Часть 1

Афганистан. 6 июля 1982 года. Советская база в аэропорту города Кабул, примерно 12 часов пополудни.

Вертолёты вошли в зону видимости с командной вышки примерно у ближнего привода антенны радиолокационного оборудования аэродрома. Первым шёл Ми-8, многоцелевой и самый массовый в истории вертолёт с двумя двигателями. Рабочая лошадка мировой авиации. Его использовали и как десантный, и как ударный, и даже как просто грузовичок для перевозки всего подряд. А скольким людям он спас жизнь, когда их эвакуировали с ранениями? Чуть сбоку и сзади на удалении его сопровождал Ми-24, в народе ласково прозванный «крокодилом», уникальнейший ударный геликоптер всех времён и народов. Первую машину немного болтало, она периодически кренилась и даже заваливалась на бок, потом судорожно выравнивалась. Видимо, тяга двигателей то падала, то снова возрастала. Работали они с перебоями. Сзади отчётливо был виден шлейф. Скорее всего, взвеси мелких капель керосина. Целое облако, раздуваемое потоками воздуха от вращения мощного винта, завихрениями уходило вбок и в стороны от раненой машины. Правда, разглядеть это можно было лишь в бинокль. Невооружённым взглядом казалось: возвращается себе пара вертолётов до дома. Ну, а совсем весёлому наблюдателю могло показаться, что лётчики уже в полёте начали немного отмечать удачный вылет. На самом деле, топливопровод неутомимого боевого труженика афганского неба был пробит, и руководитель полётов на вышке аэродрома машинально скрестил пальцы руки, лежащей на кнопке связи с получившим пробоины судном. Он вёл непрерывный диалог с командиром аварийной машины и, как умел, молился про себя выборочными словами, которые мог себе позволить советский офицер, к тому же член КПСС. Не дай Бог, рухнет на взлётку. Кроме того, что погибнут люди, ещё вспыхнет пожар, сопровождаемый детонацией боекомплекта. Не того, что у подбитого вертолёта, он свой расстрелял или сбросил по инструкции, которая гласила, что в таких случаях необходимо избавиться от навесного вооружения, то есть ракет. Тогда работа авиационной базы на какое-то время будет вообще парализована. Как только он узнал о происшествии с Ми-8, тут же освободил воздушный коридор для подбитого судна. Увёл подальше те борта, что уже были в воздухе в районе аэродрома, дал команду садиться на специальную площадку подальше от зданий и другой лётной техники, используемую как раз в подобных экстренных случаях. Случаи эти происходили, конечно, не каждый день, но довольно часто. А уж без небольших повреждений не обходилось никогда. Авиабаза была довольно большой по меркам военной авиации. Не такая огромная, как возле города Энгельс, спутника Саратова, где базируются стратеги Ту-160, Ту-95, но раза в два больше стандартных аэродромов, где располагаются полки по четыре-пять эскадрилий. Построили ее советские специалисты ещё в шестидесятые годы. Некогда это был главнейший международный аэропорт республики Афганистан, рассчитанный на самые большие пассажирские самолёты. Да и сейчас он принимал и выпускал любые грузовики, включая знаменитые Ан-22 и Ан-12 с печальным прозвищем «Чёрный тюльпан». Но в народе его по большей части звали «Керогазом» или «Сараем». Однажды здесь даже сел на вынужденную стратег Ту-95 «Медведь», хоть полоса и не была рассчитана на его ширину. Сворачивая со взлётки на рулёжку, он не вписался в поворот и подавил своими шасси фонари вдоль бетонки. Ту-22, которые у американцев звались «Старфайер», также стратегические бомбардировщики, по сравнению с «Медведем» казались игрушечными самолётиками.

Сегодня воздушная обстановка была средней напряжённости, что не могло не радовать полковника, руководителя полётами. Узнав о случившемся, он вовремя раздал все указания, пожарные машины и «уазики-буханки» – санитарки уже стояли наизготовку прямо на пожухлой колючей траве, редкими проплешинами покрывающей скудную землю возле бетонки. Теперь главное, чтобы лётчики дотянули до места посадки, а далее дело техников, медиков и остальных обслуживающих служб. Обе вертушки синхронно плюхнулись на плиты, только Ми-8 сделал это с небольшим креном и чуть не подломил правое шасси. Двигатели умолкли, лишь ветер ещё шелестел от продолжающих по инерции медленно крутиться винтов. Машины наземных служб как по команде рванули к подраненной вертушке. Лётчики из Ми-24 выпрыгнули на землю и тоже побежали к Ми-8.

– Раненые где? – прокричал офицер-медик в проём вертолёта с торчащим оттуда стволом танкового пулемёта.

– Тут, – из отсека вылез улыбающийся прапорщик, гордо держа над головой правую руку с двумя окровавленными пальцами. – Боевое, сука, зацепило.

– Бинтуй, – указал офицер своему солдатику – санитару, выскочившему вслед за ним из уазика, а сам полез внутрь машины. – Тяжелые есть?

Возле вертушки уже собралась приличная толпа. Из другого проёма два кагэбэшника в похожих на технички комбинезонах вывели афганца – «предателя» в мокрой ниже пояса одежде и, посадив в ведомственный «бобик», шустро укатили к себе. Лётчики с обоих бортов собрались вокруг Ми-8 и возбуждённо обсуждали событие, держа во рту незажжённые сигареты, так как курить на аэродроме категорически запрещено всеми мыслимыми и немыслимыми инструкциями. К тому же от подраненной машины ужасно несло керосином. Однако, «мужская соска», запах и привкус табака хоть как-то успокаивал. Куряшка – неотъемлемая составляющая войны.

– Мы с вами поравнялись, нам сопка подозрительной внизу показалась, решил прикрыть вас ракетой навесиком по ней, на всякий случай. И потом всю высоту выкосили, – ораторствовал майор, командир Ми-24. – Духи любят на такую забираться, с неё стингером как раз по ходу достать легче. И тут гляжу, вы в какой-то дымке. Пелена будто вас какая-то приобняла или птица большая белая. И как будто в сторону отвела. И тут ракета прямиком по тому месту прошла, где вы только что были. Я тогда и подумал, что птица эта больше на ангела смахивала. Уж больно она здоровая, побольше вертушки будет. Да и увела она вас от верной смерти. Хотя вживую я так ни разу ангелов вроде и не видел. Я ведь коммунист, и мне их видеть не положено. Потом – хрясь, и смотрю, ваш борт в облаке керосина, я аж у себя в кабине почуял запах. Ну, думаю, шайтаны со стрелкотни подранили. И шлейф за вами… сопку мы, конечно, сравняли… перепахали её…

– Когда тряхануло, думаю: ну всё, задница обозначилась нам конкретно. А в кабину Рома прётся с выпученными глазами, – командир Ми-8 показал своей незажжённой сигаретой на сержанта, приходящего в себя, сидя на шасси вертолёта всё ещё в шлемофоне, – и кричит: «там фонтан, там фонтан из пола». Ну, трендец, думаю, перебили топливопровод…вспыхнуть не должны, конечно, но садиться придётся жёстко. Ровных площадок хер найдёшь. Да и духов вокруг явно целое племя. Дай Бог развернуться, опять же над ними проходить придётся. До базы бы дотянуть или хотя бы до нашей территории.

К вертолёту, уже осматриваемому командой техников, подкатила шишига с кунгом, так в армии ласково называли ГАЗ-66 повышенной проходимости. На грузовичке был установлен комфортабельный пассажирский, со скамейками по бокам, кузов. Именно в нём экипажи бортов развозились от здания, где находилась вышка управления полётами, в которой располагались командование и руководитель, к их вертушкам. Лётчики, всё ещё обсуждая последние события, немного нецензурно и нервно шутя, загрузились вовнутрь.

– Рома, ныряй к нам, мы в офицерскую столовую сначала, но тебя подкинем по пути, – крикнул капитан из открытой двери машины, выглядывая из-за плеча улыбающегося во весь рот прапорщика, который махал ему забинтованной по локоть рукой.

– Спасибо, я пешком пройдусь, подышать хочется. Ну, или на техничке доберусь, если совсем жарко станет. Она скоро придёт, – ответил ему сержант. Он только сейчас понял, что сидит в надетом на голову шлемофоне, так как звуки доходили до него приглушённо. Роман снял шлем, взял его в руки и подставил потное лицо жгучему афганскому солнцу. Посидев немного, он понял, что ему становится жарко, и перебрался на стоящий в тени летательного аппарата ящик из-под боеприпасов, который техники использовали в качестве сиденья. Однако пот уже начал щипать непонятно откуда взявшуюся царапину на шее.

– Ну, как знаешь, вечером встретимся на тренировке, если больше на задачу не пошлют. Вроде не должны сегодня, мы ведь в стрессовом состоянии. Покажешь нам сегодня чего-нибудь новенькое из твоих восточных штучек.

Сержант махнул рукой, и машина пошуршала направо по рулёжке в сторону вышки, находящейся примерно в километре от того места, где приземлился подбитый вертолёт.

Из проёма Ми-8, из-за ствола крупнокалиберного пулемёта вдруг показалась голова «деда», возрастного капитана-техника.

– Ромаша, ты чего казённое имущество из подведомственного мне вертолёта выносишь? – указал он пальцем на шлемофон в руках сержанта. – Сказано же вам всем неоднократно: при покидании воздушного судна вне экстренной ситуации, шлемофон оставлять на сидении воткнутым вилкой в разъём борта. Инструкции читать надо иногда, их умные люди пишут, и деньги за это неплохие получают…

– Извини, дед…тьфу, товарищ капитан, задумался чего-то, – Рома машинально пропустил между пальцев провод, идущий от шлемофона, который и должен был заканчиваться той самой шпыней, которую по инструкции следовало вставлять в разъём в борту вертолёта и оставлять специальный головной убор со встроенными наушниками и микрофоном на скамье возле иллюминатора, когда выбираешься из вертушки. Через него осуществляется связь с экипажем во время полёта. Иначе ничего расслышать невозможно, кроме рёва двигателя и свиста, издаваемого винтами. Прикол заключался в том, что вилки не наблюдалось вовсе. А провод был короче вполовину. Сержант машинально протянул руки с головным убором в сторону техника, показывая их содержимое. – Порвалось…

Техник спрыгнул на землю, подошёл к солдатику и, взяв из его рук испорченную шапочку, покачал головой. Посмотрел на обрубок провода и, склонившись набок, прокомментировал:

– Срезало… ровненько как! – потом бодро заскочил обратно в вертолёт и оттуда раздался его следующий возглас. – Ты, Рома сам-то на какой сидушке пригрелся во время полёта? А, можешь не говорить… вижу уже… вот вилка в разъёме торчит с обрывком кабеля.

Роман тоже подошёл к подраненной машине и смотрел на манипуляции техника. Провод действительно болтался в стенке. А техник в этот момент ощупывал пальцем несколько довольно крупных отверстий в борту вертолёта недалеко от разъёма, через которые в кабину проникали лучи солнца. Как раз там, где буквально сорок минут назад находилась голова и грудь сержанта. Пара этих дыр были явно от пуль крупнокалиберного пулемёта, а одна, видимо, от осколка разорвавшегося внутри салона боеприпаса, так как края были вывернуты наружу. Она имела не круглую форму, а продолговатую и рваную.

– Ну, что же… с днём рождения тебя или, как сейчас молодёжь говорит, с днюхой! Теперь имеешь полное право отмечать второй день своего рождения…

Ноги сержанта стали как будто ватными и ему пришлось опять присесть. «Точно, – пронеслось у него в голове. – Он ведь кричал в микрофон, что после встряски из пола кабины вертушки стал бить фонтан керосина, а лётчики не слышали…». И он не слышал их ответа, только яркие всполохи в глазах, специфический запах горючего, к которому примешивалась ещё какая-то вонь, и что-то скрежетало. Он глянул в иллюминатор: вертолёт периодически несло боком, тогда хорошо был виден след от смеси маслянистой жидкости и воздуха. И как будто что-то белое окутало кабину снаружи, а потом отпустило, и машина выровнялась. Тогда Рома вскочил и метнулся в кабину предупредить летунов о пробитии днища. В это время опять тряхануло. Он не подумал отстегнуть шлемофон, а тот не соскочил с его головы, пристёгнутый к стене, и не оказал сопротивление приделанный к нему кабель. Видимо, тогда его и срезало осколком или пулей от обстрела с земли. Странно, но в тот момент он не почувствовал ни страха, не беспокойства даже. Как будто какая-то сила подняла его со скамьи и дала пинка, подтолкнув к кабине лётчиков. Он даже почувствовал некое умиротворение и гордость за себя от того, что делает и как действует. А вот потом наступило опустошение…