно мы провинились…» [108]

108

Семейный архив А. П. Капицы.

Ленинградский племянник Леня продолжает тему: «Летом 1936 года я жил у дяди на даче, которую снимали в деревне Жуковка под Москвой. С дачи в Москву Петр Леонидович ездил ежедневно по очень красивому Рублевскому „правительственному“ шоссе, которое усиленно охранялось. В прилегающих лесах с отсутствующим видом бродили, лежали, читали газеты спортивного вида мужчины. Мы их окрестили единым понятием „любители природы“.

В то лето из Англии приехала Сильвия Уэлс. Дядя с тетей пригласили ее, чтобы поддержать у детей знание английского языка. В Англии они говорили с ними только по-русски, а все окружающие, естественно, только по-английски. В России же все было совсем наоборот — дома с ними говорили только по-английски, а окружающие, естественно, по-русски. Такое „двуязычное“ воспитание принесло прекрасные плоды: и Сергей, и Андрей сохранили превосходный английский язык, а все опасения, что их русский будет нечистым, не оправдались. Итак, у нас появилась юная, стройная мисс Уэлс, очень живая, очень веселая и безумно эксцентричная. Русского языка она не знала, но принялась говорить по-русски с необычайной отвагой. Падежи для нее не существовали, с определением рода она тоже была не в ладу. Папа с дядей подтрунивали над ней и нет-нет да и учили ее какой-нибудь глупости. Возвращаясь как-то вечером на дачу, Сильвия сбилась с пути в лесу и, придя, наконец, затемно домой, сокрушенно объявила: „Я блудил, блудил в лесу, никак не мог прийти домой“. Очень скоро мисс Уэлс накоротко познакомилась с молодыми сотрудниками дядиного института и тут же стала учить всех западноевропейским танцам. „Ноги мои щупай, ноги щупай (вместо чувствуй)“, — уговаривала она партнера, обучая его танго. Вскоре Сильвия вышла замуж за электрика Васю Перевозчикова и из мисс Уэлс превратилась в миссис Перевозчикову. Сильвия живет в Москве более 50 лет. За это время она стала близким нам человеком, в сущности, членом нашей семьи. Ну а в том далеком 1937 году она яростно изучала русский язык, сметая все лингвистические преграды, и разговаривала с Сергеем и Андреем на безукоризненном английском языке.

На даче в Жуковке появлялся и Поль Дирак. Он именно „появлялся“, потому что, приехав на дачу, Дирак тотчас же исчезал, как киплинговская кошка, которая ходила сама по себе. Он бродил по окрестностям и однажды во время прогулки умудрился залезть за „неположенную изгородь“, был схвачен и подвергнут установлению личности. Пришлось ему доказывать, что он всего лишь ученый, а не шпион империализма. Дирака необычайно веселила эта история, от души хохоча, он рассказывал, как лез через забор, а его хватали за штаны» [109] .

109

Петр Леонидович Капица: Воспоминания. Письма. Документы. М., Наука, 1994. С. 102–103.