Ангел Рейха

Мой сосед пошевелился. Еле заметное движение, вызванное слишком глубоким вдохом.

Сержант так и вскинулся. Он осыпал нас площадной бранью, буквально смешивая с грязью. Я слушала, выпучив глаза от удивления и ужаса. Я знала, что такое бывает, но даже не предполагала, что в столь чудовищной форме. Почему курсанты мирятся с этим? Вероятно, они находят в этом своего рода удовольствие.

Он остановился прямо напротив меня. Нет, мне не следовало отвлекаться на посторонние мысли, даже на мгновение.

Несколько секунд сержант молчал. Он стоял всего в нескольких дюймах от меня, перекатываясь с носка на пятку. Исходящие от него волны энергии, животной силы, с трудом сдерживаемой ярости нагоняли смертный ужас. Я стояла вытянувшись в струнку, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой – то есть упираясь взглядом в идеальный узел его галстука.

Не сделав предупреждающего вдоха, с ошеломившей меня яростью он проревел:

– А это еще что такое, матерь божья?

Всеобщий страх, но с оттенком удовольствия.

– Что это такое, спрашивается? Мужчина пли женщина – или дикий кошмар?

Он отступил назад и рявкнул:

– Вы! Кем бы вы ни были! Шаг вперед!

Я шагнула вперед.

– Не-е-ет! – проорал он. – Я сказал не «кокетливый неуверенный шажок вперед на цыпочках». Шаг вперед.

Я снова шагнула вперед, быстро и четко, и застыла в положении «смирно». Он осмотрел меня с одной и другой стороны: ни одна деталь моего позорного одеяния не ускользнула от его взгляда, ни одно подрагивание моего лица.

– Помоги нам, боже, – сказал сержант.

Он поднял глаза на курсантов, стоявших в две шеренги позади меня, и еле слышные смешки прекратились.

– Имя! – рявкнул он.

– Курсант авиашколы Курц. – Я постаралась произнести это быстро и отчетливо, как нас учили.

Сержант поморщился. Его лицо приняло недоуменное выражение. Он приставил ладонь к уху.

– Что это было? – спросил он. – Какой забавный звук. Мне послышался мышиный писк. – Он широко разинул рот и проревел: – Мне послышался мышиный писк!

Окна ближайшего здания задребезжали. На долю секунды я закрыла глаза. Я ничего не могла поделать: ужас владел мной.

Сержант только этого и ждал.

– Боже правый, оно собирается вздремнуть!

Он еще несколько секунд сверлил меня взглядом. Потом снова рявкнул:

– Имя!

– Курсант авиашколы Курц. – На сей раз у меня получилось громче.

Сержант уставился в землю в явном отчаянии. Потом возвел взор к небу.

– Как следует отвечать унтер-офицеру? – громогласно обратился он к небесам. – Неужели так: «Курсант авиашколы Курц»? – нарочито жеманным тонким голосом прогнусавил он. – На что это вообще похоже: «Курсант авиашколы Курц»? – Последние слова он произнес в той же манере. – Нет! Так не пойдет! Отвечать унтер-офицеру надлежит следующим образом: «Курсант авиашколы Курц!» – Он выпалил фразу так быстро, так отрывисто, так немилосердно коверкая слова, что они с трудом различались.

Сержант круто повернулся и выбрал взглядом первого попавшегося человека во втором ряду.

– Имя!

– Курсант авиашколы Раушенберг! – Пулеметная очередь слогов.

– Вы! Имя!

– Курсант авиашколы Фукс!

– Вы! Имя!

– Курсант авиашколы Шубер!

– Хорошо. – Он повернулся ко мне. – То, что вы сейчас слышали, не дает полного представления о том, как следует отвечать унтер-офицеру; это лишь первая робкая попытка отвечать унтер-офицеру должным образом.

Он приказал мне стать обратно в строй и пролаял:

– Четвертый отряд курсантов, напра-во!

Они повернулись быстро, слишком быстро. Я опять поймала на себе испепеляющий взгляд сержанта.

Он гонял нас беспощадно. В течение часа мы маршировали, поворачивали налево-направо, ломали строй и снова становились в строй, вытягивались в стойке «смирно» – и в течение часа я делала все из рук вон плохо, постоянно становилась не на свое место в строю, спотыкалась и хотела умереть под пристальным свирепым взглядом этого демонического человека. Наконец он отпустил нас. Почти всех. Меня он не отпустил. Он заставил меня стоять по стойке «смирно», покуда расхаживал взад-вперед, явно пытаясь решить, что же со мной делать. Похоже, я представляла собой самую ужасную проблему из всех, с какими ему приходилось сталкиваться в ходе его профессиональной деятельности.

Через несколько минут он сказал:

– Всю следующую неделю вы будете ежедневно заниматься строевой подготовкой дополнительно. Явитесь ко мне после лекций.

– Слушаюсь, герр сержант.

– Вы являете собой самое отвратительное зрелище из всех, которые когда-либо оскверняли наш учебный плац.

– Так точно, герр сержант.

– Можете идти.

Я вернулась в свою комнату. До начала лекций оставалось четверть часа. Мне нужно было остаться наедине с собой всего на несколько минут. Мне нужно всего несколько минут, думала я. Чтобы прийти в себя.

Я сидела на кровати в своей форме и слышала смех, доносившийся с другой стороны летного поля.

Таким образом они пытались взять меня на пушку.

Но я не собиралась сдаваться. Я хотела летать, и все. Но это было слишком просто, чтобы они поняли.

Они считали, что я хочу заниматься делом, к которому женщина неспособна по природе своей. Я требовала, чтобы ко мне относились так же, как к тем, кого считают такими способными. Отлично: они не намерены давать мне поблажек.

Само собой, я не могла жаловаться. И даже помыслить о таком не могла. Как смею я просить, даже требовать равноправия с мужчинами – а потом возмущаться трудностями, сопряженными с ним на практике? На несколько минут я погрузилась в такое отчаяние, что у меня в уме промелькнула мысль упаковать чемодан и уехать домой. Ибо в конечном счете они были правы. О равенстве, на котором я настаивала, не могло идти и речи; на самом деле мне не место здесь.

Потом я вдруг осознала, где именно я нахожусь. Я сидела на своей кровати в комнате, в двухстах метрах от мужских казарм. Они знали, что я женщина. На этом все равенство кончалось. Кончалось там, где могло стать опасным. Кончалось там, где они провели черту.

Поэтому в дальнейшем нам предстояло состязаться, кто способнее. В этом состязании они имели значительный перевес надо мной, но у меня было преимущество, подобное преимуществу Давида над Голиафом: я была ловка, проворна и не считалась с правилами борьбы.

Я поняла, что и впредь не должна считаться ни с какими правилами. Во-первых, мне нельзя терять уверенности, что способность пилотировать самолеты не имеет ничего общего с ответом на идиотский вопрос о моей половой принадлежности. Во-вторых, я ни в коем случае не должна попасться в ловушку, которую мне устроили; раз меня здесь не желают признавать ни за мужчину, ни за женщину, мне надо ухитриться стать существом неопределенного пола. Явно существовал некий способ продержаться здесь следующие несколько месяцев. Мне оставалось только сохранять самообладание, покуда я не найду верную линию поведения.