Анхен и Мари. Прима-балерина

– А что, Мариус Павлович, быть может, женскую одежду Вы любите носить? И красить губы красною помадой? – спросила она, в упор уставившись в главного балетмейстера.

– Да как Вы смеете?! – начал было он, но осёкся.

Художница вытащила из буфета бокал со следами помады, посмотрела на свет хрустальной люстры и даже обнаружила в нём капельку красного цвета. Понюхала. Доктор Цинкевич подошёл к буфету и тоже понюхал бокал.

– Вино! – заключил он.

– Отчего же Вы посуду за любовницами не моете совсем? – ехидно спросила Анхен.

– Почему же сразу любовницы?! – пытался парировать балетмейстер.

– К Вам в кабинет жена пожаловать изволила или другая дама? Это легко проверить, – поддержал нападки художницы господин Самолётов.

Господин Потапов посмотрел на него испуганно и закрутил и без того острый кончик уса. А ведь, и правда, проверят.

– Ладно, скажу вам всё как есть. Но не судите строго! Я – творческий человек. Артист. Маэстро. Художник танца. Мне требуется подпитка творческих начал, – сказал балетмейстер, гордо задрав подбородок. Затем добавил менее пафосно. – Да. Я увлекаюсь дамами. Что здесь такого?

– И госпожой Пичугиной… увлекались? – спросил господин Громыкин строго.

– Да Боже упаси! Вы что?! Что я дурак совсем? У неё та-а-акой покровитель. Нет, нет. Ни в коем случае.

– Прима к Вам вчера приходила? – прервал его дознаватель.

– Ну, да.

– Что говорила?

– Расстроилась, что я распорядился подселить к ней госпожу Черникину. Это с ней я пил вино. Можете проверить.

– Проверим, – сказал доктор Цинкевич, забирая бокал.

– Как сильно она "расстроилась"? – давил на него господин Громыкин, передразнивая.

– Сильно, – сказал господин Потапов, кивая и прикрывая глаза.

Это было уже делом принципа увидеть, как всё происходило. Поэтому Анхен, не задумываясь, снова схватила руку маэстро, требующего подпитки творческих начал.

Mon Dieu! Как же она визжит! У меня сейчас уши взорвутся. Ей не в балерины надобно было идти, а в оперные певицы. А может и не надобно. Голос противнейший. Mon Dieu!

Мариус сморщил крупный нос с французской горбинкой, прикрыл глаза и отвернулся. Как он мог с ней грешить?! Нет, он бы не решился. Сама вешалась. Сама!

– Ты знаешь, кто я и с кем я? – заявила нахалка, склоняясь над ним, как надзиратель в каторжной пересылке.

Прима намекала на покровителя. Ну, ну. В театре уже стало известно, что князь подал в отставку и лишился своего могущества. Говорят, распрощался со всеми, покинул Петербург и уехал с женой в родовое имение.

– Я помню, кто ты. А ты помнишь, кто я?

Мариус тряхнул остатками некогда кудрявой шевелюры и резко встал. Прима отшатнулась от неожиданного отпора.

– Кто? – глупо спросила она, округляя красивые, но воспалённые глаза.

– Главный! Ба-лет-мей-стер! Понимаешь? Главный.

Он пошёл в наступление. Прима-балерина сделала шаг назад.

– Кто мне срывает репетиции из-за нелепых капризов?

– Кто слухи про меня распускает?

– Кто ни во что не ставит ни меня, ни мои распоряжения?

С каждым вопросом Мариус продвигался на шаг вперёд, а балерина отступала.

Конец ознакомительного фрагмента.