Анна Керн: Жизнь во имя любви

В ответном письме она получила следующий отзыв о написанных ею воспоминаниях: «Только одна умная женская рука способна так тонко и превосходно набросать историю отношений, где чувство своего достоинства вместе с желанием нравиться и даже сердечною привязанностью отливаются разными и всегда изящными чертами, ни разу не оскорбившими ничьего глаза и ничьего чувства, несмотря на то, что иногда слагаются в образы, всего менее монашеского или пуританского свойства… »

Действительно, надо отдать должное такту и выдержке этой женщины: несмотря на различные до противоположности оценки, даваемые ей Пушкиным, на порой нелицеприятные отзывы поэта о ней, она не изменила своего взгляда на него. Она сумела в своих воспоминаниях сохранить для потомков живой образ Пушкина, со всеми его слабостями и недостатками, присущими ему как ярчайшему представителю своей эпохи (вспомним её ёмкую характеристику: «Он был сыном своего века…»).

8 апреля 1859 года умерла Прасковья Александровна Осипова, являвшаяся одной из самых значительных фигур в истории жизни Анны Керн. Приходясь родственницей и Анне Петровне, и Пушкину (для поэта она была ещё и гостеприимной соседкой), она принимала в судьбе обоих живейшее участие. «Бедняжка скончалась 8 апреля, в среду, на Святой неделе, – сообщила наша героиня Анненкову. – Минуты прощания были очень печальны, я плакала и от души за неё молилась!..»

Марковы–Виноградские вскоре свели знакомство с семьёй сослуживца Александра Васильевича по Департаменту уделов Н.Н.Тютчева (1815—1878). Николай Николаевич в прошлом занимался литературным творчеством и переводами, являлся сотрудником «Отечественных записок» и членом кружка Белинского. Он воспитывался в Германии, в школе гернгутеров близ Дрездена, в 1840 году окончил Дерптский университет. В Москве Тютчев познакомился с членами литературно–философского кружка Н. В. Станкевича и с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Совместно со Станкевичем он подготовил и издал книгу «Нравы и обычаи всех народов». Вместе с историком Т. Н. Грановским он принял деятельное участие в похоронах Белинского и изыскивал способы оказать материальную помощь его семье. В 1841 году Тютчев женился на дочери российского адмирала датского происхождения Александре Петровне де Додт. В 1851– 1853 годах Николай Николаевич управлял имениями И. С. Тургенева и проживал с женой Александрой Петровной и свояченицей Констанцией Петровной в господском доме в Спасском–Лутовинове. Однако управляющим он оказался плохим. Владелец усадьбы писал Анненкову: «При всей своей отличной честности это человек самый непрактичный – и в два года довёл дело до того, что доходов моих (за исключением платежа в опекунский совет) не хватало на его жалованье, а на мой прожиток не приходилось ни копейки. <… > Мы дали друг другу бумагу, в которой свидетельствуем, что остались оба совершенно довольны. Моё состояние не позволяет мне содержать управляющего с жалованьем 2 000 рублей серебром в год и большим семейством».

После этого фиаско Николай Николаевич служил правителем дел организованного в Петербурге комиссионерства. Однако предприятие вскоре обанкротилось, а на Тютчева был произведён начёт в 10 тысяч рублей. Дело рассматривал третейский суд, на котором в защиту Тютчева выступил И. С. Тургенев. После его вдохновенной речи Николай Николаевич был оправдан. Во время Крымской войны 1853– 1856 годов Тютчев служил столоначальником в Инспекторском департаменте военного министерства. В Департамент уделов он попал, как и Марков–Виноградский, благодаря протекции его председателя М. Н. Муравьёва, приходившегося Тютчеву свойственником (его жена, как и мать Николая Николаевича, происходила из рода Шереметевых). В 1870–х годах Тютчев уже имел чин тайного советника, входил в состав Совета Департамента уделов и получал содержание до 10 тысяч рублей в год. Он являлся одним из разработчиков проекта нового «Положения об акцизе с питей», а также автором статьи «Моё знакомство с В. Г. Белинским», опубликованной в 1914 году в третьем томе «Писем Белинского».

Анна Петровна подружилась с Александрой Петровной Тютчевой, прекрасной музыкантшей и своей дальней родственницей (через Муравьёвых), а также с её сестрой Констанцией Петровной де Додт.

В 1861 году наша героиня снова стала вести дневник. Её записи, сделанные в период с 20 ноября по 18 декабря 1861 года в форме писем С. Н. Цвету ^{82} , повествуют о студенческих волнениях, произошедших той осенью в столице. Они были опубликованы только через 30 лет после её смерти Б. Л. Модзалевским в журнале «Минувшие годы» (№ 10 за 1908 год) под названием «Петербург в конце 1861 г. (Дневник А. П. Марковой–Виноградской)».

Эти весьма любопытные записи, обойдённые вниманием исследователей (за исключением короткого комментария А. М. Гордина при опубликовании их в составе воспоминаний, дневников и переписки А. П. Керн), характеризуют отношение Анны Петровны к правлению Александра II в 1860–е годы, сильно отличающееся от мнения множества его современников.

События, о которых рассказывает в дневнике Анна Петровна, начались вскоре после введения новых правил для студентов Санкт–Петербургского университета, запрещавших сходки, отменявших бесплатное обучение для «недостаточных» студентов и вольнослушателей; в соответствии с ними из рук выборных представителей студенчества изымалось заведование библиотекой, кассой и другими учреждениями. 18 сентября, вскоре после начала нового учебного года, в университете состоялась многолюдная студенческая сходка, на которой было решено не подчиняться этим правилам. После этой акции правительство временно закрыло университет. В ответ 25 сентября несколько сотен студентов и солидарная с ними неучащаяся молодёжь направились по Невскому проспекту и Владимирской улице к дому попечителя Санкт–Петербургского учебного округа. Там манифестантов ждали полицейские и жандармы, несколько «зачинщиков» были арестованы. С 11 октября правительство, решив, что студенты после арестов организаторов акций протеста успокоились, распорядилось возобновить занятия. Однако на следующий день возле университета собралась большая толпа. Студенты и присоединившиеся к ним сочувствующие требовали освобождения своих товарищей и отмены жёстких правил. К университету были стянуты полицейские и рота Преображенского полка, аресту подверглись около 300 человек.

В строках дневника А. П. Марковой–Виноградской, посвященных этим событиям, отразился её взгляд на эту бестолковую вначале и бессмысленно–жестокую в финале акцию царского правительства. Анна Петровна писала о разгоне последней манифестации и условиях содержания арестованных участников её: «Тут жандармы с лошадьми и преобра–женцы со штыками вышли на сцену кровавым пятном на русскую честь и правительство. <… > Человек шесть было ранено штыками и прикладами. <… > Их гнали в крепость, подгоняя отставших прикладами. В крепости же они были 5 дней без постелей и при гнусной пище. <… > Когда их повезли в Кронштадт (они не знали ещё куда), то один из пароходов зацепился за плашкоут моста и чуть было не погиб; в это время на берегу стояли и смотрели [великие князья] Михаил и Николай Николаевичи… В Кронштадте же, где нам говорили, что их так хорошо содержат, им давали чай (из пожертвованного им) в оловянных кружках, от которых постоянно тошнило, потому что грязные и после больных. <… > Однажды у них по всем камерам сделалась тошнота и корчи… Кроме того, от спёртого воздуха и прочих условий тюремной жизни разразился тиф. <…> Я сама, узнавши это, чуть не написала царю послание или Александре Сергеевне Долгоруковой. Но, к счастью, меня уведомили, что дело решено… 45 ссылаются в отдалённые губернии, а остальные освобождаются!..Значит, признаются совершенно невиновными?? Да? А за то, что их били, и за то, что они и в голоде и в холоде сидели, лишённые свободы около 2–х месяцев, – за это что?.. Студентам объявили милостивое избавление от тюрьмы 6 декабря – в день тезоименитства наследника!.. Как мило!.. Думала ли я, что доживу до такой безобразной обстановки?.. »

В её мнении Александр II явно проигрывал дяде, Александру I: «А не правда ли, что мой–тоцарь Александр I был лучше ваших, несмотря на то, что 60 лет назад царствовал?.. Бедная, бедная Россия!.. Я ненавижу егои всё это!.. Что касается меня, я ему совершенно не верю!» Анна Петровна отпускает множество нелестных эпитетов в адрес царя–реформатора, который одобрял, а в некоторых случаях даже сам координировал репрессивные действия правительства в отношении студентов:

«Так легко было властию, Богом нам дарованною(подразумевается император – «помазанник Божий». – В. С.),рассечь этот гордиев узел – всех их выпустить, хоть на поруки, а потом судить и рядить. <…> Самое простое никогда на ум не всходит дуракам! <…>

У меня всегда вертится один характеристический факт об нём (Александре II. – В. С.).<…> После 8–летнего заключения Михаила Бакунина в Шлиссельбургской крепости мать (Варвара Александровна Бакунина. – В. С.),старуха лет около 70, приехала сюда (отец 90–летний умер, не дождавшись); ей сказали, чтобы она попробовала ещё одно средство: встретясь с царём в Петергофском саду, попросить лично царя о помиловании преступного сына. Она, бедная, это и исполнила. Подошла к нему с видом умоляющим и сказала, на вопрос его, ктоона, что она мать кающегося сына и проч. и проч. Он остановился, вспомнил, о комречь, скорчил, вероятно, николаевскуюгримасу (она всегда была хорошей физиономисткой и сама признавала, что это «её конёк». – В. С.)и сказал: «Перестаньте заблуждаться, ваш сын никогда не может быть прощён!»И только. Она как стояла, так и повалилась, как сноп, на стоящую тут скамейку. Удивляюсь, как её, бедную, толстую, тучную женщину, не пристукнуло тут же! Он постоял немножко, посмотрел на неё и – пошёл дальше!.. Матери–то, надеющейся на милосердие, каково должны были прозвучать адские слова: «Lasciate ogni speranza» (Оставь всякую надежду – ит.) Дантовы. А вот онтеперь в Лондоне, говорят. Желаю ему от всего сердца иметь возможность отблагодарить за прочувствованное его матерью в эти минуты!.. »

Из этого короткого дневника Анны Петровны, охватывающего совсем небольшой период – меньше месяца, можно тем не менее многое узнать и о её мировоззрении, сложившемся за прожитые 60 лет, и о характере, и о взглядах на семейную жизнь, и об отношении к деньгам. В частности, она высказала своё убеждение, что «пожилой человек когда женится, редко бывает удачно»; говоря об одной весьма богатой вдове, собиравшейся выйти замуж за графа Стейнбока, наша героиня решительно заявила: «…Будь я на её месте, не пожелала бы никакого графа, ни князя даже присоединить к этому богатству, а пользовалась бы им с любовию и желанием – поскорее его уничтожить». После получения приглашения нанести визит от генерала Н. Н. Анненкова, женатого на двоюродной племяннице Анны Петровны Вере Ивановне Бухариной, она записала: «Последнему я вовсе не буду рада, потому что церемонные визиты давно оставила. J'ai rompu avec le monde depuis bien longtemps (Я уже давно порвала со светом), да, кажется, никогда и не жила с ним в ладу, слава богу!» Добавим небольшой штрих к её интеллектуальным занятиям: она по–прежнему интересовалась литературными новинками, читала «Современник» и рекомендовала Цвету прочесть повесть семинариста Помяловского «Молотов». И при всём том Анна Петровна оставалась женщиной, с её маленькими слабостями. «Привезите мне духов из Англии непременно, иголок и ножницы», – просила она адресата своего дневника–письма С. Н. Цвета.

17 октября 1862 года Н. Н.Тютчев записал в дневнике: «Третьего дня минуло 20 лет со дня нашей свадьбы. Мы никого не звали, но у нас собралось много гостей, как к обеду, так и к вечернему чаю. А. П. Виноградская подарила нам пару канареек…» [70]

Через Тютчева Анна Петровна познакомилась с И. С. Тургеневым. В письме Полине Виардо тот так описал встречу с нашей героиней, состоявшуюся 3 февраля 1864 года, в день её именин:

«Вечер провёл у некой m–me Виноградской, в которую когда–то был влюблён Пушкин. Он написал в честь её много стихотворений, признанных одними из лучших в нашей литературе. В молодости, должно быть, она была очень хороша собой, и теперь ещё, при всём своём добродушии (она не умна), сохранила повадки женщины, привыкшей нравиться. Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню; мне она показала полувыцветшую пастель, изображающую её в 28 лет: беленькая, белокурая, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке… немного смахивает на русскую горничную вроде Варюши. На месте Пушкина я бы не писал ей стихов. Ей, по–видимому, очень хотелось познакомиться со мной, и, как вчера был день её ангела, мои друзья преподнесли ей меня вместо букета. У неё есть муж, на двадцать лет моложе её: приятное семейство, немножко даже трогательное и в то же время комичное». Во время этой встречи Тургенев подарил Анне Петровне свой портрет с дарственной надписью, который теперь находится в Пушкинском Доме.

70

РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Д. 204.

Примерно в это же время встречавшийся с супругами Виноградскими П. А. Ефремов ^{83} составил о них такое впечатление: «Мужа она совсем подчинила себе, без неё он был развязнее, веселее и разговорчивее, сама же она – невысокая, полная, почти ожиревшая и пожилая, старалась представляться какою–то наивною шестнадцатилетнею девушкой, вздыхала, закатывала глаза и т. п.».

Своё желание написать дополнение к воспоминаниям о Пушкине и рассказать в нём о своих встречах с Дельвигом, Веневитиновым, Глинкой и другими литераторами и музыкантами, высказанное в письме П. В. Анненкову в 1859 году, Анна Петровна смогла осуществить только пятью годами позже. О намерении опубликовать расширенный вариант воспоминания о Пушкине и его ближайшем окружении она известила Ольгу Сергеевну Павлищеву. Сестра поэта 28 сентября 1864 года в письме сыну высказала явное недовольство и раздражение: «Виноградская издаёт историю об Александре Сергеевиче и хочет у меня просить позволения её напечатать – а мне до этого дела нет. Так много и без неё о нём врали, что несколько глупостей и выдумок лишнего дела не изменят… лишь бы моего имени она туда не приплела – вот всё, о чём я её попрошу».