Антихрист

Евреи оказали миру столько добра и причинили ему столько зла, что мир к ним никогда не будет относиться справедливо. Мы слишком в долгу перед ними и в то же время слишком хорошо видим их недостатки для того, чтобы самый вид их нам не досаждал. Этот вечный Иеремия, этот «человек скорбей», вечно жалующийся, подставляющий под удары свою спину с терпением, которое само по себе нас раздражает; это создание, которому чужды все наши инстинкты чести, гордости, славы, деликатности и искусства; это существо, в котором так мало воинского, так мало рыцарского, которое не любит ни Греции, ни Рима, ни Германии, и которому мы, тем не менее, обязаны своей религией настолько, что еврей вправе сказать христианину: «Ты сам еврей, только низшей пробы»; это существо было центральным пунктом противоречий и антипатии, притом антипатии плодотворной, которая составляла одно из условий человеческого прогресса! В первом веке нашей эры мир, по-видимому, неясно понимал то, что происходило. Он видел своего учителя в этом чужеземце, неловком, робком, обидчивом, не отличающемся внешним благородством, но честном, нравственном, прилежном, в делах — прямодушном, одаренном скромными добродетелями, не воинственном, но хорошем коммерсанте, веселом и добросовестном работнике. Еврейская семья, исполненная обетований, синагога, в которой протекала общинная жизнь, полная прелести, внушали зависть. Столько смирения, такое спокойное отношение к преследованиям и обидам, способность находить утешение и полное возмездие за свое исключение из большого света в своей семье и в своей Церкви, тихая радость вроде той, которою в наше время отличается на Востоке райя и благодаря которой он видит счастье даже в самом своем подчиненном положении в этом маленьком мирке, где он тем более счастлив, что всюду вне его он терпит преследования и обиды, — все это внушало аристократической древности припадки дурного расположения духа, которые иногда выливались в виде гнусных жестокостей.

Гроза разразилась прежде всего в Кесарее, почти в тот самый момент, как революция окончательно овладела Иерусалимом. Положение евреев и неевреев (которые носили здесь общее название сирийцев) в Кесарее представлялось особенно сложным. В сирийских городах со смешанным населением евреи составляли богатую часть населения; но богатство это, как уже было сказано, отчасти обусловливалось несправедливостью, освобождением от воинской повинности. Греки и сирийцы, среди которых производился набор в легионы, были обижены сравнительными преимуществами людей, освобожденных от государственных повинностей и создавших себе привилегию из терпимости, с которой к ним относились. Происходили вечные распри, римские власти были завалены жалобами. Жители Востока обыкновенно пользуются религией как предлогом для насмешек; наименее религиозные люди становятся удивительными ревнителями, если речь идет о том, чтобы досадить соседу; в наши дни турецкие чиновники точно так же осаждаются подобными жалобщиками. Приблизительно с 60 года шла непримиримая борьба между двумя половинами населения Кесарей. Нерон разрешал все возбуждавшиеся вопросы не в пользу евреев; это еще более обостряло вражду. Невинные шалости, а быть может, и дерзости со стороны сирийцев превращались в глазах евреев в преступления, в обиды. Молодежь бранилась, вступала в драку. Люди серьезные жаловались римской власти, которая обыкновенно присуждала обе стороны к палочным ударам. Гессий Флор оказался более гуманным: он прежде всего заставлял обе стороны заплатить, а затем насмехался над жалобщиками. Синагога, у которой одна стена была общая с другими владельцами, сосуд и убитая живность, найденные у дверей синагоги и выдаваемые евреями за остатки языческого жертвоприношения, — таковы были громкие дела, занимавшие Кесарею в тот момент, когда в нее вступил Флор, взбешенный оскорблением, которое ему нанесли жители Иерусалима.

Когда спустя месяц пришло известие, что этим последним удалось совершенно прогнать римлян из своих стен, волнение значительно усилилось. Между еврейской нацией и римлянами была объявлена война; сирийцы заключили из этого, что они могут безнаказанно убивать евреев. За один час было убито 20 ООО евреев; ни один из них не уцелел в Кесарее; Флор распорядился захватить и отправить на галеры тех, кому удалось спастись бегством. Это преступление вызвало страшные репрессалии. Евреи образовали из себя банды и со своей стороны начали убивать сирийцев в Филадельфии, Гесевоне, Геразе, Пелле, Скифополисе; они опустошили Декаполис и Галлонитиду, выжгли Себасту и Аскалон, разрушили Анфедон и Газу. Они жгли деревни, убивали всех, кто не был евреем. Сирийцы также убивали каждого еврея, который попадал к ним в руки. Южная Сирия обратилась в одно сплошное поле битвы; каждый город разбился на два воюющих лагеря, между которыми шла беспощадная война; все ночи проходили в страхе и тревоге. Происходили необычайные по своей жестокости эпизоды. В Скифополисе евреи дрались вместе с языческим населением против своих единоверцев, напавших на город; но это не помешало потом жителям города Скифополиса перерезать у себя всех евреев.

Еврейские погромы возобновились с новой силой в Аскалоне, Акре, Тире, Гиппосе, Гадаре. Уцелевших от бойни заключали в тюрьму. Благодаря неистовствам, происходившим в Иерусалиме, на каждого еврея смотрели теперь как на опасного сумасшедшего, против припадков бешенства которого надо было принимать меры.

Эпидемия убийств распространилась и на Египет. Здесь вражда между евреями и греками достигла крайних пределов. Александрия была наполовину еврейским городом; евреи составляли в ней настоящую автономную республику. В Египте в течение нескольких месяцев как раз в это время префектом был еврей Тиверий Александр, но это был еврей ренегат, не особенно расположенный обнаруживать снисходительность к фанатизму своих единоверцев. Возмущение вспыхнуло по поводу одного собрания в амфитеатре. По-видимому, первыми нанесли оскорбление греки евреям; евреи ответили на него со страшной жестокостью. Вооружившись факелами, они угрожали сжечь амфитеатр со всеми находившимися в нем греками. Тиверий Александр тщетно пытался их успокоить. Пришлось вызвать легионы; евреи оказали им сопротивление; началась страшная резня. Еврейский квартал в Александрии, носивший название Дельты, был буквально завален трупами; число убитых определяли в 50 ООО.

Эти ужасы продолжались почти месяц. К северу они распространились до Тира, ибо дальше еврейские колонии были недостаточно многолюдны для того, чтобы стеснять туземное население. Действительно, причина зла была скорее социальной, нежели религиозной. В каждом городе, где иудаизм добился господства, жизнь для язычников становилась невозможной. Весьма понятно, что успех, достигнутый еврейской революцией летом 66 года, вызвал во всех городах со смешанным населением по соседству с Палестиной и Галилеей состояние ужаса. Мы уже неоднократно отмечали странное свойство, характерное для народа еврейского, совмещать в себе крайности; в нем, если можно так выразиться, постоянно происходит борьба между добром и злом. По части злобы ничто не может сравниться с еврейской злобой; а тем не менее иудаизм сумел извлечь из своих недр идеал доброты, самопожертвования и любви. Лучшие из людей были евреи; и самые злобные из людей были также евреи. Странная, поистине отмеченная печатью Бога раса, которая сумела произвести параллельно, как два отпрыска одной ветви, нарождающуюся Церковь и зверский фанатизм революционеров Иерусалима, Иисуса Христа и Иоанна из Кискалы, апостолов и зилотов сикариев, Евангелие и Талмуд! Что удивительного, если это таинственное родоразрешение сопровождалось разрывами, бредом, горячечным состоянием, какого до тех пор мир не видывал?

Без сомнения, христиане во многих пунктах подверглись также избиению в сентябре 66 года. Однако, возможно, что кротость этих добродетельных сектантов и их безобидный характер не раз спасали их. Большая часть христиан в сирийских городах принадлежала к так называемым «иудействующим», т. е. к жителям стран, обращенных в иудейство, не евреям по происхождению. К ним относились с недоверием, но убивать их не осмеливались; на них смотрели как на род метисов, чуждых своему отечеству. В эти ужасные месяцы своей жизни они обращали взоры свои к небу, думая увидать при каждом эпизоде этой страшной грозы знамения времени, предвещающие катастрофу: «От смоковницы возьмите подобие; когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знайте, что близко лето; так, когда вы увидите все сие, знайте, что Он близко, Он при дверях!»

Между тем римская власть приготовлялась к тому, чтобы войти силой в город, который она так неблагоразумно покинула. Императорский легат в Сирии, Цестий Галл, шел из Антиохии на юг во главе значительной армии. Агриппа присоединился к нему в качестве проводника при экспедиции; города выслали ему вспомогательные войска, у которых застарелая ненависть к евреям заменяла некоторый недостаток в опытности. Цестий без особых затруднений усмирил Галилею и берег; 24 октября он вступил в Гаваон, в десяти километрах от Иерусалима.

Инсургенты с удивительной отвагой атаковали его на этой позиции и нанесли ему поражение. Такой исход сражения покажется непонятным, если представлять себе иерусалимскую армию в виде скопища ханжей, фанатиков-нищих и разбойников; но она обладала более солидными, истинно воинскими элементами: в ней было два князя из царской фамилии Адиабены, Монобаз и Ценедей; некий Сила из Вавилона, военачальник Агриппы II, принявший сторону национальной партии; Нигер из Переи, опытный воин; Симон, сын Гиоры, начавший с этого свою карьеру насилий и героизма. Агриппа счел это событие удобным случаем для того, чтобы вступить в переговоры, двое его посланных явились к иерусалимлянам с обещанием полной амнистии, если они покорятся. Значительная часть населения желала принять это условие, но экзальтированные убили парламентеров. Некоторые люди, возмущавшиеся такой гнусностью, подверглись насилиям. Этот внутренний раздор на мгновение дал Цестию некоторое преимущество. Он очистил Гаваон и расположился лагерем в местности, называемой Сафа или Скопус, важный пункт к северу от Иерусалима, в расстоянии часа пути от него; отсюда были видны город и храм. Здесь он оставался в течение трех дней, ожидая сведений от разведчиков, которые у него были в городе. На четвертый день (30 октября) он построил свою армию в боевой порядок и двинулся вперед. Партия сопротивления очистила весь новый город и отступила во внутренний (верхний и нижний) и в храм. Цестий беспрепятственно вступил в новый город, занял его, квартал Везефу, Лесной рынок, зажег их, напал на верхний город и расположил свою передовую линию перед дворцом Асмонеев.

Иосиф утверждает, что если бы Цестий Галл решился в тот же момент пойти на приступ, то война тогда же кончилась бы. Еврейский историк объясняет бездействие римского полководца интригами, главным двигателем которых были деньги Флора. По-видимому, на стены города выходили члены аристократических партий с одним из представителей рода Анны во главе, призывали Цестия и предлагали ему открыть ворота. Без сомнения, легат опасался какой-нибудь засады. В течение пяти дней он тщетно пытался взойти на стены силой. На шестой день (5 ноября) он наконец напал на ограду храма с северной стороны. Под портиками произошел ужасный бой; мятежниками овладело отчаяние; партия мира уже готовилась к встрече Цестия, когда вдруг он приказал дать отбой. Если рассказ Иосифа правдив, то поведение Цестия необъяснимо. Быть может, Иосиф ради того тезиса, который он защищает, преувеличивает успехи, достигнутые Цестием, и преуменьшает истинную силу сопротивления, оказанного евреями. Несомненно одно, что Цестий возвратился в свой лагерь в Скопусе, а на следующий день начал отступать в Гаваон, преследуемый евреями. Спустя еще два дня (8 ноября) он начал отступать дальше, все так же преследуемый евреями до спуска Вефорон, наконец, должен был бросить весь свой обоз и лишь с трудом добрался до Антипатра.

Неспособность, обнаруженная Цестием в этом походе, поистине изумительна. Правление Нерона должно было очень уронить государственную власть, если оказывались возможными подобные факты. Впрочем, Цестий недолго прожил после своего поражения: многие приписывают его смерть огорчению. Судьба Флора осталась неизвестной.

Глава XII ВЕСПАСИАН В ГАЛИЛЕЕ. ТЕРРОР В ИЕРУСАЛИМЕ. БЕГСТВО ХРИСТИАН

В то время, как римская власть потерпела на Востоке такое кровное оскорбление, Нерон, переходя от преступления к преступлению, от одного безумства к другому, всецело отдавался своим химерам претенциозного артиста. Вместе с Петронием из окружающей его среды исчезло все, что называется вкусом, тактом, изяществом. Колоссальное самолюбие вызывало у него неутолимую жажду стяжать славу во всей вселенной; он испытывал свирепую зависть к тем, кто привлекал к себе внимание публики; иметь какой бы то ни было успех — это значило совершить государственное преступление; уверяют, что он хотел запретить продажу произведений Лукана. Он стремился к неслыханной известности; в голове его создавались грандиозные проекты; то он собирался прорыть Коринфский перешеек; то провести канал от Байи до Остии, то открыть источники Нила. Давно уже он мечтал о путешествии в Грецию, не в силу серьезного желания видеть образцовые художественные произведения несравненного греческого искусства, а в силу карикатурного самолюбия, побуждавшего его выступить на состязаниях, существовавших в различных городах Греции, и получить там призы. Эти состязания были буквально бесчисленны; организация подобных игр была одной из форм греческой либеральности; каждый гражданин, сколько-нибудь состоятельный, располагал в их лице верным способом увековечить свое имя, как это практикуется и в наше время путем т. н. академических премий. Благородные упражнения, оказывавшие такое могучее содействие развитию силы и красоты древней расы и послужившие школой для греческого искусства, обратились, как это случилось впоследствии и со средневековыми турнирами, в некоторого рода ремесло, и образовалась особая профессия объезжать агоны и брать на них призы. Вместо добрых и прекрасных граждан на них стали фигурировать лишь противные и бесполезные щеголи или люди, сделавшие себе из них прибыльную специальность. Но эти призы, из которых победители делали себе показные украшения вроде орденов, не давали цезарю спать спокойно; он грезил о том, как он с триумфом возвратится в Рим с крайне редким титулом периодоникия, или победителя в целом цикле торжественных игр.

Певческая мания у него дошла также до крайних пределов. Одной из причин смерти Тразеа было то обстоятельство, что он не приносил жертвоприношений в честь «небесного голоса» императора. Перед парфянским царем, своим гостем, он не нашел ничего лучшего, чем гордиться своим искусством править колесницей на бегах. Сочинялись лирические драмы с главной ролью для него, причем боги, богини, герои, героини были замаскированы и костюмированы так, чтобы изображать его и его любовницу. Таким образом он исполнял роли Эдипа, Фиестия, Геркулеса, Алкмеона, Ореста, Канацея; он являлся на сцене в цепях(сделанных из золота), в виде слепца, в виде безумного, даже в роли роженицы. В числе последних его планов было выступить на сцене голым, в виде Геркулеса, причем он должен был задавить льва руками или убить его палицей; для этого, говорят, лев был уже выбран и дрессирован, но в это время императора постигла смерть. Уйти в то время, коща он пел, считалось таким великим преступлением, что это делали только потихоньку и с самыми смешными предосторожностями. При состязаниях он старался очернить своих соперников, вывести их из терпения; случалось, что несчастные нарочно пели фальшиво, чтобы только избегнуть угрожавшей им опасности. Судьи на конкурсах ободряли его, хвалили за скромность. Если от этих карикатурных сцен кто-нибудь краснел или становился хмурым, то он заявлял, что присутствуют люди, в беспристрастности которых он сомневается. При этом он, как школьник, повиновался всем условиям конкурса, трепетал перед агонофетами и мастигофорами и подкупал их, чтобы они не стегали его бичом, когда он делал промахи. Если ему случалось сделать такой промах, за который его следовало устранить, то он бледнел; приходилось потом уверять его, что ошибка его осталась незамеченной за энтузиазмом и аплодисментами народа. Статуи прежних лауреатов убирали, чтобы вид их не вызывал у него припадка неистовой зависти. На бегах старались дать ему прийти первым к призовому столбу, даже когда он падал с колесницы; но иногда он нарочно давал себя победить, чтобы не подумали, будто он играет нечисто. Мы уже говорили, что ему было досадно, что в Италии он был обязан своим успехом только шайке клакеров, очень хитро организованной и дорого оплачиваемой; он обходился с ними, как с невеждами, говорил, что уважающий себя артист может ценить только мнение греков о нем.