Анналы Хичи

После того как Альберт ушел, куда уходит, когда он мне не нужен, я долго плавал в гигабитном пространстве, ничего не делая. Очень долго. Настолько долго, что когда снова вернулся в Центральный парк, Клара заканчивала фразу:

— Робин, познакомься с моим…

Забавно. Я не хотел слышать, как она произносит слово «муж». И поэтому сбежал.

То, что я сказал, не нужно понимать буквально. Я не сбежал. Я убежал к другой, а именно к Эсси. Она была на танцплощадке в Голубом Аду, плясала польку с кем-то бородатым, и когда я появился, она весело, пропела:

— О, как приятно увидеть тебя, дорогой Робин! Ты слышал новость? Конфискация отменена!

— Прекрасно, — ответил я, спотыкаясь о собственную ногу. Она внимательней взглянула на меня, вздохнула и увела с танцплощадки.

— Плохо пошли дела с Джель-Кларой Мойнлин, — догадалась она.

Я пожал плечами.

— Еще продолжаются. Я оставил там двойника. — Позволил ей усадить себя. Она села напротив, облокотившись о стол и заботливо гладя на меня.

— Ага, — сказала она наконец, кивая в подтверждение своего диагноза. — Опять глупости. Боль. Распад. Весь этот вздор? И прежде всего Джель-Клара Мойнлин?

Я рассудительно ответил:

— Не весь, нет, потому что мне потребовалась бы целая вечность, чтобы рассказать, что меня тревожит, но, да, это в их числе. Она замужем, ты знаешь.

— Хм. — Она не добавила «Ты тоже женат», так что мне пришлось сделать это самому.

— Дело, конечно, не просто в том, что она замужем, потому что я тоже женат — и не хотел бы, чтобы было по-другому, честно, Эсси…

Она нахмурилась.

— О, Робин! Никогда не думала, что слушать будет так скучно, но сколько раз можно это повторять?

— Я говорю так только потому, что это правда, — возразил я; чувствам моим нанесена легкая физическая рана.

— Я и так знаю, что это правда.

— Ну, наверно, знаешь, — согласился я. И не знал, что сказать дальше. Обнаружил, что держу выпивку, и сделал большой глоток.

Эсси вздохнула.

— Хороший прием. Я себя хорошо чувствовала, пока ты не появился.

— Прости, но, честно, Эсси, мне не до приемов.

— Итак, еще одно глупое дело, — замученно сказала она. — Ну, хорошо. Выкладывай, что у тебя на бедном измученном уме. Что хуже всего?

Я сразу ответил:

— Все. — И когда она взглянула на меня так, словно этого объяснения недостаточно, добавил: — Просто одно за другим, верно?

— Ага, — сказала она и немного подумала. Потом вздохнула. — Какой ты глупый, дорогой Робин. Может, снова стоит поговорить с Зигфридом фон Психоаналитиком?

— Нет!

— Ага, — снова сказала она и опять подумала немного. Потом сказала: — Вот что я тебе скажу, мой дорогой старый глупец. Как насчет того чтобы улизнуть с приема и посмотреть дома хорошее кино?

Этого я от нее не ожидал.

— Что за кино? — удивленно спросил я. Но она не ответила. И не стала дожидаться моего согласия. Начала показывать.

Стихли звуки Веретена, исчезли прилетевшие на прием старатели Врат. Мы больше не были там. Оказались совсем в другом месте и увидели скамью с ребенком на ней.

Разумеется, это не реальное кино. Ведь в гигабитном пространстве нет ничего «реального». Просто компьютерные имитации. Но подобно всему другому, что каждый из нас в состоянии вообразить, внешне они совершенно «реальны» — зрение, слух, даже запах, даже холодок от прохладного ветерка и проникновение в (наши несуществующие) легкие полного сажи воздуха.

Все это мне очень знакомо. Мы смотрели на меня — ребенка меня, много-много десятилетий назад.

Я чувствовал, что дрожу, безотносительно к температуре воздуха. Ребенок Робинетт Броадхед по-прежнему, съежившись, сидел на парковой скамье. Так это место называлось — парк. На самом деле на парк не очень похоже. В другое время, может, зрелище было бы прекрасное, потому что за мной-ребенком расстилались холмы Вайоминга. Но они не были тогда прекрасны. Туманные серые груды в тусклом воздухе. Можно было даже увидеть взвешенные в воздухе частички гидроуглерода, а ветви всех деревьев были покрыты сажей и слизью. Я — ребенок, который был мной, — одет по климату, достаточно суровому. На мне три свитера, шарф, перчатки и вязаная шапочка, натянутая на уши. Из носа у меня течет. Я читаю книгу. Мне… сколько? Примерно десять лет. Читая, я кашляю.

— Помнишь, дорогой Робин? Твои добрые старые дни, — сказала Эсси со своего невидимого места рядом со мной.

— Добрые старые дни, — фыркнул я. — Ты снова рылась в моих воспоминаниях, — обвинил я — но без подлинного гнева, потому что мы и раньше часто и без ограничений вторгались в память друг друга.

— Но ты только взгляни, дорогой Робин, — сказала она.

— Посмотри, как тогда обстояли дела.

Мне не нужно было этого призыва смотреть. Я и сам не мог оторваться. Без всякого труда узнал сцену. Пищевые шахты, где прошло все мое детство. Сланцевые шахты Вайоминга, где раздробляют породу, нагревают ее, превращая в кератоген, а затем скармливают дрожжам и бактериям, чтобы изготовить одноклеточный протеин, которым питается почти все слишком многочисленное и слишком голодное человечество. В шахтерских городках, пока живешь, невозможно избавиться от запаха нефти, а жили там обычно очень недолго.

— Я ведь никогда не говорил, что в прежние дни было хорошо, — добавил я.

— Верно, Робин! — торжествующе воскликнула Эсси. — Добрые старые дни были очень плохими. Гораздо хуже, чем сейчас, верно? Теперь детям не нужно дышать гидроуглеродным воздухом и умирать потому, что нет соответствующей медицинской помощи.

— Конечно, это правда, — сказал я, — но все-таки…

— Ты хочешь поспорить, Робин! Нам еще кое-что предстоит увидеть. А какую книгу ты читаешь? Я думаю, это не «Гекльберри Финн» и не «Русалочка».

Я посмотрел внимательней, чтобы угодить Эсси. Увидел название и ощутил шок.

Она права. Это совсем не детская книга. Это «Справочник пользователя страховых медицинских программ», и я вспомнил совершенно отчетливо, как взял книгу в доме, когда мать не видела, чтобы постараться понять, какая катастрофа нам грозит.

— Мама заболела, — простонал я. — У нас не хватало денег на обоих, и она… она…

— Она отказалась от операции, чтобы ты смог лечиться, Робин, — негромко сказала Эсси. — Да, но это было позже. На этот раз тебе нужна была только лучшая пища, а вы не могли себе этого позволить.

Мне стало больно.

— Ты только посмотри на мои выступающие зубы, — сказал я.

— И на то, чтобы поправить их, тоже не было денег, Робин. Плохое было время для детей, верно?

— Значит, ты играешь роль рождественского призрака из прошлого, — выпалил я, стараясь смутить ее упоминанием, которое она не поймет.

Но когда в твоем распоряжении гигабиты информации, можно понять многое.

— Ну, да и ты ведь не Скрудж [7] , — сказала она, — но подумай. В те времена, совсем еще недавно. Земля была перенаселена. Голодна. Полна боли и гнева. Террористы, Робин. Вспомни все это насилие и бессмысленные убийства.

7

персонаж из рассказа Ч.Диккенса «Рождественская песнь в прозе», бездушный и скаредный делец; преображается, увидев собственный призрак во сне