Аномальная зона

Столкнуться с Грибом ему, слава богу, больше не довелось. Из разговоров обитателей барака он узнал, что старика с религиозной литературой замели в БУР на три месяца. Там дед вскоре простудился и умер. Так что с этой стороны для писателя всё сложилось удачно.

Но особенно повезло Богомолову с новой работой.

Оперативник сдержал слово, и сразу же после выписки из стационара Ивана Михайловича стали занаряжать в лагерную библиотеку. Располагалась она на территории жилой зоны, в непосредственной близости к вахте, была отгорожена от остальной территории штакетником, и зеков в неё без особого распоряжения начальника культурно-воспитательной части подполковника Клямкина не пускали.

Заведовал библиотекой заключённый в возрасте хорошо за пятьдесят, желчного вида, иссушенный собственным раздражением, по кличке Культяпый. Прозвищем своим он обязан был, вероятно, правой руке, которая, не слушаясь хозяина, вольно болталась вдоль туловища, а сведённые судорогой пальцы образовывали фигу, которую библиотекарь, не без усилия подняв здоровой рукой парализованную, по малейшему поводу демонстрировал окружающим.

Впрочем, встретил он Богомолова хотя и без радушия, но и неприязни не выказал. Осмотрел головы до ног:

– Писатель? Ну-ну, – и поджал губы скептически.

Странно, но литературу Культяпый, вопреки своей должности, терпеть не мог. Относился к книгам так, словно кладовщик, к примеру, складом лакокрасочных изделий заведующий к банкам с краской. Главным критерием хорошей работы для него являлась сохранность книжного фонда. Но не как кладезя знаний, а как источника вожделенной бумаги на самокрутки, столь дефицитной в лагере.

– Замполиту-то чё, – объяснял он сердито Ивану Михайловичу, – подвалит к нему под хорошее настроение чёрт какой-нибудь или придурок лагерный: дескать, гражданин подполковник, дозвольте библиотеку посетить, давно «Очерки истории ВКП (б)» под редакцией Иосифа Виссарионовича не перечитывал… Ну разве ж чекист-воспитатель в такой просьбе зеку откажет? А тот, падла, только и думает о том, как несколько страниц из книжки на курево вырвать! А то и, если повезёт, да мы с тобой хлебалом прощёлкаем, целый том стибрить! У меня однажды такой шустряк «Цусиму» Новикова-Прибоя спёр. А в ней восемьсот страниц! Так эта сволочь, по листочку торгуя, озолотилась! Одну страничку на замутку чая или горсть табака менял! Пока я эту гниду выследил, он первую половину книги скурил. Новикова, блин, в дым спалили, один прибой остался!

И было понятно, что наплевать ему и на писателя, и на «Цусиму» его, а досадно, что не укараулил, а может быть, что самому не удалось удачно торгануть дефицитной бумагой.

Библиотека была небогатой, тысячи три, не больше, томов, проштампованных печатями ОГПУ и НКВД. Как водится, львиную долю её составляли многотомные сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Маоцзэдуна. Фонд художественной литературы и вовсе невелик: Максим Горький, Владимир Маяковский, Константин Паустовский, Борис Полевой. Из экзотики – собрания сочинений Ромена Ролана и почему-то Рабиндраната Тагора, томов тридцать, не меньше.

После всего пережитого – барачного быта с его дикими нравами, каторжной работы в карьере и головоломных бесед в оперчасти – Иван Михайлович в библиотеке почувствовал себя, словно святой после мученической кончины в раю. Он с трепетом перебирал распухшие от пыли и времени тома, любовно ласкал их, протирая тряпочкой, и периодически замирал в экстазе, ощущая в руках солидную тяжесть толстовской «Анны Карениной» или «Угрюм-реки» Шишкова огизовского издания.

А потому прагматичное отношение Культяпого к книгам его коробило.

– Вы, друг мой, совершенно не любите литературу, – в волнении укорял он своего начальника. – Неужели вас абсолютно не волнует осознание того, что в каждом томе, хранящемся на этих полках, сконцентрирован невероятный, огромный объём информации, чувств, мыслей величайших людей всех времён и народов? Да, признаюсь, в своё время, будучи студентом, я филонил на лекциях, посвящённых марксизму-ленинизму, политэкономии, истории КПСС и прочей философии. Но теперь даже Маркса читаю с наслаждением, второй том «Капитала» штудирую. И знаете, ловлю себя на мысли, что всё это мне крайне интересно!

Культяпый, посасывая цигарку, свёрнутую из страниц специально приспособленного под это дело «Последнего из удэге» Александра Фадеева, косился хмуро на восторженного Богомолова и молчал. А потом его прорвало:

– Кладезь мудрости, говорите? «Капитал» Маркса читаете? А возьмите-ка «Историю семьи и государства» Фридриха Энгельса. Это, блин, ваще детектив! Криминальное чтиво! Или «Как нам реорганизовать Рабкрин» Ленина. Мелодрама! Слезу вышибает! За одним «но». На хрена это всем нужно? Как, впрочем, и толстые ваши вкупе с достоевскими и прочей мутотенью!

– Как… как муто… мато… – задохнулся от негодования Богомолов. Он тоже судорожно закурил, но бумагу рвал из «Справочника штукатура-маляра» 1949 года издания, считая, что использовать для этой цели художественную литературу – кощунство. – Великий Толстой для вас – мутотень?! – писатель возмущённо всплеснул руками, рассыпав по столу горящие табачные крошки. – Да вы знаете, что Лев Николаевич переписывал «Анну Каренину» двенадцать раз?! Вы только представьте – от руки, сотни тысяч страниц, миллионы букв! Даже механически это каторжный труд. А он ведь ещё и напряжённо думал!

– Ну и флаг ему в руки, – цинично усмехнулся Культяпый. – Думал он, вишь ты… Индюк тоже думал, да в суп попал!

– Нет, я не могу, – схватился за сердце Иван Михайлович. – Ну, хорошо… Я понимаю… Эти… барачные дикари, которые только о жратве думают да мечтают чифирем до смерти упиться, но вы… человек с высшим образованием…

Культяпый докурил чинарик, раздавил его о дно порожней консервной банки, заменявшей пепельницу, и, перестав скалиться, заговорил серьёзно, косясь на Богомолова недобро из-под кустистых бровей:

– Вот вы, гражданин писатель, здешних барачных дикарей изволили упомянуть. Дескать, они к высокой литературе не восприимчивы. Но этим-то хоть простительно. Их родной дом – тюрьма. А те, что на воле, граждане современной России? Они, по-вашему, классикой зачитываются? Да ничего подобного! Их от телевизора не оторвёшь. И там они отнюдь не информационно-аналитические передачи смотрят, а дрянь какую-нибудь развлекательную. Что там у вас показывают сейчас? «Аншлаг» всё идёт? У-у… быдло, терпеть не могу!

Иван Михайлович в изумлении уставился на гостя:

– Вы… вы народ ненавидите?

– Ненавижу! – решительно подтвердил Культяпый. – А потому и считаю, что это, – кивнул он на книжные полки, – метание бисера ни к чему. Да поймите же вы, инженер человеческих душ, сколько сотен… да что сотен – тысяч лет сеют в народе доброе, разумное, вечное писатели, философы, священники в конце концов… А что произрастает? Колючий чертополох! Угадайте с первого раза, куда больше сбежится народу – на выступление скрипача-виртуоза или на голых актёров, которые начнут прилюдно совокупляться на сцене? На оперного певца или на группу безголосых обкуренных рокеров, разбивающих гитары об головы друг друга? Не-ет, человека, даже образованного, непременно тянет в дикость, в дерьмо. Вот вы говорите – прогресс, – обличающе ткнул он пальцем в Богомолова. И хотя тот ни о каком прогрессе и словом не обмолвился, кивнул замороченно головой. – Прогресс…, – скривился, как от зубной боли, Культяпый. – Я, прежде чем сюда попасть, на этот прогресс насмотрелся. Появились первые видеомагнитофоны в семьях. Что наш народ кинулся переписывать друг у друга да жадно смотреть? Балет «Спартак»? «Андрея Рублёва» Тарковского? Да нет, порнуху. А когда компьютеры распространились, в Интернете знаете какой информации больше всего содержится? Мне один знающий человек сказал: девяносто восемь процентов сайтов – те же порнографические. Эх, мне бы, дураку, раньше это понять…