Аномальная зона

– Дальше пойдём, – равнодушно пожал плечами капитан. – В Гиблую падь. Найдём нелегальный прииск. И снежный ли человек там золото государево моет или обыкновенный, нашенский, – мне наплевать. Закоцаю в наручники – и в каталажку! А вы, как сознательные граждане своей страны, поможете правоохранительным органам в раскрытии этого преступления и задержании виновных.

– О господи… Вот влип… – пробормотал обескураженно Богомолов и затравленно оглянулся по сторонам.

Вокруг мрачной, непреодолимой стеной безмолвно нависала тайга.

Глава третья

1

В тесном кабинетике регионального отделения неправительственной общественной организации «Обелиск», занимающейся правозащитной деятельностью, было сонно и тихо. Конечно, от всякого рода жалобщиков, принимай в «Обелиск» всех подряд, отбою бы не было, но здесь привечали не всяких. Дежурного консультанта, Эдуарда Аркадьевича Марципанова, ведущего обычно приём, интересовали лишь жертвы столкновения с тяжёлой машиной государственного аппарата, неуклонно скатывающегося, как известно, к тоталитаризму и перемалывающего безжалостно своими жерновами безвинных граждан. Опять же не абы каких, а лишь тех, чьи страдания способны были вызвать широкий общественный резонанс. Причём не нашенской, равнодушной по большей части к судьбам соотечественников, общественности, а западной – забугорной, испытывающей симпатию к российским правозащитникам и поддерживающей через различные фонды отдельные особо стойкие к державным заморозкам ростки демократии.

Ах, демократия! Свобода! В организации, которой служил волонтёр Марципанов, эти слова произносили с непременным придыханием, надрывом, а в последние годы – ещё и с ноткой ностальгии, тоскуя, будто по утраченной молодости…

Марципанов оторвал взгляд от дисплея, закурил душистую сигарету «Golts». Крутанувшись на податливом кресле, повернулся к раскрытому окну, обозревая привычную картину, которая уже много лет открывалась ему при взгляде из офиса.

Широкий проспект, застроенный приземистыми, словно из куска монолитного гранита вырубленными домами, разделённый трамвайными линиями посередине, с толпами хмурых озабоченных людей на тротуарах, с потоком машин, чадящих экологически грязными двигателями, а над всем этим – тяжёлое северное небо, напоминающее постоянно о том, что погожие дни на этих широтах скоротечны и всякая оттепель непременно сменится вскоре затяжной, замораживающей душу зимой. И может ли быть по-настоящему свободным человек, осознающий отчётливо, что с навалившейся привычно стужей ему придётся опять прибиваться к стае, искать убежища за надёжными толстыми стенами, где толпой, словно первобытным людям в пещере, зимовать несравнимо легче и безопаснее?

А демократия, по Марципанову, как бы подразумевала вечное лето, буйство красок, остужающий бриз, доносящийся с шумящего морским прибоем песчаного пляжа, где люди веселы, раскованны, не обременены заботами о тепле и хлебе насущном, и жизнь их легка, предсказуема, как бесконечный праздник…

А он, Марципанов, вынужден прозябать в этой неласковой, мрачной стране, где ему ежеминутно угрожают арестом, в призрачной надежде, что когда-нибудь мировое сообщество оценит его самоотверженное служение общечеловеческим ценностям, вспомнит о нём и, как героя-челюскинца, вырвет из ледового плена, осыплет цветами и почестями… Ведь, говоря по правде, и есть за что!

Кто, как не Марципанов, дрожа от страха и холода августовской ночью девяносто первого, добровольно встал в ряды защитников демократии? В те незабываемые дни он, к сожалению, был не в Москве, где разворачивались главные события, а здесь, в сибирском городе, в котором и защищать-то с помощью баррикад оказалось нечего. Не крайком же партии, исправно функционировавший до последнего момента, а потом спланировавший почти поголовно на тугих струях свежего ветерка в состав краевой администрации, вполне лояльной новой, пришедшей после августа 1991 года, столичной власти?

Однако заслуга Марципанова с немногочисленными единомышленниками и состоит в том, что в дни путча они такой объект всё же нашли! Частную газету «Либеральный вестник Сибири». И не важно, что к тому времени вышел лишь первый и, как впоследствии оказалось, последний номер издания. Именно на этот оплот провинциальной демократии, по разумению Эдуарда Аркадьевича со товарищи, могли в первую очередь покуситься местные ретрограды-гэкачеписты.

В тот судьбоносный для всей страны вечер они возвели у деревянного крыльца ветхого, давно запланированного под снос домика, где располагалась редакция, баррикаду, выстроив её из подручных средств, – нескольких стульев с обшитыми дерматином сиденьями, проволочных корзин для бумаг, канцелярских счётов, и жгли костёр в ожидании танковой атаки.

От бронированных машин решили отбиваться бутылками с зажигательной смесью. Однако из-за отсутствия порожней стеклянной тары пришлось закупить в близлежащем продмаге пять поллитровок портвейна, опустошить которые удалось лишь к утру. А с рассветом пришла победа.

Способных на решительные контрреволюционные действия гэкачепистов в их городе так и не нашлось, баррикаду с руганью, кляня натащивших мусора бездельников, разобрали утром злые с похмелья дворники, однако защитники местного оплота демократии были замечены общественностью, и Эдуарда Аркадьевича зачислили в краевые святцы истинных либералов.

Присягнувшие чохом новой власти и разом поменявшие идеологическую ориентацию чиновники из муниципалитета сперва вгорячах пожаловали Марципанову должность во вновь созданной структуре – начальника службы связи с общественностью, выделили отдельный кабинет со столом и телефоном, положили неплохую зарплату. Однако неделю спустя Эдуард Аркадьевич был неприятно поражён, узнав, что на рабочем месте ему надлежало присутствовать ежедневно, причём с девяти утра до шести вечера. При этом читать какие-то бумаги, готовить проекты решений, составлять пространные отчёты и справки, а ещё и окорачивать по возможности журналистов, которые в ту пору совсем с цепи сорвались и драли городскую власть, несмотря на её приверженность к рыночным реформам, в клочья.

Эдуард Аркадьевич искренне считал, что, как герой антисоциалистической революции с большим диссидентским стажем, он вправе рассчитывать на совсем другое, более бережное, отношение к себе.

С негодованием он оставить чиновничью службу, но вскоре обнаружил, что жить ему решительно не на что. К счастью, тут-то и выяснилось, что «демократ» в России – это не только убеждения, но и профессия. О нём не забыли, привлекли к набиравшему силы на западные гранты правозащитному движению, назначили стипендию от одного из международных фондов, которой вполне хватало на безбедную провинциальную жизнь. Однако кое-какие служебные обязанности на волонтёра Марципанова всё-таки возложили…

Эдуард Аркадьевич со вздохом раздавил в пепельнице душистую сигаретку. Не зря, ох, не зря вспомнилась ему сегодня революционная молодость! Вновь повеяло холодком в российской политике, вновь стала набирать мощь государственная машина, и давние коллеги по муниципальной службе в последние годы начали посматривать на правозащитника уже без прежнего почтения, с лёгким налётом презрительной вежливости. Прокатились первые аресты инакомыслящих. Молодых бузотёров пока, нацболов-лимоновцев, но со временем, того и гляди, доберутся и до убелённых сединами либералов… Но надо было жить, невзирая на грозящие опасности, бороться…

Отогнав неприятные мысли, Марципанов продолжил составление письма, щёлкая ловко пальцами по клавиатуре полученного по соровской программе компьютера.

«…Таким образом считаю жалобу гражданина Злобина М. К., приговорённого к пожизненному заключению, вполне обоснованной. Тот факт, что приговор ему вынесен за убийство восьми человек, не может служить оправданием для администрации тюрьмы, нарушающей права осуждённого. Так, узник справедливо ставит вопрос о том, что постельные принадлежности выдаются в камеру плохо проглаженными, от простыней пахнет сыростью. Перьевая подушка уже стандартных размеров, утверждённых правилами внутреннего распорядка мест лишения свободы. К тому же изготовлена она с применением грубого пера, остистое основание которого прокалывает наперник и наволочку, что может привести к серьёзной травме осуждённого. Пища подаётся недостаточно горячей, в мясе порой присутствуют кости, проглатывание которых способно перекрыть дыхательное горло с последующим удушением. Порционное сливочное масло такого низкого качества, что крошится при намазывании на хлеб. Всё вышеперечисленное неопровержимо доказывает, что заключённые в российских тюрьмах содержатся в бесчеловечных условиях, подвергаются систематическим пыткам, на что неоднократно указывали правозащитники в своих обращениях к лидерам мирового сообщества…»