Антиабсурд, или Книга для тех, кто не любит читать

— Ты у нас умный, — сказал он Сурилову. — Ответь, пожалуйста, цапли в городе живут?

— В каком? — деловито спросил Сурилов.

— В нашем?

— Вряд ли. Ни разу не видел и не слышал.

— А я вижу. Напротив сидит на крыше.

— Ты что-то путаешь.

— Говорю тебе, цапля. Клюв длинный, высокая, на одной ноге стоит.

— Может, аист? Хотя аисты у нас тем более не живут. Или кулик какой-нибудь?

Но кулики живут на болотах. И у них клюв такой тонкий и изогнутый, я в энциклопедии видел. У этой не такой?

— Вроде, нет.

— Вроде? У тебя зрение минус или плюс?

— Минус пять.

— Ну, тогда ясно.

— Что тебе ясно? — рассердился Орефьев, радуясь своей сердитости.

— Слушай, тебе делать, что ли, нечего? — рассердился и Сурилов. Он, видимо, и впрямь подумал, что Орефьев сейчас совершенно здоров, а на здорового человека можно и рассердиться. — Ну, пусть цапля, дальше-то что?

— Да ничего. Просто думаю, откуда взялась?

— Откуда взялась, туда и денется! — рассудил Сурилов. — А мне некогда, извини!

После этого Орефьев позвонил еще нескольким давним знакомым. Они сначала удивлялись забытому ими Сурилову, потом вопросу о цапле. Говорили разное. Прокофьев сказал: она от стаи отбилась. Валя Малышева сказала: если и залетела в город, все равно сдохнет, тут и люди-то дохнут от этой экологии, а цапля тем более сдохнет. Минин сказал, что у него авария и ему сейчас в милицию идти, не до цапель. Лукьяненко сказал, что он однажды на окраине города встретил лису. Но все, это было ясно, сомневались. Однако боялись свои сомнения высказать, чтобы не задеть Орефьева. И он понимал их, он рад был отметить в душе их сердоболие: значит, они все-таки не такие уж плохие люди.

Активней всех отреагировал Степенко Аркадий, потому что он был зоолог, а сейчас собачий ветеринар, и изучал когда-то орнитологию. Не морочь мне голову, нервно сказал он, не может этого быть. Орефьев мягко настаивал. Аркадий, схватив книгу, горячо, как стихи, прочел оттуда про цапель, а заодно, чтобы прикончить недоразумения, про аистов, журавлей, куликов, фламинго и прочих птиц, имеющих привычку стоять на одной ноге. И никто из них, четко говорилось в книге, в городах не живет.

— Да что ты волнуешься? — спросил Орефьев. — Ну, не цапля, так не цапля.

— Но ты-то утверждаешь, что цапля!

— Мало ли что я утверждаю.

— То есть ты не уверен?

— Да нет, почему? Цапля, я же вижу.

— Твою-то мать! — выразился Аркадий. — Я вот сейчас приеду — и я не знаю, что я с тобой сделаю!

— Приезжай, убедишься!

— На дешевые розыгрыши не поддаюсь! — совсем разозлился Аркадий и бросил трубку. Но через минуту сам позвонил.

— Слушай, зачем тебе это надо? Про каких-то цапель придумывает! Ты не свихнулся там совсем?

— Я не придумываю. Я не виноват, что она напротив сидит. На трубе.

— Идиот! — закричал Аркадий и опять бросил трубку. И опять позвонил.

— Ладно, — сказал он. — Не будем по пустякам. Я, действительно, может заеду как-нибудь. Тебе ничего не надо?

Орефьев прекрасно его понял. Проявлением доброты Аркадий хочет выторговать себе спокойствие. Он как бы говорит: видишь, я с тобой по-человечески, будь же и ты человеком, скажи, что нет никакой цапли. Но Орефьев испытал странное маленькое наслаждение оттого, что может быть немилосердным, как все нормальные люди.

— Спасибо, Аркаша, у меня все есть. Разве что подзорную трубу или бинокль, чтобы цаплю рассмотреть!

— Ну, ты дурак, ну и дурак же ты! — закричал Аркадий чуть не со слезами. — Кому ты сказки рассказываешь? Я профессионал! Я этими вопросами всю жизнь занимаюсь! Ни одной цапли в нашем городе и в наших местах не было никогда — и не будет! Понял меня? Думаешь, ты больной и тебе все можно? Я сам загибаюсь, между прочим, еще неизвестно, кто кого на свои похороны позовет! И все, не звони мне больше!

Орефьев посидел, задумчиво подумал, улыбаясь, и пошел к окну.

Сел и стал смотреть на белого голубя. Потому что это был голубь. Белый голубь. Это Орефьев понял буквально через мгновенье после того, как ему показалось, что это цапля. Показалось спросонья, из-за тумана и плохого зрения, из-за того, что на фоне белесого неба голубь показался каким-то вытянутым и длинноклювым.

С одной стороны, Орефьев, получается, придумал цаплю, сыграл в то, чего нет. Но с другой, если он верил в цаплю хоть немного, значит, она была, вот эту цаплю он и защищал, за нее он и бился в телефонных разговорах, пережив несколько по-настоящему бурных и жизнедеятельных минут.

К тому же, если уж возникла мысль о цапле на трубе городского дома, то почему бы не возникнуть и самой цапле? Что в этом невероятного?

Значит, может стать вероятным и другое невероятное.

То есть, в сущности, всё.

Рассуждения Лагарпова о 16-ти причинах, по которым он должен жить, сопровожденные 16-тью опровержениями и 16-тью опровержениями опровержений и приведшие к неожиданному финалу

1 ПРИЧИНА, по которой я должен жить: я нужен своему сыну Мите. Ему 23 года, он закончил технологический институт и пока не может найти достойной работы. Ему нужен мой совет, мое ободряющее слово, моя материальная иногда помощь. Я должен жить для него.

1 ОПРОВЕРЖЕНИЕ. Но Митя мой некрасив. Вы скажете: при чем тут это? Очень просто. Митя не нравится девушкам и женщинам, а природа требует своего. Я имею основания предполагать, что он прибегает к продажной любви. У него есть друг Петр, бессовестный сын богатых родителей, и он угощает Митю женщинами. Поэтому, несмотря на любовь ко мне, Мите гораздо важнее та квартира, в которой я живу и которая освободится, когда я умру. Он начнет предоставлять свою квартиру своим друзьям для оргий и за это будет участвовать в них. Мите, несомненно, лучше, если я умру.

1 ОПРОВЕРЖЕНИЕ ОПРОВЕРЖЕНИЯ. Но это «лучше» субъективно. Объективно же отсутствие денег и квартиры является сдерживающим фактором для Мити, он тем самым подвергается меньшему риску заболеть сифилисом или, упаси Бог, СПИДом, следовательно, будучи скромно обеспеченным и занимая эту самую квартиру, я просто спасаю его. А там, глядишь, найдется девушка, которая оценит его замечательный ум и его прекрасную душу (а она прекрасна, говорю не по отцовскому чувству, а по справедливости) — и Митя будет счастлив, и вот тогда-то он, возможно, скажет мне: «Отец, как хорошо, что ты не умер тогда, когда мне этого хотелось! Ты спас меня!» И мы обнимемся крепко, по-мужски, сознавая высокую справедливость естественного хода вещей.