Ангел на мосту (рассказы) (-)
Шрифт:
Седовласый американец, сидящий на табуретке в римском подвальчике, искупал в глазах Энн все недостатки ее отечества. Он весь словно светился застенчивой честностью.
Радио было настроено на волну веронской станции американских вооруженных сил.
– "Звездная пыль", - сказал американец.
– Ну да вы, конечно, знаете. Эту песню написал мой приятель, Хоуги Кармайкл. За одну эту песенку он получает шесть или семь тысяч долларов в год. Мы с ним приятели. Я его, правда, ни разу не видел, но переписываюсь с ним. Вы, наверно, смеетесь, что у меня есть приятель, которого я ни разу не видел в глаза, но Хоуги настоящий друг.
Его речь показалась Энн куда музыкальнее и выразительнее, чем мелодия, которая доносилась из эфира. Все - и порядок слов, и кажущееся
– Не плачьте, милая, - уговаривал ее мистер Стеббинс, - не надо плакать.
Все! Пора! На следующий же вечер она заказала билет на Айдлуайлд с пересадкой в Орли. Еще задолго до того, как в окне самолета показалась земля, Энн вся затрепетала. Она летела домой, домой! Сердце ее билось где-то в самом горле. О, какими черными и прохладными кажутся воды Атлантики после стольких лет разлуки! Быстро промелькнули плоские острова с индейскими названиями, вот и дома Лонг-Айленда, напоминающие квадратики ячеек на вафельной решетке, - даже они показались Энн неизъяснимо прекрасными! Самолет описал круг над аэродромом и сел. Энн не терпелось тут же, на аэровокзале, разыскать закусочную и поскорее вонзить зубы в бутерброд с беконом, салатом и помидором. Крепко зажав в одной руке парижский зонтик, а в другой - сиеннскую сумочку, она стояла у выхода из самолета, дожидаясь своей очереди. Но уже на лесенке, не успев ступить своими римскими туфельками на родную землю, она услышала, как рабочий, ремонтировавший у ангара самолет ДС-7, напевает знакомую песню:
Добродетельная Долли
Не дает мужчинам воли...
Не выходя из аэропорта, Энн взяла билет на Орли и следующим же самолетом улетела назад, вновь влившись в те сотни и тысячи американцев, которые - то веселые, то печальные - бродят по Европе, словно народ, не имеющий отечества. Вот они идут отрядом в тридцать человек по одной из улиц Инсбрука и исчезают за углом. Вот они заполнили собой мостик в Венеции, минута - и их нет. Вот они в тирольской гостинице, повисшей над облаками, спрашивают себе кетчуп, а вот, в глубоких водах Порто Сан-Стефано, дрыгают ногами в ластах и тычутся масками о каменные стены морских пещер.
Осень Энн провела в Париже. Затем ее видели в Кипбюхеле. Она поспела и к конской ярмарке в Риме, и в Сиену на палио. Она переезжала с места на место, с места на место, а по ночам ей все снились бутерброды с беконом, листком салата и кружочком помидора.
СВИДАНИЕ
Моя последняя встреча с отцом произошла на Центральном вокзале. Я гостил у бабушки в Адирондакских горах, и перед тем как выехать оттуда к матери, на мыс Кейп-Код, где она сняла летнюю дачу, написал отцу. Я написал ему, что буду проездом в Нью-Йорке, что интервал между поездами полтора часа и что я хотел бы провести это время с ним. Мы могли бы, писал я, где-нибудь вместе перекусить. Отец ответил мне через секретаря, чтобы я ждал его возле справочного бюро вокзала в 12.00. И в самом деле, ровно в полдень я увидел, как ко мне через толпу протискивается отец. Он был мне как чужой, мать развелась с ним три года назад, и мы с тех пор не встречались. Но как только я его увидел, я тотчас понял, что это он, мой
отец, моя плоть и кровь, мое будущее, моя судьба. Я понял, что вырасту таким же, как он, явственно увидел свой потолок, пределы моих возможностей, с которыми мне суждено будет считаться во всех сражениях, ожидающих меня на моем жизненном поприще. Это был крупный красивый мужчина, и я почувствовал прилив счастья. Он хлопнул меня по спине, затем пожал мне руку и сказал:– Привет, Чарли, привет, мой мальчик! Я был бы рад затащить тебя к себе в клуб, но это далековато, в районе Шестидесятых улиц, а ты ведь хочешь попасть на ранний поезд. Пойдем-ка лучше поищем, нет ли здесь чего-нибудь поблизости.
Он обнял меня за плечи, и я вдохнул аромат своего отца с тем же упоением, с каким матушка моя вдыхает запах роз. Это был роскошный букет из виски, лосьона, крема для обуви, шерстяного белья и того горьковатого запаха, который источает взрослый матерый мужчина. Я жалел, что мы не успеем сфотографироваться - мне хотелось иметь какой-то след того, что мы побыли вместе.
Мы вышли из вокзального помещения, завернули в переулок и дошли до ближайшего ресторана. В этот ранний час там было совсем безлюдно. Только буфетчик перебранивался с посыльным из магазина, да в дверях кухни стоял единственный официант - старик в красной куртке. Мы выбрали себе столик, и отец стал взывать к нему громким голосом.
– Кельнер!
– кричал он.
– Гарсон! Камерьере! Эй, вы!
Его шумная манера в этом пустом ресторане показалась мне неуместной.
– А ну-ка, кто тут обслуживает?
– продолжал он кричать.
– Ножками, ножками!
И хлопнул в ладоши. Официант обратил наконец на него внимание и зашлепал к нашему столику.
– Это вы мне хлопали?
– спросил он.
– Спокойно, соммелье, спокойно, - сказал отец.
– Если позволено мне просить вас об одолжении... если это не слишком вас затруднит и не выходит за пределы ваших прямых обязанностей, то мы хотели бы заполучить парочку гибсонов.
– Я не люблю, чтобы мне хлопали, - сказал официант.
– Простите, я не захватил свистка, - сказал мой отец.
– У меня есть такой специальный свисток - для пожилых официантов. Ну-с, так вот, извлеките ваш блокнотик и карандашик и запишите: два бифитер-гибсона. Повторите за мной - бифитер-гибсона, два.
– Вы бы лучше пошли в какой-нибудь другой ресторан, - тихо произнес официант.
– Золотые слова!
– воскликнул мой отец.
– Мне давно не приходилось слышать ничего умнее! Идем отсюда. Чарли! К чертовой матери!
Я последовал за отцом в другой ресторан. На этот раз он вел себя несколько тише. Нам принесли заказанные отцом коктейли, и он принялся расспрашивать меня о перипетиях бейсбольного сезона. Но посреди разговора он вдруг принялся стучать ребром ножа по пустому бокалу и вновь раскричался:
– Гарсон! Кельнер! Камерьере! Эй, вы! Простите за беспокойство, но нам хотелось бы повторить.
– Сколько лет мальчику?
– спросил официант.
– А вот это, - ответил отец, - уже не ваше собачье дело.
– Извините, сэр, - сказал официант, - но второго коктейля я мальчику отпустить не могу.
– О, в таком случае я должен сообщить вам одну новость, - сказал отец.
– В высшей степени интересную для вас новость. Оказывается, в Нью-Йорке ваш ресторан - не единственный! Недавно на углу вашей улицы открылся другой. Пошли, Чарли!
Отец оплатил счет, и я поплелся за ним в третий ресторан. Здесь все официанты были одеты в розовые куртки типа охотничьих, а по стенам висела всякого рода сбруя. Мы уселись за столик, и отец принялся за прежнее.
– Шталмейстер! Егерь! Ату, ату! Наполните нам рог, дайте два бибсон-гифитера!
– Два бибсон-гифитера?
– с улыбкой переспросил официант.
– Вы прекрасно понимаете, что я хотел сказать, черт возьми!
– вскричал отец.
– Я требую, чтобы вы принесли два гибсона, и поживей! Ходят слухи, что в доброй старой Англии большие перемены. Мне говорил это мой приятель, герцог Кентерберийский. Посмотрим, что нам Англия может предложить в качестве коктейлей.