Английская Утопия

«Макария» составлена в виде диалога между ученым монахом и путешественником. Последний начинает так:

«В королевстве, именуемом Макарией, король и управители живут в большом почете и богатстве, а народ живет в большом довольстве, изобилии, мире и счастьи.

Ученый: Это кажется мне невозможным…»

«Макария», как и подобает Утопии на заре буржуазной революции, организована скорее на принципах государственного капитализма, чем коммунистических.

«Всякая торговля, могущая обогатить королевство, допускается законом», но она находится целиком под контролем Великого совета, которому подчинены советы по делам животноводства, рыбной ловли, сухопутной и морской торговли и новых плантаций. Последний совет с помощью государства организует эмиграцию населения.

Совершенно новым моментом в утопической литературе являются методы, при помощи которых установления «Макарии» предполагается ввести в Англии. Впервые мыслится это не как результат решения доброго короля, а как результат убеждения народа в преимуществе такого изменения. Чтобы добиться этого, ученый монах обещает в своей проповеди:

«Сделать для всех очевидным, что те, кто против этого почтенного плана, во-первых, враги Бога и добродетели; во-вторых, они враги государства; в-третьих, враги сами себе и своему потомству.

Путешественник: Почему бы всем жителям Англии не согласиться сделать свою страну подобной Макарии?

Ученый: Одни дураки и безумцы будут против этого».

Так вступила Утопия во вторую стадию своего существования — в период веры в убеждение и просвещенное понимание собственных интересов. Однако до времени, когда будет ясно понята истинная природа классовой власти, еще очень далеко.

«Макария» принадлежит к первому этапу революции, периоду неограниченной веры и надежды. «Океания», изданная лишь в 1656 году, хотя значительная часть ее была написана много раньше, относится к годам завершения революции, полным сомнений и разочарований. Позади уже ряд опытов применения разных конституционных проектов, и все они провалились. Гаррингтон полагал, что знает причину неудач, и надеялся, хотя, надо полагать, и не очень сильно, что если примут его план, еще можно будет спасти Республику.

Гаррингтон представляет очень характерную фигуру, хотя и стоит особняком. Он родился в 1611 году в семье крупного землевладельца. Еще в юности Гаррингтон выказал большую склонность к политическим проблемам, но вместо того, чтобы принять участие в борьбе того времени, он отправился путешествовать за границу, где изучал установления иноземных государств, главным образом в могущественных аристократическо-купеческих республиках — Голландии и Венеции. В эпоху, когда наиболее радикальные практические политики не смели мечтать о большем, чем об установлении контроля парламента над властью короля, Гаррингтон в результате серьезного изучения греческой и римской истории сделался убежденным республиканцем. Несмотря на свой последовательный, академический республиканизм, Гаррингтон был лично очень привязан к Карлу I, и, когда король был уже в руках восставшей армии, он сделался его камергером. Этот пост требовал человека, пользующегося доверием обеих партий. Джон Обри, близкий друг Гаррингтона, писал:

«Король Карл любил его общество, однако он не выносил никаких разговоров о Республике».

Гаррингтон не принимал лично участия в гражданской войне и глубоко сожалел о казни короля. Однако, когда была установлена республика, он, в силу своих убеждений, сделался ее сторонником и свою «Океанию» посвятил Кромвелю.

Несмотря на это, получение разрешения на ее опубликование было сопряжено с некоторыми трудностями. По замыслу Гаррингтона, Ольфеус Мегалатор, в лице которого выведен в «Океании» Кромвель, достигнув высшей власти, отрекается от нее, чтобы учредить свободную республику. Вследствие этого цензор задержал на некоторое время книгу, и Толанд, издавший труды Гаррингтона, предпослав им краткую биографию, приводит характерное высказывание Кромвеля:

«Этому джентльмену хотелось отвратить его от власти, однако тот не захотел бы расстаться с тем, что добыл мечом, за чечевичную похлебку: со свойственным ему лицемерием он заявил, что одобряет единоличное правление не больше, чем каждый из них, и что он был вынужден взять на себя пост верховного констебля, чтобы обеспечить мир между отдельными партиями в государстве, поскольку он видел, что предоставленные себе, они никогда не придут к соглашению о какой-нибудь определенной форме правления».

У нас нет основания считать, что Кромвель в данном случае лицемерил. Он полностью отдавал себе отчет в слабости Республики, может быть, и не понимая ее причин, и в последние годы жизни писал и говорил, как человек, утративший надежды.

И в самом деле, классовые противоречия, заложенные в самом основании Республики, были настолько глубоки, что никакая конституция, как бы хитроумно она ни была придумана, не могла бы предотвратить ее падения. Но как бы ни было, план Гаррингтона покоился на признании великой правды, и четкое провозглашение ее дает ему право на видное место в развитии концепции исторического материализма. Он считал, что характер общества будет зависеть от распределения собственности между составляющими его классами. Под собственностью Гаррингтон подразумевал земельную собственность, так как в XVII веке земля в Англии все еще являлась важнейшим видом собственности, но он готов был допустить, что в некоторых государствах, например в Голландии и Венеции, где положение было иным, его обобщение могло бы иметь более широкий смысл. Он формулирует это следующим афоризмом:

«Природа государства зависит от характера распределения владения землей или характера распределения собственности на землю. Если, — продолжает он, — один человек является владельцем территории или его власть над ней больше, чем власть народа… то такое государство — абсолютная монархия.

Если немногие избранные, или дворянство и духовенство, являются единственными, или в большей мере, чем народ, хозяевами земли, то государство — смешанная монархия, как Испания, Польша или с некоторых пор Океания [Англия].

Если весь народ является хозяином земли или земля так распределена между людьми, что ни один человек и ни одна группа людей, немногих избранных или аристократии, не являются в большей мере, чем народ, хозяевами земли, то государство (если нет вмешательства силы) является Республикой».

Поэтому основным законом Океании являлся аграрный закон о разделе земли. Конечно, наделялось ею не все население, поскольку Гаррингтон не верил в полную демократию, но большое количество людей. Земля распределялась согласно статуту, по которому никто не имел права владеть участком земли, стоящим более 2 тысяч фунтов стерлингов. Гаррингтон полагал, что при таком положении число землевладельцев никогда не сократится более чем до 5 тысяч и даже будет значительно превышать его, поскольку было маловероятным, чтобы все владели наивысшей нормой земли. Чтобы еще больше раздробить имения, он предложил упразднить право первородства и поделить их поровну между сыновьями владельцев. Такой аграрный закон создал бы прочную базу для Республики в той же мере, как консолидация реформации в Англии предопределялась количеством людей, заинтересованных в закреплении за собой земель, отобранных у церкви. В связи с этим уместно упомянуть о том, какую прочную базу создала себе впоследствии французская революция благодаря широкому распределению земли среди крестьян. Политическая власть в Океании не была целиком в руках землевладельцев, но распределялась так, что им обеспечивалось решающее влияние. В конечном счете весь план сводился к тому, чтобы сделать Англию страной мелких помещиков и крепких фригольдеров.

Обеспечив разделом земли основы республики в Океании, Мегалатор мог приступить к осуществлению других предложений Гаррингтона в области реформы механизма управления государством. Он ввел тайное голосование при выборах в парламент и в самом парламенте сделал выборы многостепенными; одна треть членов парламента и всех других выборных учреждений ежегодно сменялась и, таким образом, весь состав их обновлялся каждые три года; он учредил двухпалатный парламент — члены верхней палаты, меньшей по составу, обладали более высоким имущественным цензом, они имели право прений, но не голосовали, тогда как нижняя палата, наоборот, голосовала, но была лишена права прений. По-видимому, Гаррингтон представлял себе деятельность нижней палаты как проведение своего рода непрямых референдумов.