Анти-Ахматова

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 552

Прошло 16 лет, а она все продолжает рассказывать небрежным тоном, как СЭР засиделся у нее и что по ее поводу (или по поводу ее «отношений» с сэром — смотря какое у нее было настроение, гражданское или лирическое: «Осенний лист мне на погон ложится» или «Стиляги голубя убили») — было Постановление. На самом деле НЕ по ее поводу, она там просто была упомянута. У нее спросили о дурной привычке человека, и она перевела — на СЭРА, потом на то, что он однажды (да, один раз в жизни, просто встречались не бесконечное число раз, как можно заключить из ее слов, а вот именно единожды) засиделся у нее. С чего она взяла, что это у него в привычке, ведь и засиделся он потому, что она его не выпускала, не но неодолимой все-таки привычке, так что совсем не факт, что он такую привычку имел, и тем более — что эту привычку он распространял на приятелей? Ну, если имеет привычку засиживаться ваш приятель — сэр он или не сэр, — разве вы тоже засиживаетесь? Ну а закончила она тираду Постановлением. Все по логике сумасшествия. Правда, не всегда этот мотив: когда ее попросили вступиться за Бродского (через почти двадцать лет после Постановления), она впала в истерику от трусости:

«Не наивничайте, пожалуйста, я этого терпеть не могу! — оборвала меня Анна Андреевна. — Вам не десять лет! Голоса Суркова и Твардовского для Микояна гораздо более весомы, чем голос какой-то Ахметкиной. Про меня давненько с полной ясностью высказался товарищ Жданов».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 273

Она козыряет своим Постановлением, не замечая, что — никто не смеет напомнить (даже вспомнить через сорок лет после ее смерти), — что ей-то самой эта схема была прекрасно известна и даже многократно осмеяна.

<…> Когда после войны в Сталинграде выбирали место для строительства нового тракторного завода взамен разрушенного, то в комиссию среди представителей общественности входила мать Зои Космодемьянской; неожиданно для всех она заявила непререкаемым тоном, что строить надо не там, где выбрали специалисты, а вот здесь, и когда ее попытались вежливо урезонить, задала антично-убийственный вопрос: «Кто мать Зои Космодемьянской, вы или я?»

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 285

«Кто заслужил Постановление — вы или я?» Это — джокер.

О август мой, как мог ты весть такую Мне в годовщину страшную отдать?

Представьте себе Марину Цветаеву, убивающуюся и строящую себе капитал на каком-то Постановлении.

Песне этой конца не было до ее смерти…

КАКУЮ БИОГРАФИЮ СЕБЕ ДЕЛАЕТ!

Гонения в конце пятидесятых показали свою «конвертируемость». Ахматова не умела держать язык за зубами и проговаривалась. «Какую биографию делают нашему рыжему!»

А за «биографию» много полагалось: и «нобелевку» давать автору «Реквиема», и «ничего кроме «Реквиема» на Западе не знают», и Солженицын, и правозащитники (Бродский недоверчиво называл их «борцовщиками»), и «Я пожертвовала для него мировой славой».

Есть словесная игра: объяснять все жизненные реалии в популярных терминах рыночной экономики. Расскажу, как в литературе сделать «свои два процента» — из небольшого крепкого таланта получить сверхприбыль.

Вынуждена констатировать, что Ахматова пробилась в «олигархи». Себя она числит среди четырех: Пастернак, Мандельштам, Цветаева — и она. Раз названы эти, надо добавить Маяковского и Блока. Олигархи — это те, к уровню которых никогда не приблизится никто из малого, среднего и даже самого крупного бизнеса. Олигархи — это нечто «сверх».

«Труба», на которую «села» Анна Андреевна Ахматова, — это ее «трагическая биография».

Один из столпов этой биографии — история с сыном. Об этом в отдельной главе. Так же, как и о «дважды вдове», «героизме», громких романах, великих стихах и прочих фальшивках.

В этой — о том, что создание биографии было совершенно сознательным.

Вольпин: <…> Заговорили о Пастернаке, о горестной его судьбе, и вдруг она сказала: «Михаил Давидович, кто первый из нас написал революционную поэму? — Борис. Кто первый выступал на съезде с преданнейшей речью? — Борис. Кто первый сделал попытку восславить вождя? — Борис. За что же ЕМУ мученический венец?» — сказала она с завистью. Вот я долго думал потом, что же вообще в человеческой натуре… какие странные, значит, проявления бывают.

Дувакин: Да.

Вольпин: И понял, что все-таки это очень возвышенная зависть была у нее. Вы знаете, позавидовать чужому несчастью — это не дано мелкому тщеславию. Это дано только настоящему, подлинному стремлению к хорошей, подлинной, настоящей, в высоком смысле слова, славе.

М. Д. ВОЛЬПИН в записи Дувакина. Стр. 259

Да, к славе.

Ворон гонят с поля растерзанной тушкой убитой вороны, привязанной к шесту. Вороны не наказывают обидчиков — улетают подальше. Анну Андреевну пугнули посаженным сыном. Она испугалась (за себя) и закаркала хвалебную песнь.

Не все продавались, как Анна Андреевна.

Когда Цветаева оказалась в ситуации политической несвободы, она перестала писать стихи и повесилась.

Томас ВЕНЦЛОВА. Интервью. Стр. 354

Я вставила эту цитату не для ловкости композиции, а потому, что ТАК сделала Марина Цветаева и по-другому не могла.

Ахматова же все проверяет выписки из банка: как прошло ее первоначальное накопление капитала.

14 мая 1960.

«Вы подумайте только: Николай Степанович, Лева, Николай Николаевич, два постановления ЦК! Это не то что какая-нибудь там буржуазная слава: ландо или автомобиль, брильянты в ушах. Это — читайте товарища Жданова. Это — я!»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 387

Волков: Когда Ахматова обсуждала суд над вами с близкими людьми, то любила повторять, что власти своими руками «нашему рыжему создают биографию». То есть она смотрела на эти вещи трезво, понимая, что гонения создают поэту славу.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 262

Письмо Льва Николаевича из лагеря.

«Она очень бережет себя и не желает расстраиваться. Поэтому она так инертна во всем, что касается меня. Для нее моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения о том, какая она бедная — сыночка потеряла, и только. Но совесть она хочет держать в покое, отсюда посылки, как объедки со стола для любимого мопса, и пустые письма».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 356