Ангел западного окна
Шрифт:
Моя нога натыкается на что-то: камень величиной с кулак; я бросаю его в колодец. Перегнувшись через бруствер, мы слушаем, слушаем долго, но все напрасно: ни малейшего звука, который бы свидетельствовал, что камень достиг дна. В мёртвой тишине — бездна поглотила его, словно мгновенно растворив в абсолютное ничто — было что-то противоестественное и кошмарное…
Внезапно Яна так резко и глубоко перегнулась через край, что я вынужден был схватить её за руку и рвануть назад.
— Что ты делаешь? — хотел крикнуть я, но лишь еле слышный шепот вырвался из моего пересохшего, сведенного спазмом горла. Яна с искаженным лицом не издала ни звука — застыла как завороженная, не в силах отвести глаз от этой чёрной всасывающей пустоты.
Потом я сидел на каком-то ящике за ветхим столом и сжимал руку моей жены; в ужасном холоде, царящем в крипте, её тонкие пальцы словно закоченели в смертельной судороге.
Келли, охваченный нервным суетливым беспокойством — так, значит, Ангел уже на подходе! — вскарабкался на уложенные штабелем
Теперь надо подождать, когда дыхание Келли станет совсем редким, почти остановится: со времён Мортлейка это служило знаком к началу заклинаний.
Напряженно, до боли в глазах, всматривался я во мрак; внутреннее чувство подсказывало, что там, где находится бруствер шахты, мне будет явлено какое-то видение. Я ждал, настроившись на зелёное свечение, которое всегда предшествовало Ангелу, но — ни малейшего проблеска, напротив — похоже, что тьма над колодцем только ещё больше сгущается. Она становится всё плотнее и непроницаемей, в этом уже нет никаких сомнений; сжимается в ком такой кромешной, концентрированной, непостижимо ослепительной черноты, что рядом с ней даже самая беспросветная ночь показалась бы светлым полднем… Я огляделся: мрак, окружающий нас, и вправду превратился вдруг для меня в легкую предрассветную мглу. А чёрный ком между тем принял очертания женской фигуры, дымным смерчем повисла она над бездной шахты… Не могу сказать, что я её вижу — во всяком случае, глаза мои её не видят, — и тем не менее она очевидна некоему внутреннему органу, назвать который «оком» было бы, пожалуй, неверно. Все более отчетливо различаю я её, хотя свет лампы словно пятится перед ней; но я вижу, вижу эту женскую фигуру какой-то хищной, непристойной, сводящей с ума прелести яснее, чем что-либо земное. Женщина с головой гигантской кошки… Ну, конечно же, произведение искусства: статуя египетской богини Сехмет не может быть живым существом! Но парализующий ужас уже превратил меня самого в статую, ибо мозг мой буквально вопит, что это — Исаис Чёрная; однако в следующее мгновение даже ужас бессильно отступает пред тем кошмарным очарованием, которое исходит от этого фантастически прекрасного видения. Мне хочется очертя голову ринуться в бездонную воронку к ногам инфернальной богини… Это какая-то безумная эйфория… Я… я просто не могу подобрать имени той неистовой испепеляющей жажде самоистребления, которая погрузила вдруг в мой мозг свои ледяные когти… Потом забрезжило бледно-зелёное свечение; источник его я определить не мог: смутное сияние было разлито повсюду… Видение демонической богини исчезло…
Дыхания Келли уже почти не слышно. Пора… Сейчас я должен начинать заклинания; формулы, данные нам духами много лет назад, составлены из слов незнакомого варварского языка, но я их помню, как «Отче наш»: уже давным-давно стали они моей плотью и кровью. Боже, кажется, с тех пор, как я впервые произнес их осенней ночью в Мортлейке, прошла целая вечность!
Я открываю рот, но меня вдруг охватывает несказанный страх. Он явно исходит от Яны. Её руки дрожат — нет, они ходят ходуном! Я собираюсь с силами: во что бы то ни стало заклинание должно состояться! Ведь Келли утром сказал, что ночью, после двух часов, Ангел отдаст нам какой-то очень важный приказ и… и раскроет последнюю тайну тайн, о посвящении в которую я все эти долгие годы молил, самозабвенно сжигая своё бедное сердце. Первые слова заклинаний уже готовы сорваться с моих губ, и… я вижу, как вдали поднимается рабби Лёв… В его поднятой руке — жертвенный нож… И тут же над колодцем на какую-то долю мгновения вновь воспаряет черная богиня… В её левой руке — миниатюрное египетское зеркальце, а в правой — какой-то предмет, как будто из оникса, — не то наконечник копья, не то направленный вверх кинжал… Резкое зелёное сияние, брызнувшее от Келли, смывает обе эти фигуры… Ослепленный, зажмуриваю я глаза… Мне кажется, мои веки опустились навсегда, чтобы никогда больше не видеть света этой земли… И никакого страха — лишь ощущение смерти… И уже не обращая внимания на моё умершее сердце, я громко и бесстрастно начал читать ритуальные формулы…
Когда я поднял глаза, то обнаружил, что Келли… исчез! Нет, кто-то там наверху сидел, там, на штабеле мешков, и его скрещенные ноги явно принадлежали Келли — в ярком зелёном свете я сразу узнал грубые башмаки бродяги, — но тело, плечи, лицо были чужими. Они претерпели загадочную, совершенно необъяснимую метаморфозу: Ангел, Зелёный Ангел сидел там, наверху, со скрещенными ногами, такой, каким изображают мандеи Персии… сидящего дьявола. На сей раз Ангел отнюдь не подавлял своими исполинскими размерами — он был нормального человеческого роста, — но черты лица были те же, какими они, видимо, навсегда запечатлелись в моей памяти: грозные, бесстрастные, неприступно холодные… Его прозрачное тело, подобное какому-то потустороннему смарагду, сияло, а раскосые глаза мерцали, как два оживших лунных
камня; тонкие, высоко вздернутые уголки рта застыли в странной, завораживающе таинственной усмешке.Рука, которую сжимали мои пальцы, была холодна как лёд. Яна мертва?.. Так же как и я, следует немедленный ответ из сокровенных глубин моей души. Она, как и я, ждет — ждет какого-то страшного приказа.
Что это за роковой приказ? — спрашиваю я себя. Нет, не спрашиваю, ибо ответ — во мне, я его знаю, только это «знание» не может всплыть на поверхность моего сознания…
Я… усмехаюсь.
Тут уста Зелёного Ангела начинают шевелиться, с них сходят первые слова… Но слышу ли я их?.. Понимаю ли?.. Наверное, да, ибо кровь застывает в жилах моих: жертвенный нож, которым рабби Лёв недавно надсек мою плоть, проникает мне в грудь, ковыряет во внутренностях, в сердце, в костях, рассекает сухожилия, кожу, вонзается в мозг… Какой-то голос, подобно заплечных дел мастеру, громко и медленно, до умопомрачения медленно, начинает мне на ухо считать… От одного до семидесяти двух…
Века или тысячелетия пролежал я в несказанно мучительном трупном окоченении? И меня пробудили только затем, чтобы я услышал кошмарные слова Ангела? Не знаю. Знаю одно: я сжимаю ледяную женскую руку и молюсь молитвой безгласной: Господи, сделай так, чтобы Яна умерла!.. Слова Зелёного Ангела пылают во мне:
— Вы принесли мне клятву в послушании, а потому восхотел я посвятить вас наконец в последнюю тайну тайн, но допрежь того должно вам ббросить с себя всё человеческое, дабы стали вы отныне как боги. Тебе, Джон Ди, верный мой раб, повелеваю я: положи жену твою Яну на брачное ложе слуге моему Эдварду Келли, дабы и он вкусил прелестей её и насладился ею, как земной мужчина земной женщиной, ибо вы кровные братья и вместе с женой твоей Яной составляете вечное триединство в Зелёном мире! Возрадуйся, Джон Ди, и возликуй!..
И острый, как жало, жертвенный нож вновь и вновь, не давая ни малейшей передышки, безжалостно погружается в душу мою и в тело моё, и я надрываюсь в молитве безглагольной, в немом отчаянном вопле: спасти меня от жизни и сознания…
Нестерпимая боль… Я вздрогнул и — пришёл в себя: сижу скрючившись в моем рабочем кресле и судорожно сжимаю затёкшими пальцами угольный кристалл Джона Ди. Значит, и меня полоснул жертвенный нож! Рассек на семьдесят две части! Боль, безумная боль пульсирует короткими ослепительными вспышками… Эти потусторонние уколы, проникая сквозь отмершие ткани пространства и времени, пронизывают меня… Инъекция боли… Игла длиною в световой год, от одной галактики до другой… Абсолютно стерильно…
Черт бы всё побрал, но, может, я слишком долго — а сколько, собственно, длилось моё магическое путешествие? — сидел в неудобном положении, или это все проклятые токсичные дымы, которыми надышался по милости Липотина? Как бы то ни было, а чувствовал я себя отвратительно, когда, покачиваясь, поднялся из-за стола… Слишком ярким было впечатление от тех странных и опасных авантюр, в которых я, уйдя в прострацию — или как ещё назвать это погружение в бездонный чёрный кристалл, это вступление в прошлое через ночные врата Lapis praecipuus manifestationis? — оказался замешанным отчасти как сторонний наблюдатель, отчасти как одно из главных действующих лиц…
Сейчас, чтобы сориентироваться в настоящем, мне надо немного посидеть спокойно и собраться с мыслями. Исполосованное тело все ещё пылает от невыносимой боли. Никаких сомнений: то, что я увидел… «во сне» — какая ерунда! — что я пережил во время магического пилигримажа, все это уже происходило со мной тогда, когда я — и телом и душой — был… Джоном Ди.
И хотя рой мыслей, порожденный этим загадочным перевоплощением, преследовал меня даже ночью, мне бы не хотелось останавливаться на нём дольше. Думаю, будет вполне достаточно, если я запишу только самое существенное на данный момент.
Мы, люди, не знаем, кто мы есть. Самих себя мы привыкли воспринимать в определенной «упаковке», той, которая ежедневно смотрит на нас из зеркала и которую нам угодно называть своим Я. О, нас нисколько не беспокоит то, что нам знакома лишь обёртка пакета со стандартными надписями: отправитель — родители, адресат — могила; бандероль из неизвестности в неизвестность, снабженная различными почтовыми штемпелями — «ценная» или… ну, это уж как решит наше тщеславие.
Но что знаем мы, пакеты, о содержимом посылки? Кажется мне, оно может меняться по усмотрению того источника, из которого исходит наша флюидическая субстанция. И тогда сквозь нас просвечивают совершенно иные сущности!.. Например, княгиня Шотокалунгина?! Конечно! Она совсем не то, что я о ней думал в состоянии крайней раздражительности последних дней: совершенно понятно, что она… не призрак! Разумеется, она такая же женщина из плоти и крови, как и я, как любой из смертных, появившийся на свет там-то и там-то в таком-то и таком-то году… Но потусторонняя эманация Исаис Черной почему-то собирается в фокусе души именно этой женщины и трансформирует её в то, чем она являлась изначально. У каждого смертного есть свой бог и свой демон: «ибо мы им живем, и движемся, и существуем» [53] , по словам апостола, от вечности до вечности…
53
Деяния апост., 17:28