Анелька

Анелька с облегчением подумала, что и ее душа сможет иногда бывать там, в их старом саду.

С этого дня она очень полюбила Зайца и с какой-то щемящей грустью поглядывала на болота, к которым так привязались его дети, что даже с неба возвращаются сюда.

Мать ее, напротив, еще больше возненавидела здешние места: мало того, что они такие жуткие, — здесь еще водятся какие-то призраки! Детям она твердила:

Зачем вы слушаете Зайца? Он мелет вздор. Души по земле не ходят. Это болотные огни или, может, светлячки летают.

Но и сама была напугана и ни за что не вышла бы ночью из дома.

Так текли дни за днями. Юзек все смелее ел черный хлеб, горох и картошку, часто даже без всякой приправы, и все дальше ходил на прогулки. Однажды он даже покатался верхом на заморенной лошадке Зайца. Мать же здесь еще больше расхворалась, а у Анельки часто бывал жар и озноб, силы ее таяли.

Заяц присматривался к ним обеим и качал головой.

— А ведь нехорошо делает пан! Совсем он их бросил, — сказала ему раз жена.

— Э! — Заяц махнул рукой. — Он всегда непутевый был, двенадцать лет его знаю. — Потом добавил: — Да и хутор наш был бы другой, если бы тут хоть две канавы вырыть. Не хворали бы люди.

Через две недели опять приехал Шмуль. Привез от ксендза клетку с курами, а из города — сыры и масло, хлеб, булки — и два письма. Одно было от пана Яна. Его пани распечатала первым и начала читать:

"Дорогая Меця!

Господь возложил на нас тяжкий крест, и нам остается лишь нести его мужественно. Дикое упрямство мужиков…"

— Но они же соглашались подписать договор! — перебила она самое себя.

"…Дикое упрямство мужиков вынудило меня продать имение. Тетушки я дома не застал, а на мои письма она не отвечает. Она должна скоро вернуться, и тогда ты обратись к ней. Думаю, что ты скорее, чем я, добьешься от нее помощи.

О пожаре, уничтожившем все, что у нас еще оставалось, я лучше не буду говорить. Видишь, какое счастье, что твоих драгоценностей не было в доме!..

Представить себе не могу, что уже не увижу своего кабинета, а как подумаю о тех неприятностях и страхе, которые вы пережили, я просто с ума схожу.

Живу я у славного Клеменса, но здесь только мое тело, а душа — с вами. Меня не радуют его роскошные гостиные, на его знаменитых обедах, которые и ты, верно, не забыла, я ничего не ем. Скажу тебе откровенно, состояние моего здоровья просто меня пугает.

Передай Зайцу, чтобы он все имеющиеся у него запасы…"

— О каких таких запасах он говорит? — опять вставила пани.

"…все имеющиеся у него запасы продал немедленно и деньги отдал тебе, дорогая Меця. Я, пожалуй, не возьму из них ни гроша, чтобы у вас было побольше. Прошу тебя, ничего для себя не жалей и не вздумай экономить. Здоровье прежде всего.

Мы живем в исключительно трудное время. Я не знаю ни одного человека, который не имел бы тяжких забот. Веришь ли, пани Габриэля порвала с Владеком! Узнав об этой новой неприятности, ты будешь иметь слабое представление о том, как я страдаю. Что делать, такой уж у меня характер!

Клеменс целует твои ручки. Этот благородный человек вот уже два часа в дурном настроении из-за того, что не может послать тебе клубнику из своего сада…"

Не дочитав письма, пани скомкала его и сунула в карман. Это был ее первый энергичный протест за все годы.

— Бессердечный человек! — прошептала она.

Второе письмо было от тетки Анны, той самой, которая встретила в усадьбе такой холодный прием. Пани распечатала его неохотно.

— Бедная! — сказала она. — Наверное, просит помощи, а я сейчас ей ничего уделить не могу.

Все же она начала читать:

"Дорогая, любимая сестра!

Я узнала от Шмуля про все ваши несчастья. Боже мой, как это могло случиться? Шмуль говорит, что вы теперь живете в лачуге и вам нечего есть и не во что одеться.

Ах, если бы я поступила экономкой к какому-нибудь почтенному ксендзу, я могла бы вам оказать более существенную помощь. Но мне самой сейчас туго приходится, и я посылаю вам только кое-какую одежонку…"

— О какой это посылке она пишет? — удивилась глубоко тронутая пани.

— Правду пишет, — сказал Шмуль. — Она дала мне для вас какой-то узелок. Вот он.

"Бог видит, как я рада была бы взять вас всех к себе, но комнатка у меня тесная и только одна кровать, да такая, что на ней и один человек с трудом может улечься.

Все-таки приезжай сейчас же, дорогая сестра, это необходимо. Пани председательша, тетка твоего мужа, должна вернуться на этой неделе, но она пробудет дома только несколько дней и потом уедет на полгода за границу. Так что тебе надо поскорее с нею увидеться.

Она должна вас поддержать, иначе бог ее накажет. Ведь ее племянник промотал твое имение и теперь гуляет себе по свету как ни в чем не бывало.

Приезжай со Шмулем, не откладывай ни на один день, — и, может быть, тетка даже возьмет тебя с собой за границу на воды. Когда она согласится приютить вас, я поеду за твоими детьми.

Заезжай прямо ко мне, но заранее извини, что я живу бедно и не могу принять тебя как следует. Ах, если бы я нашла место у какого-нибудь почтенного ксендза, все было бы по-другому!

Деток твоих, а особенно милую Анельку, этого ангела, целую заочно. Благослови их бог.

Панна Валентина здесь. У бедняжки большое огорчение — ее поклонник, некий пан Сатурнин, женится на другой…"

Дальше следовали опять поцелуи, благословения и настойчивые уговоры ехать в город сейчас же.

Бедная пани Матильда, читая все это, заливалась слезами. Плакала и Анелька и целовала письмо доброй тетушки. А жена Зайца, видя, что другие плачут, тоже прослезилась и заговорила о своих умерших детях. Даже Шмуль сказал:

— Вот какая хорошая женщина! Сама ведь в большой бедности живет… Такую только среди евреев можно встретить.

Успокоившись и прочитав еще раз письмо тетки Анны, пани задумалась. Она то обводила глазами убогую избу, то смотрела на детей, а временами куда-то в пространство, словно хотела проникнуть взором в дом пани председательши, а может, и в глубь ее сердца.