Ангел из авоськи

Вдруг Улита решила, что старику не нужно возвращаться к себе. Не Казиев, нет! Вообще… И она предложила ему остаться. Он с благодарностью посмотрел на нее.

— Ты — добрая девочка, но, думаю, мне еще можно пожить там.

19.

Наталья перестала ждать домой своего сошедшего с ума сына. По-настоящему ли, на время?.. Кто знает. Позвонил племянник Миша и секретно сообщил, что Макс — один! — на время уехал. Пусть! Значит, так ему надо, тем более что Наталья знала — Улита в Москве.

И Наталья Ашотовна бросилась спасать издательство, которое она едва не загубила! Спокойно поразмышляв обо всем, чего почти никогда не делала все последние годы, она поняла, что рекламное дело, впрочем, и семейное, кое-как держалось на ее безудержной энергии и тяжком, часто неоправданно тяжком, труде ее подопечных. Быстренькая мысль, даже не мысль, а ее четверть — так, мыслишка, и вот она предстает с очередной новой свежей идеей… Так же и с сыном. Разве она хоть раз пришла к нему после долгих и серьезных размышлений? Нет. Она неслась к Максу после истерики, переходящей в истерию, и других эмоциональных взбрыков! И каждый раз они разлетались в разные стороны, гордо не уступив друг другу ни пяди. Что же творила она везде последнее время?! И как это выглядело со стороны?..

Ну влюбился ее сын в не очень молодую знаменитую актрису, ну и пусть! Пусть хоть женится на ней. Какое-то время будет счастлив, возможно, а потом все пройдет. Само. Не надо гнать картину, как говорили в ее юности. А она гнала, и гнала бешено. Пыталась устроить покупку актрисы! Не вышло. Дама оказалась высокого полета, хотя явно не богачка! С чего все пошло? Да с того, что однажды сюда, в ее кабинет, вошла тетя Паша и наговорила ей черт-те чего, а она тут же впала в транс и стала творить незнамо что! И тети Паши нет. То есть она существует, но Наталья ее прогнала, обвинив во всем.

С сегодняшнего дня все пойдет по-другому! И в семье. И в агентстве. Так, сразу измениться, конечно, трудно, но привыкай, милая, к жизни нормального человека, отвыкай от истеричной сумасбродности богачки! От денег это, от безнаказанности!

Вполне возможно, что «НАТТА» доживает последний год… И тогда? Ну с голоду они не перемрут, у них уже запас «прочности» есть, и связи, и деловая хватка, но стыдно! Нет, надо на уши встать, но быть на плаву! А Макс пусть делает, что ему заблагорассудится. Наталье показалось, что она стала чистой как агнец. И такое же появилось у нее выражение на лице, когда она заговорила за завтраком со своим мужем. Тот был потрясен — его жена обратила на него свое внимание!

Слушал и молчал, куски еле проглатывал, глядя на свою новую — новейшую супругу, тихую, как голубка, и мудрую, аки змий, но змий добрый. В конце ее выступления согласился с ней, сказав, что она во всем права. И она начала действовать, запретив себе спешить, что было ее основной чертой. В агентство вошла быстро, но не бешено. Все подняли головы.

Она улыбнулась, но не своей быстрой хищной улыбкой, а мягко и спокойно, и так же мягко произнесла:

— Всем доброе утро…

Медленно пройдя мимо Леночки, которая уже тихо тряслась, попросила:

— Леночка, когда освободишься, зайди ко мне.

Как только Наталья исчезла за дверьми своего кабинета, самый их смелый и язвительный отрок захихикал:

— Как моя бабушка говаривала: новый танец — поп с гармошкой.

То ли напряжение последних недель, то ли очень смешно сказал парнишка, но вся комната зашлась в тихом безумном хохоте…

Макс и Ангел, просидев до тьмы на пригорке, замерзли, и Ангел сказала, что тут недалеко есть сторожка. Макс возразил ей, что они могут доехать до какого-нибудь центра и снять номер… О Москве никто из них не сказал ни слова. Как будто не было такого города на свете. Ангел настояла на сторожке, потому что считала, что номер — это пошлятина, а уж номер в районке! Туалет на улице или в конце длиннющего коридора, и прочее соответственно. А сторожка — хотя бы романтика…

Макс согласился с ее доводами, но вдруг предложил съездить за бутылочкой? У Ангела нехорошо ворохнулось сердце, — значит, чтобы провести с ней остаток ночи под крышей, надо выпить?.. Она посмотрела на Макса, но никакой грустной задумчивости в его лице не заметила и обругала себя: «Да захотелось ему со мной выпить! Что страшного-то?..»

Они взгромоздились на «Харли» и с ветерком помчались в ночи. «Харли» рычал, как тигр, и они хохотали. Было хорошо и весело. Ангел скрестила руки на груди Макса и в один момент вдруг не сдержалась и как-то сильнее прижала руки, на что он, повернув к ней голову, крикнул: «Эй, Ангел, мне дышать нечем! Расслабься!» — И ткнул подбородком в ее скрещенные руки.

Она вздрогнула. Ей захотелось тут же убрать руки вообще, но этого в движении делать нельзя, и она просто почти перестала держаться за него. Тогда он снова полуобернулся и, смеясь, крикнул:

— Ну а это слишком! Анж, слишком!

«Анжем» он часто называл ее в Москве… Она оставалась для него парнем. Только иногда пробивается в нем отношение к ней, как к девушке… Вот вечером, когда он стал расстегивать пуговицы ее майки… Дура она, дура и есть. Надо было отдаться ему и плевать на то, что могло быть после! А вдруг бы все изменилось, и он влюбился бы в нее?! Ах, как же ей нужен сейчас незабвенный учитель, который все знает и понимает!

Они купили в ларьке по дороге бутылку какого-то вина и помчались назад. Ангел быстро разыскала сторожку, и они напросились к старику, который неизвестно, что здесь сторожил. Он отдал им свою комнату, а сам пошел на сеновал, хотя они сами туда хотели, но дед был неумолим и пришлось подчиниться, а то как бы не выгнал.

Когда они устроились на огромной постели старика, спинами прижавшись к теплой стенке печи, за занавеской, им стало уютно, но очень жарко.

Макс снял куртку, рубашку и сказал ей:

— Давай… — И споткнулся.

За эти два-три часа он ни разу не вспомнил, что она все-таки Ангелина, а не Ангел. Они глотнули из бутылки вина, оказалось не такого уж плохого, и Макс спросил:

— Ты обиделась?

Ей показалось, что он хотел сказать: обиделся… Но теперь ей всегда так будет казаться, пока… Пока что?

— И тогда на «Харли» тоже?

Чуткий, заметил. А вот что сказать — «да» или «нет», — она не знала и безумно боялась ошибиться, чтобы не потерять его, так неожиданно, волшебно найденного!

— Немного… — ответила она безлико.

— Не надо, — попросил он, глядя на нее потемневшими глазами, — я долго еще буду ошибаться… — И легонько коснулся губами кончика ее носа.

Это и обрадовало ее — «долго буду», значит… А вот этот легкий поцелуй, какой-то даже неприятный, — так, наверное, целуют стародавних возлюбленных, которые стали более подружками, чем любовницами… Сейчас она знала одно: если он дотронется до ее пуговиц на майке, она сама ему поможет. Глупость какая! Как она могла тогда так сказать! Да она хочет, чтобы именно он сделал ее женщиной! Разве не об этом она мечтала? А тут — загордилась, думала, он станет добиваться… Он — не стал.