Ангел мой, Вера

Пожалуй, с самых ранних пор, с того дня, когда в детстве впервые рассказали ему о добродетелях Древнего Рима, слово «подвиг» неразрывно слилось в сознании Артамона со словами «родина» и «благо». В Москве, в кругу родичей и друзей, в детской игре в республику Чока, эти слова окончательно наполнились светом и смыслом. В глазах Никиты, Сережи, Матвея, Вани Якушкина, Саши Грибоедова, братьев Перовских видел он этот свет и этот смысл, который все они понимали одинаково. Какое счастье, когда дружба еще не знает разночтений!

На войне была смелость, были заслуги, геройство – но подвига с самоуничтожением и жертвой, того подвига, о котором сладко и страшно мечталось с детства, пожалуй что и не было…

В тот день на квартире у Артамона, где, кроме него, Никиты да Александра Николаевича, никого не было, разговор шел уже без обиняков.

– Я совсем не знаю, что было здесь в эти три года, – признался Артамон. – И чем вы жили в это время, тоже не знаю. Ты рассказываешь – и я понимаю, что в юности не знал и не видел ничего. До недавних пор я как будто спал. Мой отец добряк и хлебосол, каких много, высокие материи его не волнуют, рядом с ним я был надежно огражден от любых тяжелых впечатлений, а вы меня словно будите – будите и тревожите, говорите: открой глаза, посмотри…

– Злые, неумные, трусливые существа у власти. – Никита помолчал, устремив свои большие печальные глаза за окно, где желтел и осыпался старый клен. – Все заняты только одним – как бы сохранить свое место и наворовать побольше денег, и так снизу доверху. До самого верха… А если и вздумают совершить благое дело, то выходит черт знает что, потому что everything is rotten in the state of Denmark [6] . Князь Сергей пишет – императорская фамилия намерена, в случае если помещики воспротивятся указу об освобождении крестьян, бежать в Польшу и уж оттуда, из Варшавы, прислать указ. Это как?! Государь, намереваясь сделать добрый поступок, бежит из своей страны, трусливо, как изменник…

6

«Подгнило что-то в датском государстве» (из «Гамлета»; в пер. А. Радловой).

– Это подло, – громко сказал Артамон, и эхом как будто отозвалась вся комната.

– Подло, ты говоришь… и спрашиваешь, какова теперь российская жизнь, – произнес Александр Николаевич. – Суди же сам, какова она, если самодержец подает такой пример. Офицеры занимаются пьянством и развратом – ты не поверишь, как я рад, что ты побесился, а к ним не пристал. Солдаты забиты до полного отупения. Какой разительный упадок за пять лет! Чиновники развращены, простой народ доведен, кажется, до такого состояния, что и во Франции тридцать лет назад не видали…

– Какие надежды были пять лет назад! – Никита в отчаянии стукнул кулаком по столу. – И вот опять болото. Артамон, понимаешь ты, я не могу так, не могу! Не могу барахтаться в кислом болоте, помня еще воздух свободы! Ведь казалось, всё можно, только люби Бога и будь справедлив; ведь мы своими глазами видели, как это бывает, видели людей счастливых, вольных, взыскующих… но любое искание гаснет там, где нет свободы дышать! И я не могу и не желаю быть тепел или холоден, не желаю и отказываюсь!

Он помолчал, прислонившись лбом к стеклу, потом тихо сказал:

– Горько мне и больно… прости. Странно тебе, что я так раскричался?

– Нет, что ты, Никита. Говори, ради Бога, никто и никогда со мной так не говорил.

Никита пристально взглянул на него… У Артамона разгорелись глаза, как у четырнадцатилетнего мальчика, он сидел на самом краешке кресла, словно вот-вот был готов сорваться с места. Прежде чем Никита успел произнести хоть слово, Артамон заговорил сам – взволнованно и хрипло:

– Помнишь, Сережа как-то сказал – «золото, огнем очищенное»? Не знаю, откуда он это взял… но ведь хорошо. Ведь так?

Никита удивленно взглянул на кузена.

– Да… пожалуй.

– Так послушай… – Артамон подошел к окну и встал рядом, повернувшись, чтобы видеть Александра Николаевича. – Если будет вам нужен человек, готовый порешить разом… проще сказать, готовый на всё… ты знаешь, где его сыскать. Я готов на такую жертву.

– Да ведь ты не только свою, ты и чужую жизнь в жертву принесешь, – слегка улыбнувшись, заметил Александр Николаевич. – Ты в этом отдаешь ли себе отчет?

– Что ж, я готов… ведь я знаю, вы об этом тоже думаете – ты рассказывал про Якушкина… Так не довольно ли думать, не пора ли делать? Никита, Никита, я знаю, ты смеяться будешь… – Артамон стремительно заходил по комнате. – Скажешь: в обществе без году неделя, а уже с такими прожектами… Я знаю, знаю, что примкнул к вам совсем недавно, многого еще не понимаю, и вы, в конце концов, имеете право мне не вполне доверять, но – братья! – может быть, это сама судьба распорядилась? Ведь я не боюсь, совершенно не боюсь…

– Да я не сомневаюсь, что ты не боишься.

Артамон крепко стиснул руку кузена.

– Никита, дай мне слово… я не шучу!.. дай мне слово, что, как только вы решитесь, ты непременно дашь мне знать.

– Погоди ты, Артамон… – Тот ласково, но решительно усадил родича обратно в кресло. – Если вправду хочешь быть с нами, научись владеть собой. Ну, куда это годится – действовать впопыхах, как попало. Ты хотя бы представляешь себе, как это?

– Отчего же не представляю… и до нас бывали примеры. Кинжал, мне думается, верней всего. И сделать это надо непременно публично, например на бале. Кажется, и Jean Якушкин так говорил. Вы сами сказали: дурно таиться, затевая великие дела. – Артамон, говоря, переводил глаза с одного кузена на другого, словно и их приглашая вообразить те картины, которые вставали перед ним. – Пусть все знают, что это справедливый суд, возмездие… нет такого гражданина, который не имел бы права судить!

– Archange de la mort [7] … Не люблю Сен-Жюста. Террор и гильотина – именно то, чего в России допускать нельзя.

– Бог с ним, с Сен-Жюстом… так, к слову пришлось. Так что же, Никита, обещаешь? Как только вы решитесь действовать, хоть бы и в самое ближайшее время, я буду всецело к вашим услугам. Чем скорее, тем лучше…

Кузены переглянулись… им как будто стало неловко.

– А я тебе еще раз говорю, что такие дела не делаются наспех, – терпеливо повторил Никита, словно уговаривая разошедшегося ребенка. – Нанести решительный удар нетрудно – а что потом? Об этом ты подумал?

7

Архангел смерти (фр.) – прозвище Луи Антуана де Сен-Жюста, деятеля Французской революции.

– Потом и видно будет.

Никита поднялся.

– Ты и сам, Артамон, когда успокоишься, возьмешь свой вызов обратно.

– Отчего же? – резко спросил тот. – Александр, а ты что скажешь? Ведь я же знаю, ты сам предложил бросать жребий, чтоб узнать, кому достанется это право, и без всякого жребия себя предложили Якушкин и Шаховской – мне рассказывал Матвей. Или вы мне доверяете гораздо меньше, чем им? Отчего? Ты меня извини, Никита, но, может быть… как бы это сказать… тебе самому решительности недостает?