Ангел Рейха
Шрифт:
Я поняла, что попала в точку: я действительно умела пилотировать «комет», вот в чем вся беда.
– Дитер, – сказала я, – я терплю подобные штучки с тех самых пор, как начала летать, и мне это уже порядком надоело.
– Не понимаю, чего еще ты ожидала, – сухо сказал он.
– От тебя я ожидала понимания! – «Но с какой стати?» – подумала я.
Похоже, Дитер тоже так думал.
– С какой стати? – спросил он. Его гнев прорвался наружу. – Все твое поведение, все твои мысли противоречат национал-социалистической идее о предназначении женщины.
– Да неужели?
Насмехаться
– Ты никого и ничего не уважаешь! – проорал он.
В зале воцарилась тишина, и я почувствовала взгляды присутствующих. Он тоже почувствовал, покраснел и овладел собой.
– Если бы я уважала все, что обязана уважать женщина, я бы сейчас сидела дома, крошила картофельный салат и строчила на машинке шторы для затемнения.
– Возможно, так было бы лучше, – сказал он. – Все эти попытки прессы выставить тебя героиней сбивают с толку женщин Рейха, которые начинают воображать, что они должны пилотировать самолеты, водить грузовики и работать на заводах вместо того, чтобы заниматься домашним хозяйством, оказывать моральную поддержку мужьям и заботиться о детях.
– В стране не хватает рабочей силы, поскольку все мужчины ушли на фронт. Если бы женщины не работали на заводах, все заводы закрылись бы.
– Это неправда, – сказал Дитер. – Это ложь, которую распространяют антиобщественные элементы. Сейчас работает гораздо больше женщин, чем необходимо, а это крайне вредно для страны. И я виню во всем…
Я решила, что он собирается обвинить во всем меня, и рассмеялась.
– Твое легкомысленное отношение к политическим проблемам воистину прискорбно, – сказал он.
Он пил свое пиво и какое-то время молчал. Я тоже молчала. Потом он снова заговорил о моральном духе. Похоже, он считал, что присутствие женщины в команде испытателей «комета» подрывает моральный дух. Я поинтересовалась, каким образом.
– Твое присутствие смущает мужчин, – сказал Дитер. – Оно… деморализует.
– И что, моральный дух действительно ослаб со времени моего приезда?
– Атмосфера изменилась. Стала мягче, что ли. Что-то пропало, жесткость в отношениях. И это меня тревожит.
– Не понимаю. Зачем нужна эта жесткость в отношениях?
– Будь ты мужчиной, тебе не понадобилось бы спрашивать, – сказал Дитер. Похоже, он считал такой ответ вполне удовлетворительным.
Мне пришлось сказать, после непродолжительной паузы, что я не мужчина и хотела бы услышать ответ на свой вопрос.
– Она закаляет нас, – сказал он. – Вот зачем она нужна. Она заставляет нас относиться безжалостно к самим себе и друг к другу, а если мы собираемся летать на «Место шестьдесят три» день за днем, нам необходимо оставаться безжалостными и бесчувственными. Человеческая жизнь ничего не значит. Так говорит национал-социализм, и это правда. Но постоянно помнить об этом трудно. Особенно в присутствии женщины на летном поле.
– Ясно.
– Здесь я ничего не могу поделать, – сказал Дитер. – Команду набирал не я. Я против твоего участия в проекте, но не могу отстранить тебя от работы без основательной причины. – Он помолчал, обводя пальцем мокрый отпечаток пивной кружки на столе. – А то, что ты мне все равно по-прежнему
небезразлична, только усложняет ситуацию. Если ты намерена заниматься испытательными полетами, то «комет» – последняя машина, за штурвалом которой мне бы хотелось тебя видеть.Это случилось двумя днями позже.
Я играла в настольный теннис с Хайнцем в комнате отдыха. Хайнц приехал на базу в один день со мной, и мы тренировались вместе. Мы с ним часто играли в настольный теннис.
В четвертом гейме обмен ударами затянулся. Голубовато-белый теннисный шарик проносился взад-вперед над сеткой, словно планер. Я представляла себе крохотный планер, обтянутый такой же упругой полупрозрачной оболочкой.
Внезапно раздался оглушительный рев, и здание сотряслось до основания. Ваза с полевыми цветами упала с каминной полки и разбилась. Теннисный шарик, пущенный Хайнцем в сетку, три раза подпрыгнул на одном месте, а потом наконец покатился к краю стола и упал на пол.
Мы с Хайнцем положили ракетки на стол и направились к двери. По коридору мы уже бежали бегом.
Воздух на улице изменился. Он обжигал легкие, безжалостно ел глаза и оставлял во рту тошнотворный привкус. Привкус крови.
Над посадочной полосой висело плотное фиолетово-черное облако. Округлое и тяжелое, оно клубилось на одном месте, словно туча мух над трупом.
Под ним не было ничего. Кусок металла с полметра длиной, искореженный до неузнаваемости. Пятно на земле.
– Кто готовился к полету? – сухим напряженным голосом спросил Дитер.
– Душен.
Душен был командиром эскадрильи, которого откомандировали на базу с Восточного фронта. Он прибыл восемь дней назад и все ворчал, что его отозвали с передовой.
По обе стороны от взлетной полосы простиралось поросшее травой поле. Траву регулярно косили. Она была густой и сочной, даже осенью. Свежая зелень травы показалась мне сейчас непристойной.
Мы отправились на поиски останков. И нашли в траве несколько фрагментов тела; хоть что-то можно будет положить в гроб. Я тоже что-то нашла. Я не хотела думать, что именно.
В тот же день, ближе к вечеру Дитер вызвал меня в свой офис.
– Я решил отстранить тебя от горячих полетов.
Под «горячими» подразумевались полеты на заправленной машине. Он сказал мне, что отныне я буду совершать на «комете» только планирующие полеты. Мы часто делали это, поскольку «комет» все еще требовалось испытывать и в качестве планера.
– Можно поинтересоваться почему?
– Мне кажется, после происшествия, имевшего место утром, ты могла бы и не спрашивать.
– Горячие полеты запрещаются всем членам команды?
– Конечно нет. Только тебе.
– Почему? Что такого я сделала?
– Ничего. Я просто не хочу, чтобы ты летала на заправленной машине. Риск слишком велик. Я не хочу нести ответственность за неприятности, которые могут с тобой приключиться.
– За любого другого пилота на базе ты несешь точно такую же ответственность, как за меня.
– Тем не менее…
– Ты сомневаешься в моих способностях?
– Нет.
– Тогда как ты смеешь отстранять меня от полетов?