Ангелоиды сумерек

Стрела Аримана. Анхра-Манью. Огненный меч на страже рая. Настаёт урочное время, когда он оборачивается на самих обитателей.

– Не так, – сказала Абсаль. – Деревья предвидели и торопили такой исход, потому что он был самым лёгким.

– Самое лучшее средство от перхоти – гильотина? А от грязи – грандиозное мировое аутодафе? – ответил я. – Хельм, что же ты не смеешься – это ведь так в твоём стиле!

– Можешь не просить прощения после того, как примешь к сведению мои слова, – ответил он спокойно. – Твой ребёнок, твой единственный ребёнок может родить, только если его коснётся пламя. Я намекал тебе про ведьм ещё когда сам не понимал до конца.

– Сами Высшие устлали путь Ахнью ковром, – кивнула Мари. – Они же велели отвести удар от тех, кого хотели сохранить. Самые малые существа успеют закопаться в землю, к корням, большие отплывут и станут на якорь в отдалении от суши.

– Пещеры, – полуспросил я.

– Они связаны с подземным миром, а вирус легко движется даже в магме, – ответил Хельмут. – Те, кто всегда там живёт, готовы рискнуть: кто-то, если не большинство, останется в живых наверняка.

– А сами Высшие? Вообще деревья?

– Не тебе за них беспокоиться, – ответил он. – Видел, какую шкуру отрастили?

«Тревожься за одного себя», – вот что означали его слова и взгляд.

Он был прав. Абсаль, которая была твёрдо намерена остаться при дочери, собиралась укрыться внутри её родного ствола. Другие женщины прекрасно чувствовали себя в воздухе и намеревались улететь вместе с крупными птицами: рисковать, что тебя ударит жарким воздухом от загоревшихся крон и опрокинет вниз, в самое пламя, не хотели ни те, ни эти.

Сэлви знала, что в решающий миг останется одна. И знала это всегда.

Один я по чьей-то прихоти сыграл в дурачка…

– Нет, – покачал головой Хельм. – Тебя скорей берегли. Держали вне стен. Ты не такой, как все прочие сумры, хотя успел хорошо это подзабыть.

– Сталь, что может расплавиться. Человечность, что ни с того ни с сего может возобладать, – насмешливо ответил я.

«Тот, кого возносят к лицу Бога, должен жить вне стен, быть в одно и то же время своим и чужим для рода», – пришло в мой разум извне.

– Знаешь что, Пабло, – вдруг сказала Мария, – дама Асия просила, чтобы я забрала у тебя кольцо. Может быть, оттого, что твой карбункул создан людьми, а не природой, и Ахнью обратит его в ничто?

Я не стал спорить: стянул заветный перстенёк с пальца и протянул ей.

Все попрощались друг с другом и вышли наружу. До чего замечательно, что мы, сумры, понимаем друг друга практически без слов!

– Ты не раздумал, Анди? – негромко спросил Хельм, когда обе моих женщины скрылись внутри огромной беседки. – Я через твоё слово не переступлю.

– Нет. Они тоже знают? – я кивнул в сторону криптомерии.

– Догадываются.

Обмениваясь этими репликами, мы успели отойти далеко в сторону.

– Все такие чуткие и понимающие, кроме меня, – вздохнул я. – Ладно, слово сумра – золотое слово. Тем более выступил с предложением как раз я. Что делать-то потребуется?

– Анди, не обижайся. Я тут на досуге уже кое-что прикинул, хоть и думал, что исполнять не придётся: вместе с женщинами укроемся, то, сё…

И потом – неожиданно твёрдым тоном:

– Решил – теперь слушайся одного меня. Лететь ведь сможешь, как тогда с Вульфрином, но с повязкой на глазах?

– Попробую. Где Лейтэ, кстати?

– Отпустил от себя, – Хельм вроде бы даже развеселился. – У тебя что – заскок на известном ритуале произошёл? Даже в потоке вольного воздуха будет мерещиться, как тебе голову удаляют.

В самом деле: хотя он набросил на плечи свою неизменную мантию, но под ней была одна широко подпоясанная рубаха и штаны. Даже ноги были в одних носках.

– В общем, – деловито продолжил он, снимая часть опояски и надевая на меня, а другую половину закрепляя на своей талии, – смотреть вниз и по сторонам тебе будет нельзя, а почему – поймешь, когда прибудем на место. Между кожаными обручами – цепь, я всё продумал ещё до того, как ты возник в доме. Ты будешь двигателем, а я стану направлять – как-нибудь справимся.

– Только не вздумай всучить мне очередную фуляровую сморкалочку, – отозвался я, заранее сожмурившись.

Но, кажется, то был кусучий шерстяной шарф. Его плотно повязали вокруг моей физиономии – и я столбом воспарил кверху, волоча за обе руки тяжёлого на подъём Хельмута.

Как-то сразу он стал задавать мне, ослепшему и почти глухому, верный курс через облака или просто влажный туман. Некие длинные перья слегка щекотали кожу, в ноздрях першило не без приятности, волосы, которые я всегда закалывал тугой заколкой, расстегнулись и теперь стелились по ветру, хлеща по спине. Сквозь шарф пробивалось то яркое сияние, то не менее пронзительная темнота. В ушах засели тугие пробки, в горле стоял клубок: возможно, я бы и задохнулся, если бы мне было необходимо дышать. Уже почти совсем…

Но тут Хельм, который всё время вёл меня, точно пилот гондолы – аэростат, вытащил свою левую руку из моей и скомандовал:

– Теперь сдёрни повязку. Это здесь.

Я и Хельмут почти неподвижно парили над бескрайней белизной, под чистым небом удивительного изумрудного оттенка: ни солнца, ни созвездий. Нечто подобное рукояти меча рассекало эту белизну – то была одетая льдом и снегом гора, на самой вершине которой выросло дерево с прямым стволом и округлой кроной. Не дуб, Не ясень. Не секвойя. Вообще несравнимо ни с чем: широкие сердцевидные листья были словно отлиты из зелёного золота, складки жемчужно-серой коры выгибались наподобие органных труб, корни оплетали всю вершину и спускались вниз подобно застывшему водопаду.

Мы опустились и стали рядом с деревом. Здесь снега не оказалось – некий пухлый и лёгкий осадок одного цвета со стволом.

– Что это, Хельм?

– Ты её видел издалека на том самом острове. Гора Каф, Гора Сумеру. Можешь отыскать множество иных имён, и все они будут пригодны.

– А дерево?

Я хотел добавить, что раньше его не видел, но усомнился: не таким уж большим оно оказалось, раза в два выше садовой яблони. Или то я вырос, пока сюда летел?

– Гаокерен. У меня был двуручный клинок с его изображением в перекрестье.