Антидекамерон

А маска, должен сказать, замечательная была, мы когда-то над ней с мамой три вечера трудились. Над носом буратинским длинным особенно покорпели, чтобы он похожим был и хорошо держался, не отваливался. Мама его для крепости еще и нитками к картону пришила.

Надо бы мне, как принято, попозже к ней прийти, часам к одиннадцати, чтобы старый год проводить и долго нового не ждать, потому что ночь еще впереди. Но я столько ждать не захотел, а правильней сказать, не мог, в девять уже поспешил к ней. С заветным шампанским в руке, с колечком в одном и аккуратно сложенной маской в другом пиджачном кармане. Погода вот только в тот день подкачала. У нас так нередко бывает, совсем обидно, если под Новый год. Вдруг зима денется куда-то, заморосит, снег в грязь и слякоть превратится, всякое настроение отшибает. Но мне не отшибло – вообще ни на что не обращал внимания. Тешился, что скоро Зину увижу, ночь вместе проведем. Лишь об одном одолжении попрошу ее – чтобы ни одного хвоста в нашей комнате не было, пусть она такой новогодний подарок мне сделает.

Встретила меня Зина еще теплей, чем в прошлый раз, в другом уже нарядном платье. На шее у меня повисла, хоть и мокрый я с улицы, сказала, что заждалась. Однако догадывалась, наверное, что я столько дома не высижу, пораньше приду, потому что к нашему с ней застолью заранее все уже приготовила и елочку нарядила. Осталось только гуся, сказала, из духовки вытащить. Не терпелось мне колечко ей подарить, чтобы обрадовалась, чтобы глазки засветились, но сдержал себя. Хотел все красиво сделать, под телевизорный бой курантов. Мы с ней за счастье в наступившем году выпьем – тут я коробочку ей с присказкой своей и вручу.

Разделся я в прихожей, ботинки на тапки, Зиной приготовленные, сменил. Тапки эти, признаться, меня еще в прошлый раз порядком смутили. Зачем, подумал, в доме тапки мужские держит? То есть, понятно, зачем, но мысль, что неизвестно чьи ноги в них уже побывали, удовольствия не доставляла. Тем более что тапки далеко не новые были, разношенные, повидали на своем веку. Но постарался заглушить в себе это, не портить настроение. Входим мы в первую комнату – а там прежняя картина: кошки повсюду, в самых разнообразных местах и позах, а Барон посередине сидит, зенки свои желтые на меня щурит. И вновь то же самое: выгорбился, агрессивно шипит, показалось даже, что сейчас прыгнет на меня. Зина цыкнула на него, тот нехотя, шипеть продолжая, под стол отступил, но оттуда все равно недобро зыркает, не успокаивается.

– Чем-то ты Барону не по нраву пришелся, – говорит Зина. – Даже удивительно.

– Это он меня к тебе ревнует, – шучу.

– Не думаю, – отвечает, – что-то раньше за ним такого не наблюдалось.

Ага, подумал, немало, видно, тут мужиков до меня перебывало, раз она такой вывод может делать. Эта мысль еще неприятней была, чем про тапки, но я снова постарался пригасить ее в себе. В конце концов, понимать должен был, что не к школьнице в гости пришел. Да и какое право имел судить ее за прошлую жизнь, меня ж тогда с ней не было. Но все равно неприятно. Чтобы пар немного выпустить, говорю ей:

– Ты можешь мне сегодня одно одолжение сделать?

– Смотря какое. – Глаза смеются, но видно по ним, что на любое одолжение согласна, и не на одно.

– Пусть, – говорю, – в эту ночь в комнате мы лишь вдвоем будем, без животных.

– И только-то? – уже не одними глазами смеется, – А я уж было подумала…

– Кстати, – спрашиваю, – а как они у тебя, вон их сколько, с туалетными делами управляются? Просто интересно.

– Они у меня приученные, – отвечает, – у меня форточки всегда открыты, вход туда и обратно всегда свободный. И не дома ж им целый день сидеть, это сейчас время такое негулящее, вот они и домоседствуют. И вообще нашли мы, о чем сейчас говорить. Пошли! – Берет меня за руку и в другую комнату ведет. Просьбу мою, однако, выполняет – позаботилась, чтобы никто, кроме нас, за дверью не оказался. Даже той самой ловкой серой кошке проникнуть не удалось.

А в той комнате – сказка новогодняя. Елочка в углу разноцветными фонариками весело мигает, столик вкуснятиной заставлен, никакого гуся не нужно, все мои безрадостные думы напрочь отмелись. И о тапках позабыл, и о кошках – ночь сегодня такая славная, елочка хвоей пахнет, и мы с Зиной вдвоем до самого утра, и никого, кроме нас, и глаза ее так много обещают мне… Я даже телевизор выключил, чтобы песенками своими нас не отвлекал. До двенадцати еще далеко, за стол садиться рано, но знал я, что скучать нам не придется.

– Сними пиджак, – говорит Зина, – и галстук тоже сними, расслабься, считай, что ты у себя дома.

Я Зининому совету следую, постарался лишь пиджак так на спинку стула повесить, чтобы маска не выглядывала, сразу же подхожу к ней, обнимаю, а ноги сами меня к ее тахте несут. Она от поцелуев не уклонятся, но шепчет мне:

– Погоди, у нас еще вся ночь впереди. Не надо второпях, пусть у нас сегодня все замечательно получится.

Я взмолился:

– До ночи, Зиночка, так далеко, хоть полежи со мной! – Не терпелось мне прелести Зинины увидеть, насладиться ими.

Она опять смеется:

– А до нового года дотерпишь, не захиреешь?

– Дотерплю, – обещаю.

– Ну, смотри, – испытывает меня, – погляжу я, какой ты у меня нехиреющий! – И огорошивает: – Ты пока садись, Геночка, сейчас я награжу тебя за терпение!

Я сажусь – а она, представьте себе, выходит на середину комнаты, напевает и, танцуя, начинает раздеваться. Когда наперво только без платья осталась, меня в пот бросило. Это сейчас везде стриптиз показывают, по телевизору даже в дневное детское время, а тогда мы только слышали о нем, да и то смутно. А она, продолжая напевать и бедрами крутить, к двери подплывает, щелкает выключателем, в комнате только елочка в углу светится, а сама Зина как туманом окутана, но видится хорошо. А я смотрю – и балдею. Когда же она лифчик сняла и в сторону его отшвырнула, меня аж затрясло всего. А она лишь свои узкие белые плавочки на себе оставила, еще немного повертела грудью, чтобы доконать меня, потом на тахту упала, руки раскинула, зовет меня:

– Ну, иди сюда, терпеливенький мой!

Меня уговаривать не надо было, мигом разделся и в одних трусах бросился к ней. А она все смеется:

– Не горячись, Геночка, потерпи, ты же обещал!

Это сказать легко: потерпи, к тому же долго я без женщины обходился, хорошо еще, что… ну, в общем, облегчение, уж простите за такое, само пришло, а то бы, боялся, разорвало меня изнутри. Выпустил ее, рухнул рядом с ней в истоме на спину – и вдруг такое увидел, что на секунду даже о Зининых прелестях забыл. Сидит на перекладинке под раскрытой форточкой Барон – и смотрит на меня фосфорическими глазами. Темновато было, но я сразу его опознал. И по груди белой и по величине. И еще глаза эти… Светятся… Как в фильме-страшилке. Спрыгнул он беззвучно на пол и под тахтой скрылся. Не поверите, я, взрослый мужик, доктор, тогда уже под сотню килограммов весил, какого-то кота испугался. Да не какого-то – поглядели бы вы на него: зверюга-зверюгой. И еще глаза эти светящиеся… Больше всего напрягло меня, что он враждебность свою сразу проявлять не стал, молча под тахтой затаился. Словно выжидал удобного момента для нападения. А Зина тоже распалилась уже, тянет меня к себе:

– Ты чего? Что-то не так?

А меня словно заклинило: вот перевернусь сейчас, в мозгу свербит, на живот, контроль над ситуацией утрачу – он на спину мне и вскочит. Даже вдруг почувствовал, как когтищи его впиваются в меня.

– Там под тахтой Барон, – говорю ей.

– Ну и что? – удивляется. – Пусть себе сидит, тебе-то что? Иди ко мне.

Что мне оставалось? Ну, что желание во мне приугасло, и говорить нечего. Тоже бы не катастрофа, тем более что обещал ей до нового года дотерпеть. Но не заявлять же ей, что кота под тахтой испугался.

– Выгони его, – прошу, – он мне мешает.

– Гена, – в голосе уже раздражение чуется, – дался же тебе этот кот! Больше тебе заняться нечем?

– Выгони его! – стою на своем.

Помолчала она, потом буркнула:

– Тебе надо – ты и выгоняй. – И к стене отвернулась.

А я, как на духу говорю, ноги босые с тахты спускать опасаюсь. Так, думаю, и вцепится. И чем его выгонять: была бы палка у меня какая-нибудь, не рукой же. И еще мысль промелькнула, что вот сейчас к нему под тахту загляну, где он там, а он только того и ждет, лицо мне расцарапает. И вовремя вспомнил, что маска у меня в пиджачном кармане. Себя защищу и его, не исключалось, напугаю. Отпрыгнул я подальше от тахты, свет включил, чтобы не в темноте, затем к пиджаку, Буратину на себя цепляю. Зина лежит, не поворачивается, сопит только недовольно. А я лихорадочно план боевых действий выстраиваю. Гнать буду ножкой от стула. Куда гнать? Дверь в ту комнату отворю – другие кошки набегут, вообще сумасшедший дом получится. Форточка высоко, туда его вряд ли загонишь. Значит, придется окно открывать. Зимой не самая удачная затея, но ничего другого не остается, повезло еще, что не морозно, Зину пока чем-нибудь накрою, чтобы не застудить. Все это рассказывать долго, а созрело в одно мгновение. О том лишь не подумал, что с улицы при свете увидеть могут, как я тут в одних трусах по комнате мечусь, не до того мне было. Подбегаю к окну, распахиваю с треском, Зина от этого звука встрепенулась, кричит мне: