Анкета

— Обойдусь.

Девушка отвернулась к окну. Но вспомнила, наверное, о своем обязательстве, смилостивилась, сказала:

— Лена меня зовут. А песни эти у меня и так вот тут (постучала себя кулачком по лбу) с утра до вечера крутятся. Надоело уже.

Они ехали в разных концах битком набитого вагона. Вместе выходили покурить. Почти молча. Говорить об Антуфьеве было невозможно, о чем-то другом — нелепо.

Часов около семи вечера Сергей Иванов подошел к ней, чтобы пригласить на очередной перекур, но увидел, что она спит. Он это понимал. Он сам не любил ждать, и если уж ждал чего-то, что должно было случиться на другой день, ложился рано и вставал поздно, чтобы как можно больше времени провести во сне.

Но теперь вот не спалось — и он до полуночи курсировал из жаркой духоты и портяночной вони вагона в холодную духоту и табачную вонь тамбура.

Ранним утром они вышли на перрон.

— Куда? — спросил Сергей Иванов.

Лена пожала плечами — и пошла. Он за ней.

Метро Павелецкая — Проспект Мира, по кольцу. Потом на троллейбусе. Потом с проспекта Мира под арку: два высоких дома друг против друга. У одного — кучка народа. Молодежь. Они подошли к ним. Молодежь посмотрела на Сергея Иванова и на Лену, как на знакомых, на своих. Кто-то даже сказал: «Привет.»

— Привет, — сказал Сергей.

— Выпьешь? — Сергею протянули бутылку. Водка. Самая простая, самая дешёвая водка. Эти ребята понимают стиль Антуфьева. Надо уважить их. Сергей взял водку и другую бутылку, с какой-то шипучкой — запивать. Отхлебнул поочередно из обеих бутылок, передал Лене. Она тоже сделала по глотку, вернула бутылки.

— Откуда? — спросил длинный парень с длинными волосами и длинным носом.

— Из Саратова.

— А мы из Тамбова. А этот вот из Пензы. А эта вообще с Чукотки, — он указал на девушку монголоидного типа, которая сидела на лавке, покачивалась и что-то бормотала сквозь зубы.

— Сам ты с Чукотки! — сказала она. — Из Калмыкии я.

— В Калмыкии тоже чукчи есть? — удивился длинный.

— Ты смеешься? — Поднялась башкирская девушка. — Ты смеешься? Сейчас ты заплачешь!

Она стукнула длинного кулаком в грудь и упала на скамейку, оказавшись довольно-таки крепко выпившей.

— Ладно, — сказал человек лет восемнадцати, смотревший на все так задумчиво и так строго, что возникало невольно уважение к его взгляду. — Ладно, поехали.

Все ободрились, не спрашивая, куда надо ехать — и пустили по кругу бутылки с водкой и газировкой: прощаясь навсегда с домом Андрея Антуфьева, глядя на который никто бы никогда не сказал, что этот дом может быть домом Антуфьева. Так подумал Сергей Иванов — и именно в этот момент из подъезда вышла старуха в ватнике и цветастом платке, совсем деревенская, — и так вышла, как выходят хозяйки за порог своей избы отогнать гусей.

— Чего стоите? — закричала она. — С утра покоя нет. Наплюют, наблюют, окурков нашвыряют, подъезд обмочут весь, паразиты!

— Найдите хоть один окурок, — сказали ей негромко. — Хоть один плевок. А если кто в подъезде… Мы его сами убьем.

— Ну, тогда и нечего тут стоять! Сто раз вам сказано, увезли его, схоронили его, нету тут его!

— Давно пора, — вышел из подъезда юный мужчина лет двадцати пяти — почти ровесник собравшихся, но совсем из другого поколения и из другого мира — и ощущал он себя старше и годами, и всем прочим. Он вышел — как плохой актер в плохом спектакле, плохо играя самого себя, хотя все, что он делал, ему принадлежало неотъемлемо и другим быть не могло. Есть просто люди, которые и в естественности своей неестественны. «А у жлобов примет на самом деле нет. Бог метит шельму, оставляя без примет,» — сказал Антуфьев.

— В каком смысле — давно пора? — спросила его калмыцкая девушка, встав с лавки, сосредоточенно прищуриваясь и стараясь не покачиваться. — Кому пора? Куда пора?

— И этому вашему (не снизошел он назвать имя) пора было загнуться, и вам пора.

— А тебе не пора? — спросила калмыцкая девушка, склонив голову, надвигаясь на юного мужчину, теребя пальцами горло, будто оно вдруг заболело у нее. — Тебе не пора?

Юный мужчина испугался и быстро пошел к своей машине, быстро сел в нее.

— Кирпич дайте! Камень! — кричала калмычка, но не успела, уехал юный мужчина, фыркнув всем под нос бензиновым перегаром.

Что ж, поехали и мы.

3

А встречный торопится, скорый вполне, И я завидую ему, а он завидует мне. И, говорят, кто-то знает правильный маршрут. Но он всегда где-то там, а я всегда где-то тут.

Они поехали к «Горбушке».

Там, в парке, бродили, стояли кучками, валялись на траве люди и словно чего-то ждали. Девочка в рваных джинсах, растрепанная, стояла, прислонившись спиной к дереву, царапая его ногтями, и плакала, возле нее молча, понурившись, стоял одинокий друг ее.

Активный длинноносый парень отлучился ненадолго — и вскоре разъяснил: концерты, естественно, отменяются, потому что «Другое дерево» без Антуфьева — это совсем другое дерево (он сделал паузу, ожидая реакции на шутку, которую наверняка только что у кого-то слямзил — но не дождался), но билеты — пока никто не сдает — и не сдадут, само собой, оставят на память, однако, ходят слухи, что они не только в качестве сувенира могут пригодиться: музыканты, друзья Антуфьева (он назвал имена известнейшие), собираются все три вечера заполнить собою — и так гибель Антуфьева отметят. Отметят, сказал длинноносый, потому что в его куцей жизни все события именно — отмечались. Праздновались. Положим, и Сергея Иванова жизнь не многолетнее, зато протяженней опытом души, и уж он-то поискал бы слою вернее.

Но — не в словах суть, хотя, в чем же, если не в них?

Сергей Иванов все посматривал на Лену. Она без особого интереса выслушала информацию длинноносого, с усталой скукой какой-то озиралась. Она выглядела посторонней здесь, случайной — несмотря на «хайратник» свой и кольцо в ноздре. К ним подошел кто-то, начал рассказывать о подробностях гибели Антуфьева, выдвигая, как водится в таких случаях, предположения и версии, в том числе и версию убийства. Сергей Иванов начал слушать почти с жадностью, но в это время Лена не спеша побрела прочь, и он пошел за ней.

— Идиоты, — сказала Лена, а потом нехорошо выругалась.

— Да, — сказал Сергей. — Как-то противно здесь. Вокруг смерти массовку устраивают.

Ему понравились свои слова, он заглянул в лицо Лены.

— Молодец, молодец, — сказала она. — Умный. Куда ты, собственно, прешься, умный?

— Собственно, за тобой.

— Домой, в родной Саратов?

— А ты в Саратов?

— Первым попавшимся поездом. Погано здесь. Ненавижу Москву.

— Ну, домой так домой.

— А ты его жену видел?

— Чью?

— Антуфьева.

— Нет. Фотографий нигде не было. И интервью она не дает.

— Опять метро. Но не к Павелецкой, а совсем в другую сторону.

— Киевская. Вокзал.

— Тетка у меня в Переделкине живет. Мать просила привет передать, — сказала Лена. — Тургеневская улица, дом семнадцать.

— Если не против, я провожу. Делать все равно нечего.

— Как хочешь.

— В Переделкине, я слышал, писатели живут.

— Тетка не писательница, нормальный человек.