Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

Я тоже повернулся посмотреть на старую серую колонну, которая могла бы стоять на Ладгейт-Хилл, а вместо этого валялась в зарослях ежевики. Колючие ветви подбирались все ближе к несостоявшейся колонне, ласково оплетали ее, как бы утешая за прошлую неудачу. Мы стали спускаться по крутой дороге, покрытой таким толстым слоем известняковой пыли, что она, подобно муке, оседала на нашей одежде и образовывала серую пленку на руках. По пути мастер указал на длинную вертикальную выемку в скале.

— Кенотаф! — хладнокровно пояснил он, будто речь шла о самых обыденных вещах.

Мы пошли дальше.

— Я помогал выбирать некоторые камни для Кенотафа, — продолжал мой провожатый, — верхние части с завитками. Приходилось отыскивать самый чистый, самый белый мрамор на острове.

Внизу, на побережье, показался карьер, в котором велась добыча белого строительного известняка. Мы остановились на некотором расстоянии и стали наблюдать. В настоящий момент рабочие, стоя на каменных приступочках, загоняли плоский железный брус под слой породы (еще благодарение богу, что портлендский известняк так удобно располагается). Стрела подъемного крана развернулась, опустив в карьер прочную цепь, которую прикрепили к железному брусу. После этого кран заработал на подъем и тянул до тех пор, пока от породы не отломался изрядный пласт приблизительно прямоугольной формы.

Наверху тоже трудились рабочие: они обтесывали вынутую ранее породу — огромные плиты кремового цвета. Свою сияющую белизну здешний известняк приобретает только со временем, под действием природных факторов, а изначально он вот такого, серовато-кремового цвета. Вы и сами можете в этом убедиться, если прогуляетесь по Стрэнду и сравните вновь построенный Буш-хаус с древним Сомерсет-хаусом. Когда-нибудь, прокалившись на солнышке, Буш-хаус потеряет свой нынешний вид и сольется с серебряным одноцветьем Лондона.

— И куда пойдет весь этот камень? — спросил я у подрядчика, указывая на вздымавшиеся глыбы.

— Этот? На Риджент-стрит!

Портлендские карьеры — помимо того сентиментального интереса, который они порождают у каждого лондонца, — вообще интересное место для экскурсии. Вы смотрите на склон холма и видите четкий разрез геологической плиты, формирующей остров, прямо как на архитектурном плане. Вначале идет тонкий поверхностный слой почвы, под ней располагается более глубокий пласт непригодного камня, который не используется в строительстве — его, как правило, вынимают и выкидывают в море. В результате возле западной оконечности острова вырос еще один маленький островок из бесполезного известняка — высотой около четырехсот футов.

Непосредственно за порожней породой идет то, что горные мастера называют «прослоем пустой породы» — странного вида серая бугристая масса, слегка напоминающая бетон. Здесь сплошь и рядом попадаются окаменелости — деревья и рыбы. Я выковырял множество великолепных каменных мидий, отличный экземпляр устрицы размером с чайное блюдце и каменную ветку от дерева, которое росло на Портленде миллионы лет назад. Последняя выглядела настолько убедительно (если не учитывать, конечно, ее веса), что страдающий близорукостью человек вполне мог обмануться и принять ее за настоящую древесину.

Что интересно, корни большинства таких деревьев находятся в означенном «прослое», а ветви и сучья проросли в слой пустой породы. И наконец, за «прослоем» идет та самая ценная порода, использующаяся в строительстве, — она залегает правильными пластами.

Если вы видели вкрапления окаменелых мидий в портлендском известняке, то легко их узнаете в цоколе статуи короля Карла на Чаринг-Кросс, — в ней полным-полно морских ракушек.

— Не срежем ли мы весь остров до уровня моря? — со смехом повторил мой вопрос мастер. — Не при нашей жизни, сэр! Здесь столько камня, что хватит всему миру еще лет на пятьсот!

Раньше я ничтоже сумняшеся полагал, будто знаю свой город.

Теперь же я осознал, что никто не в состоянии понять Лондон, не исследовав древние расселины этого белого острова, который является праматерью нашей столицы. Как вы сможете постичь красоту Лондона? Только через извечную переменчивость портлендского камня. Он годами собирает и впитывает в себя продымленные городские тени — так же, как деревья срастаются с паразитирующим на них лишайником. Поэтому в пасмурные дни камень выглядит серым, мрачным и непостижимым в своей задумчивости. Вы так привыкаете к этому зрелищу, что останавливаетесь, потрясенные, когда он внезапно начинает сверкать на солнце яркой белизной. У Лондона сотня настроений, он капризен и многогранен, как хорошенькая женщина.

Собор Святого Павла, Сомерсет-хаус, банк Англии и Королевская биржа, Мэншн-хаус и Судебные инны, Британский музей и церкви Кристофера Рена — список можно продолжать хоть до конца главы — все эти бессмертные здания вышли из пещер, оврагов и расщелин острова Портленд. И, уж вы мне поверьте, это незабываемое ощущение — пройтись по мощной геологической породе, из которой по воле сэра Рена был воздвигнут собор Святого Павла, чтобы занять свое место на Ладгейт-Хилл!

Шагая по пыльным дорогам острова, слепившим глаза не хуже снега на солнце, я размышлял не только о шедеврах, которые Портленд уже подарил столице, но и о будущем Лондоне. О том городе, по которому нам с вами вряд ли доведется прогуляться. О прекрасных строениях, которые еще только ждут своего часа — неоформившимися зародышами они лежат в темной утробе щедрого острова. Эти недра уже порадовали нас новым зданием банка Англии, а на очереди целые улицы, которые будут высечены из портлендских скал. Меня посетила причудливая фантазия: а что, если звук моих шагов как-то отзовется в глубине острова, нарушив безмятежный сон будущих зданий и навязав им беспокойные кошмары, так или иначе связанные с их историческим предназначением?

И вот еще о чем мне подумалось: никогда уже не буду я смотреть на Лондон прежними глазами. Теперь, куда бы я ни пошел, меня будет преследовать образ белого острова, плавающего, подобно огромному киту, в синих водах. Впредь, когда я увижу в Лондоне белый портлендский известняк, мне непременно вспомнится пенный прибой у высоких скал, пронзительные крики чаек, блестящая мокрая — будто обсосанная — галька на каменистом пляже и белая пыль на дорогах. Все вместе — это таинственный маленький остров, под названием Портленд.

7

Мы встретились в монастырском переулке Эксетера. Он стоял с путеводителем в руках — типичный добропорядочный американец, который уже заготовил дружелюбную улыбку на случай любой, самой незначительной, провокации со стороны англичан…

Я в тот момент предавался размышлениям о том, что, если не вникать в детали, все английские города с соборами обнаруживают восхитительное сходство. Удивляться тут нечему — ведь они выросли на одних и тех же корнях одного и того же прошлого. В этих городках мне нравится буквально все: неизменно узкий вход в храм; зеленые деревья — чистенькие, аккуратные, будто причесанные под одну гребенку; коротко подстриженные лужайки; звонкий воробьиный щебет и низкий звон колоколов; скромные георгианские двери с медными молоточками, воздвигающие надежный заслон между собором и остальным миром. Каждая соборная площадь пропитана схожим духом многовекового мира и покоя; а над ней возвышаются серые стены и башни, где любой кирпич несет отпечаток безграничной веры…

Американец вошел в Эксетерский собор, я последовал за ним.

Нашим взорам предстал образец идеально уравновешенной архитектуры — прекрасный, но, на мой взгляд, чересчур бесстрастный. Все арки здесь безупречны, и каждая является точным повторением предыдущей, любая из колонн — копия той, что напротив. Напоминает музыку, переложенную на язык математики! В какой-то миг начинает казаться, что все это совершенство, того и гляди, вознесется на небеса или растворится в звуках холодного парадного гимна. Единственное, что привязывает Эксетерский храм к земле, — орган, установленный в заведомо неудачном месте (а именно, над хорами), так что он закрывает большое восточное окно. Просчет архитектора служит спасительным якорем для Эксетера.