Ангелы во брони

Телевизионный обозреватель Виталий Молочков слушал запись собственного вечернего репортажа, который через полтора часа должен был пойти в эфир. Он сидел в собственном офисе, созерцал изображение на мониторе, отмечая сильные и слабые стороны своего выступления. Позвонила секретарша.

– К вам тут товарищ со странной фамилией.

– Какой фамилией? – не понял Молочков.

– Угорь, – ответила секретарша.

Молочков прекрасно знал, что это никакая не фамилия. Он уже не один год работал на покойного Альфреда Степановича, «мочил» по его заявке конкурентов, публиковал компромат на сотрудников МВД и ФСБ, пытавшихся подкопаться под сторожевские структуры.

– Пусть войдет, – с трудом скрывая недоумение, пробормотал Молочков.

Кто это может быть? Неужели Угорь способен воскреснуть? Или Виталия забыли предупредить о чем-то самом главном?!

– Здравствуй, Виталий.

– Здр… Очень рад, Альфред Степанович.

Перед Молочковым и в самом деле стоял Угорь. Сняв темные очки и парик, визитер окончательно обрел свою рыбью наружность.

– Но еще более удивлен? И уже подыскиваешь других хозяев?

– Удивлен, – честно кивнул Молочков.

– Покойный генерал Шура Каляев… Он, кстати, покойник всамделишный, – после небольшой паузы уточнил Альфред Степанович, – как-то мне рассказывал, что у спецслужб была выработана система двойников. Находили похожего человека, гримировали, зачастую даже пластические операции делали, а потом использовали в различных целях.

Молочков вспомнил популярный в советские времена сериал «ТАСС уполномочен заявить», где одного из контрразведчиков искусно загримировали под агента ЦРУ.

– Ну вот и я себе изготовил двойника. Нашел похожего актера, заурядного такого, из какого-то провинциального детского театра. Ну и использовал в нужный момент. Зато убрал самых опасных волков, которые уже давно хотели броситься и схарчить меня. Каляева и Генриха. Сам их спровоцировал, харчить не стал, мертвечиной не питаюсь. – Физиономия Угря дернулась, углы тонкого, почти безгубого рта поползли наперекосяк, в разные стороны.

Таким образом Альфред Степанович улыбался.

– Что дальше, Молочков? Я имею в виду, как будет работать следствие и как ты в своих передачках будешь все это освещать? – спросил Угорь, медленно возвращая физиономию в привычное рыбье-змеиное состояние.

– Ну, следствие потопчется немного, затем отправятся туда, где вроде бы должна находиться некая база, на которой происходят нелегальные операции по изъятию органов…

– Все правильно! – кивнул Сторожев. – Только на этой базе уже ничего не будет. Куда же она будет переведена?

– Я не знаю, следствие, думаю, тоже. – Молочков улыбнулся, но не столь уродливо, как его собеседник.

– Следствие, разумеется, знать не будет, – в свою очередь улыбнулся Угорь, и Молочков сразу же погрустнел от гримасы мерзкого лица. – А вот ты знаешь! Теперь знаешь, потому что мне придется все перевезти в твое загородное имение. К тебе на дачу, Виталий! У тебя ведь там несколько гектаров, так ведь? Я же хорошо тебе платил за твой телевизионный п…дежь, и не только я.

– П-почему к-ко мне? – заплетающимся языком спросил вспотевший Молочков.

– До тебя от нынешней базы всего тридцать километров с небольшим…

– Правда! – схватившись за взмокший лоб, согласился Виталий.

– Кривда, – рыбья физиономия в тон словцу и в самом деле скривилась. – Но это только первое. Второе – у тебя никто не будет шарить, ты же независимый журналист, любое касание тебя – это покушение на свободу слова. Лешка прикроет тебя, перестань дрожать!

Упоминание Алексея Алексеевича малость успокоило Молочкова.

– Ну а третье, холодильники-рефрижераторы простоят в твоем ангаре недолго. От силы недели две, потом их заберут. Куда, ты, как умный человек, интересоваться, я думаю, не будешь.

В самом деле, совсем недавно Молочков построил на своем участке шикарнейший просторный ангар, способный вместить не менее пяти огромных лимузинов (размером с тот, на котором ездит певец Киркоров). Именно на таких машинах приезжали к Виталию Соломоновичу многочисленные гости. Альфред Степанович никогда не был в числе этих гостей, вообще ни разу не посещал молочковского «имения» и, несмотря на это, был обо всем прекрасно осведомлен.

– Не слышу твоего согласия, – холодно сказал Сторожев, глядя в бледное, под стать фамилии, лицо независимого журналиста.

– Да, конечно, я готов помочь, но…

– Не более двух недель, а скорее всего значительно меньше, – предупредил его вопрос Угорь. – Меня ты, естественно, не видел и не слышал, ведь я труп. Мне нужны ключи от ворот и от ангара. Не забудь предупредить охрану.

Виталию Соломоновичу Молочкову не оставалось ничего иного, как безропотно повиноваться. Альфред Степанович направился было к выходу, но вдруг остановился, вернулся к рабочему столу Молочкова, налил в стакан минеральной воды из стоящей на столе бутылки.

– Как это ты сказал – «установить истину»… А что, зрителям твоих программ нужна истина? – без усмешки, довольно зло спросил Сторожев. – Да им в лучшем случае подавай новости про то, как ругался матом певец… Фамилию его забываю все время. А если какой-нибудь другой певец в прямом эфире будет блевать или опорожнять кишечник, то телеканал, транслирующий это, будет иметь самый высокий рейтинг. Все, абсолютно все захотят увидеть это потрясающее «зрелище». И каждый найдет оправдание своеу «животному» любопытству. Я, дескать, смотрю это, чтобы не выпасть из современных культурных течений. И срущему шоумену найдутся оправдания. Дескать у него не понос, а перформанс… Что, не так?

– Так, – в свою очередь, без усмешки, сдержанно отозвался Молочков.

Мысленно он представил себе это «зрелище» и вздрогнул всем своим дряблым, уже немолодым телом. И в самом деле то, что говорил Угорь, отнюдь не было театром абсурда. Как телевизионщик со стажем, Молочков ничего не мог возразить. А Угорь, попивая мелкими глотками минеральную воду, продолжил:

– Знаешь, Молочков, иногда мне кажется, что в скором времени исчезнет классическая музыка, живопись, серьезная литература, театр, кинематограф. Они станут нерентабельными. Громоздкими и трудоемкими в производстве, но при этом не дающими сиюминутной прибыли… Людей будут медленно отучать от искусства, понимания прекрасного. Такие, как ты, Молочков, будут отучать.

– Ну это уж вы слишком, – поджав губы под усы, пробормотал Молочков.

– А потом вообще исчезнет всякая музыка, всякая живопись, всякое печатное слово, – не обращая внимания на реакцию Молочкова, продолжал Угорь-Сторожев. – Будет одно сплошное компьютерное пространство, и каждый второй сайт будет порнографическим… Не спорь со мной, Виталий, сам все прекрасно понимаешь.

– Но я все-таки… – попытался было отстоять свой культурный облик Молочков.

– Ты все-таки? – довольно резко перебил его Альфред Степанович. – А ну отвечай быстро, когда ты последний раз был в Третьяковской галерее? Отвечай без вранья!