Ангел боли

Отвечая, Дэвид понял, что, кажется, знает, о ком речь.

– Сэр Эдвард как-то упоминал это имя, – сказал он задумчиво. – Человек с оригинальными взглядами на тему эволюции. Эта тема, как никакая, дорога сердцу сэра Эдварда – но, признаться, я не прочел работу этого человека. Но я сомневаюсь, что Стерлинг маг. Должно быть, это кто-то другой.

– Вряд ли, – сказала Мандорла. – Ты горд званием ученого, не запачканным волшебством, но в глазах простых людей между ученым и колдуном нет разницы. Если бы ты не был ранен, я бы предложила нанести визит Джейсону Стерлингу, ты ведь умеешь произвести впечатление, но я вижу, что ты не готов к путешествиям.

– Ты считаешь, что Стерлинг – орудие Паука, каким когда-то был Харкендер?

– Возможно, Харкендер до сих пор им является – как Люк Кэптхорн и как миссис Муррелл.

– Но не так, как ты, или я, или… – Дэвид заколебался, выбирая третьего кандидата, и вместо это спросил: – Ты знаешь, где теперь находится Харкендер?

– После пожара его забрали в частную больницу, где-то в Эссексе. Говорят, он ослеп, практически не может двигаться и говорить – и, видимо, сошел с ума. Я не пыталась навредить ему, хотя он когда-то был моим врагом. Физически он беспомощен, но когда-то он обладал невероятными для человека способностями, и причиненный ему вред не обязательно их уничтожил. Были ли они дарованы Пауком, или нет, но Паук может продолжать использовать его, как другой продолжает использовать тебя.

– Что со Сфинкс? – спросила Корделия. – Где она?

Мандорла покачала головой.

– Я не знаю. Но где бы она ни была, Дэвид, вероятно, может с ней связаться – если Демиург, властвующий над ними обоими, позволит это.

Дэвид усиленно пытался сесть прямо и достиг этого, не причинив себе особой боли. Теперь он мог взглянуть на свои забинтованные руки.

– Говорят, человек, который пережил укус оборотня, сам становится оборотнем, – сказал он. – Полагаю, ты скажешь мне, что это неправда.

– С нами это не работает, – спокойно сказал Мандорла. – Были другие, но я уже давно не встречала ни одного. Если тебя это обрадует, то скажу, что ты заблуждаешься. Я себе не слишком нравлюсь, но лучше иногда быть волком, чем не быть им никогда.

Дэвид не был намерен спорить. Его горло пересохло, и его мучила жажда. Он протянул левую руку, чтобы легонько тронуть жену за руку.

– Не могла бы ты принести стакан воды? – попросил он. – Боюсь, у меня начинается жар.

Она странно на него посмотрела, и он догадался, что она вдвойне встревожена. Ей не хотелось оставлять его наедине с Мандорлой – не только потому, что она боялась за него, но и потому, что она боялась, что это лишь предлог, чтобы отослать её. Так что она протянула руку, коснулась его лба и убедилась, что у него действительно жар.

– Не думаю, что она собирается причинить мне вред, – мягко сказал Дэвид. – Я также не думаю, что ей бы это позволили. Чтобы мой тиранический ангел от меня ни хотел, он это ещё не получил.

Корделия кивнула.

– Тебе и поесть надо, – сказала она. – Ты спал почти сутки.

– Передай револьвер Дэвиду, если ты волнуешься, – сказала оборотень. – Полагаю, он сможет выстрелить с левой, если понадобится. Ну, и если ты предпочитаешь, я могу позвать кого-то из слуг, чтобы ты могла отдать любые распоряжения, не выходя из комнаты.

Корделия предпочла бы второй вариант, но Дэвид поднял левую руку и сжал пальцы, чтобы показать, что рука работает. Она отдала ему револьвер.

Он положил его рядом с собой, демонстрируя уверенность, что оружие не понадобится, но сверху накрыл рукой для спокойствия жены. Она бы не ушла без этого жеста, и, подходя к двери, она обернулась с такой неприкрытой тревогой, что ему стало стыдно за собственное безрассудство. Он бы хотел прийти в ужас от вида Мандорлы, но не мог, хотя знал, что жена в ужасе.

Она питалась человеческим мясом. Она замышляла уничтожить мир людей. Он не знал, как можно доверять ей, когда она говорила, что стала своего рода ученицей, но он доверял.

– Она больше боится за тебя, чем за себя, – сказала Мандорла, когда Корделия ушла, оставив дверь приоткрытой. – И, конечно, за детей. Я видела твою дочь – весьма симпатичный ребенок.

– Думаю, ты ела и посимпатичнее, – мрачно сказал Дэвид. – Я бы предпочел, чтобы она тебе не понравилась.

Она улыбнулась его словам:

– Ты бы любил меня вдвое меньше, будь я кроткой и доброй. И мои чувства к тебе были бы не столь нежными, если бы мне не удалось однажды попробовать тебя. Давай не будем притворяться более рассудительными, чем мы есть.

– Я не Пелорус, которого инстинкт тянет к тебе, но разум от тебя отталкивает. Я не волк.

– Абсолютно не волк, – с готовностью согласилась Мандорла. – Но ты не настолько благоразумен, как смеешь надеяться. Мир изменился с виду, и люди считают, что они стали цивилизованными; но прочность не так надежна, как тебе хотелось бы верить, и когда люди откидывают прочь свои изящные манеры и уродливые одежды, скрывающие их голую плоть, они оказываются теми же, кем были. Волки менее жестоки и более честны.

– Я помню, – сказал он обыденным голосом, – что тебе не стоит слишком доверять.

– Ты помнишь, – подтвердила она с самодовольным видом. – Но, общаясь с людьми, я заметила, что они часто жертвуют своими воспоминаниями в угоду своим аппетитам. Ты не отличаешься от остальных. Можно совратить любого человека, если применить к нему достаточно заботы и ласки.

Это была не угроза, лишь тонкая насмешка, но когда Мандорла произнесла это, Дэвид Лидиард не мог не вспомнить зловещую игру, в которую играла с ним богиня-кошка в начале его сна, и как она назвала его «возлюбленным». «Ты должен послужить мне, – сказала она, – и послужить добровольно». Он не сомневался, что бархатный голос скрывал силу стали, но она снисходила до того, чтобы упрашивать его, и он мог только удивляться, зачем.

И он был вполне уверен в том, что когда придет время узнать ответ, он ему совершенно не понравится.

7

К тому времени, как Корделия вернулась с едой и питьем, жар Дэвида усилился. Не прикасаясь к хлебу и мясу, он схватил кружку с водой и жадно её осушил.

Несмотря на то, что его рука дрожала, он не пролил ни капли. Корделия опустила поднос и положила руку ему на лоб.

– Я должна вызвать врача, – сказала она, глядя на Мандорлу так, словно та была виновата в ухудшении состоянии Дэвида. Но Дэвид, чьи глаза казались неестественно большими от темных теней под ними, а зрение стало неестественно острым и ясным, видел, что женщина-оборотень была не менее обеспокоена его состоянием, чем жена.

– Врач не сможет здесь помочь, – спокойно сказала Мандорла. – Жар, который его охватил, не естественного происхождения.

– Ему было лучше, – сердито пожаловалась Корделия, но её манера ясно показывала, что она слишком хорошо понимала, сколь малому из того, что он пережил двадцать лет назад, она была свидетельницей.

– Происходит что-то, чего я не понимаю, – сказала Мандорла, – но я не думаю, что Дэвид в смертельной опасности. То, что его защищает, несомненно, предотвратит любой смертельный вред, сколько бы оно ни получало, причиняя ему боль.